Но этнографическое обособление восточных славян от других славянских народов, ясно осознаваемое древнерусским книжником, порождало также мысль об общеплеменном единстве этой ветви славянства. В условиях, когда сами восточнославянские племена жили «кождо своим обычаем», когда понятие «русин» относилось преимущественно к населению Среднего Поднепровья и социальной верхушке киевского общества, когда, наконец, в составе государства находилось больше двух десятков не затронутых ассимиляцией иноязычных племен, это чувство восточнославянского единства могло найти выражение не в народной, национальной идее, пока еще слишком темной и сложной для тогдашнего сознания, а в идее общего отечества — Русской земли. И вот, чтобы распространить понятие «Русская земля» на Новгородскую землю, киевский летописец использовал предание о приходе к «словенам» Рюрика с «русью», за правдивость которого ручалось то обстоятельство, что оно было почерпнуто из самого же новгородского фольклора, питаемого вендскими преданиями. Никакого собственно династического смысла история о призвании Рюрика не имела.
Глава 2 СРЕДНЕЕ ПОДНЕПРОВЬЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ IX В.
Аскольд и Дир. Русы в Киеве
Во главе похода 860 г. на Царьград «Повесть временных лет» поставила двух «варягов» — Аскольда и Дира, будто бы пришедших в Киев из Новгорода и освободивших «полян» от хазарской дани.
Подобно Рюрику, оба «варяжских князя» прочно обосновались на страницах древнерусской истории. Однако подтвердить историчность этих персонажей абсолютно нечем. В середине IX в. ни Новгорода, ни Киева как городских центров еще не существовало. Имена предводителей русов, совершивших в 860 г. набег на Константинополь, остались неизвестны византийским и западноевропейским хронистам. Похожая картина наблюдалась и на Руси, где предшествующий «Повести временных лет» летописный свод, сохранившийся в составе Новгородской первой летописи младшего извода, тоже не связывал этот поход с Аскольдом и Диром. Из этого следует, что имена Аскольда и Дира были внесены в летопись одним из поздних редакторов «Повести временных лет», который также превратил их в «варягов» и Рюриковых «бояр». Таким образом, вся история их княжения в Киеве есть «поэма», совершенно не подходящая для исторических реконструкций.
Для подтверждения исторического существования Аскольда и Дира обыкновенно привлекается фрагмент из сочинения арабского историка Масуди с упоминанием схожего имени: «Первый из славянских царей есть царь Дира (или Алдира, Дина, Алдин. — С. Ц.), он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами».
При этом историки закрывают глаза на то, что данный текст совершенно не подходит для описания Среднего Поднепровья второй половины IX в., где еще не было ни «обширных городов», ни политического объединения, обнимавшего «многие обитаемые страны», а более или менее заметные следы торговли с арабами (клады с дирхемами) появляются только после 900 г.
Но самое главное, сообщение Масуди о «царе Дире» рассматривается в отрыве от контекста, который предполагает совсем иную историко-географическую реальность. Границы «царства Дира» очерчены следующим образом: «Подле этого царя из славянских царей живет царь аль-Олванг, имеющий города и обширные области, много войска и военных припасов; он воюет с Румом [Византией], Ифранджем [Франкской империй], Нукабардом [искаженное: лангобарды, то есть Северная Италия] и с другими народами...» Судя по географическим меткам, арабский писатель явно говорит о каком-то хорватском князе Далмации (среди тамошних городов Константин Багрянородный, современник Масуди, называет созвучный Алвун — современный Лабин на полуострове Истрия в Югославии). «Затем, — продолжает Масуди, — с этим славянским царем граничит царь Турка [Венгрия]. Это племя [венгры] красивейшее из славян лицом, большее из них числом и храбрейшее из них...»
Итак, «царство Дира» ограничено с одной стороны северозападными Балканами, с другой — Венгрией, каковое обстоятельство перечеркивает все попытки соотнести его с киевским княжеством Аскольда и Дира.
Более того, оно не идентифицируется вообще ни с одним из славянских государств конца IX — начала X в. Согласно географическим ориентирам Масуди, «царство Дира» должно располагаться либо к югу, либо к северу от Дуная, на территории между Далмацией и Паннонией (Венгрией). Стало быть, речь может идти о Великой Моравии или о Болгарии — странах, чьи государи действительно претендовали на первенство в славянском мире, в обширных владениях которых были многолюдные города. Но ни к одному из них не приложимо наименование «царство Дира», поскольку это имя отсутствует как в именословах правящих династий, так и в топонимике этих стран.
Древнерусский воин. Конец IX — начало X в.
Но и это еще не все аргументы против локализации «царства Дира» в Среднем Поднепровье. Причисление к «славянам» венгров свидетельствует о том, что Масуди использовал термин «ас-сакалиба» («славяне») весьма расширительно — для обозначения вообще населения Европы, живущего между Франкским государством, Италией и Византией. Поэтому не исключено, что под «первым из славянских царей» на самом деле подразумевается Оттон I — саксонский герцог, а с 936 г. король Восточнофранкского королевства (Германии) — действительно сильнейшего государства Центральной Европы того времени.
Явная чужеродность летописных преданий об Аскольде и Дире исторической реальности Киева на Днепре позволяет предположить их причастность к истории какого-то другого, дунайского Киева, куда они могли прийти из дунайского же Нограда/ Новгорода, уже упоминавшегося выше. На эту роль подходят, например: Кеве (Kevee, близ Орсова), о котором повествует венгерский летописец Аноним Нотариус, город Киёв в Южной Моравии недалеко от Брно, еще шесть Kyjov и три Kyje в Чехии, три Kije, четыре Kijani и два Kijova в Словакии. В пользу этой гипотезы говорит и сообщение Никоновской летописи (XVI в.) о гибели сына Аскольда в борьбе с дунайскими болгарами.
Этимология обоих имен не прибавляет ничего существенного к происхождению Аскольда и Дира. Имя Дир кельтское (Dir) и означает — верный, сильный, знатный[195]; усвоено также славянами (в хронике Козьмы Пражского встречаются чешские имена Тир, Тиро; у польского историка Палацкого упомянут Дирслас или Дирислас). Имя Аскольд (первоначальное Оскольд), по всей видимости, родственно церковнославянскому слову осколъ — «скала» (прибавление конечного «д» характерно для южнорусского наречия — так и Дир в Ипатьевской летописи читается в форме Дирд)[196]. То есть оба они лишены каких-либо характерных черт, которые помогли бы прочно увязать их с тем или иным регионом.
В конце концов, единственным доказательством реального присутствия Аскольда и Дира в истории древнего Киева являются их «могилы», упоминаемые уже в «Повести временных лет» как местные достопримечательности и сохранившиеся в киевской топографии вплоть до наших дней. Впрочем, разнесенные между собой на значительное расстояние, они мало способствуют популяризации летописного представления о «варяжских князьях» как о неразлучном правительственном тандеме. Да и само «народное краеведение», приурочивающее те или иные местности к биографиям исторических или псевдоисторических персонажей, — крайне ненадежный источник даже для вероятностных заключений.
Словом, очень похоже, что перед нами такие же фантомные фигуры начальной русской истории, как и Рюрик с братьями.
А между тем русы действительно должны были обосноваться в Среднем Поднепровье не позднее середины IX в. Патриарх Фотий отметил, что в 860 г. русы обратили оружие против Византии лишь после того, как покорили окружавшие их народы. Этими народами могли быть только обитавшие в Поднепровье восточнославянские племена, которых Константин Багрянородный немного позднее опишет как «пактиотов» (то есть данников) русов.
Вероятнее всего, первый «русский» князь, обосновавшийся в Среднем Поднепровье на киевских «горах», остался для нас неизвестным. Но если говорить не о личности правителя, а о правящем слое в целом, то гадать здесь не приходится: он состоял из таврических русов. Ведь, по заключению Д.Л. Талиса, «Днепровскую Русь византийские писатели называли тавроскифами и таврами именно потому, что на нее было перенесено название народа, действительно обитавшего в Крыму в VIII— IX вв., т. е. росов»[197]. На это указывает, в частности, один любопытный гидрографический парадокс — название реки Десны, впадающей в Днепр чуть выше Киева. По современным географическим понятиям это — левый приток Днепра, но для тех, кто дал Десне ее название, она была «одесной», то есть «правой» рекой. А единственным славянским этносом, который, продвигаясь вверх по Днепру, мог обнаружить Десну справа от себя, были черноморские русы.
Покоренные русами восточнославянские племена попадали под юрисдикцию «закона русского», одной из главных задач которого была регламентация отношений между «русью» и «словенами» (впоследствии многие его положения легли в основу Правды Русской).
Видимо, приблизительно с этого времени за Средним Поднепровьем начало закрепляться название: Русская земля.
Мадьяры в Северном Причерноморье
Со второй трети IX в. славянское население Дона и всей лесостепной полосы подвергалось нападениям мадьяр, которых славяне звали уграми, арабы и византийцы — турками, а в Центральной и Западной Европе они стали известны под именем венгров.
Это был народ, говорящий на языке, принадлежавшем к угро-финской языковой семье. Прародина мадьяр — Великая Венгрия — находилась в Башкирии, где еще в 1235 г. доминиканский монах Юлиан обнаружил людей, чей язык оказался близок к венгерскому.
Прорвавшись во время хазарской смуты в междуречье Волги и Дона, мадьяры поселились затем в областях, которые в их преданиях носят названия Леведии (Лебедии) и Ателькузы. Исследователи обычно полагают, что речь идет о Нижнем Доне и Днестро-Днепровском междуречье соответственно.
Вся мадьярская орда насчитывала не более 100 000 человек и, по оценкам современников, могла выставить в поле от 10 000 до 20 000 всадников. Тем не менее противостоять им было очень трудно. Даже в Западной Европе, не так давно победившей аваров, появление мадьяр вызвало панику. Эти кочевники — невысокого роста, с тремя косичками на бритой голове, одетые в звериные шкуры, крепко сидевшие на своих малорослых, но выносливых лошадях, — наводили ужас одним своим видом. Лучшие европейские армии, включая византийскую, оказались бессильны перед непривычной для них военной тактикой мадьяр. Император Лев Мудрый (881—911) обстоятельно описал ее в своем военном трактате. Выступая в поход, мадьяры обязательно высылали вперед конные дозоры, во время стоянок и ночлегов их лагерь также был постоянно окружен стражей. Сражение они начинали с того, что осыпали неприятеля тучей стрел, а затем стремительным налетом пытались прорвать вражеский строй. При неудаче они обращались в притворное бегство, и если противник поддавался на уловку и начинал преследование, то мадьяры разом оборачивались и всей ордой обрушивались на пришедшие в расстройство боевые порядки врага; немаловажную роль при этом играл резерв, выставить который мадьяры никогда не забывали. В преследовании разбитого неприятеля мадьяры были неутомимы, пощады при этом не было никому.
Господство мадьяр в причерноморских степях продолжалось около полувека. В 890 г. вспыхнула война между Византией и дунайскими болгарами. Император Лев Мудрый привлек на свою сторону венгров, которые переправились на правый берег Дуная и, опустошая все на своем пути, дошли до стен болгарской столицы Преславы. Царь Симеон запросил мира, но втайне решил отомстить. Он подговорил печенегов напасть на венгров. И вот, когда венгерская конница ушла в очередной набег (по-видимому, на моравских славян), печенеги обрушились на их кочевья и вырезали оставшихся дома немногочисленных мужчин и беззащитные семьи. Печенежский налет поставил венгров перед лицом демографической катастрофы, угрожавшей самому существованию их как народа. Первой их заботой было восполнить недостаток в женщинах. Они двинулись за Карпаты и осенью 895 г. осели в долине верхней Тисы, откуда стали совершать ежегодные набеги на паннонских славян с целью захвата женщин и девушек. Славянская кровь помогла венграм выжить и продолжить свой род.
Мадьярское владычество заставляло вспомнить времена аварского ига. Ибн Русте сравнивал положение подчиненных мадьярам славянских племен с положением военнопленных, а Гардизи называл их рабами, обязанными кормить своих господ[198].
Набег мадьяр
Вероятно, в течение IX в. славянские племена Поднепровья и Подонья тоже не раз испытали на себе тяжкий натиск венгерской конницы. Действительно, «Повесть временных лет» отмечает под 898 г.: «идоша угры мимо Киева горою, еже зовется ныне Угорьское, и пришедше к Днепру сташа вежами [шатрами]...» Однако при более внимательном рассмотрении это отрывочное сообщение едва ли заслуживает доверия. Во-первых, неверна дата нашествия: венгры ушли из Нижнего Поднепровья в Паннонию не позже 894 г. Во-вторых, отсутствие продолжения истории о «стоянии» угров под Киевом свидетельствует о том, что летописец в данном случае всего лишь хотел объяснить происхождение названия Угорского, которое на самом деле восходит к славянскому слову угор — «высокий, крутой берег реки»[199]. В-третьих, непонятно, куда могли направляться угры, идя «мимо Киева горою» (то есть вверх по Днепру, по правому его берегу), не говоря уже о том, что, спасаясь от печенегов, они двинулись из своей Ателькузы отнюдь не на север, а прямиком на запад — в паннонские степи.
Последнее обстоятельство опять заставляет подозревать, что летописец и здесь приурочил к исторической реальности Киева на Днепре предание, относящееся к одному из дунайских Киевов. В более полном виде его можно прочитать в «Деяниях венгров» (безымянной хронике, написанной при дворе короля Белы III в 1196—1203), где говорится, что венгры, отступая из Ателькузы, «достигли области русов и, не встретив какого-либо сопротивления, прошли до самого города Киева. А когда проходили через город Киев, переплывая (на паромах. — С. Ц.) реку Днепр, то захотели подчинить себе королевство русов. Узнав об этом, вожди русов сильно перепугались, ибо они услышали, что вождь Альмош, сын Юдьека, происходит от рода короля Аттилы, которому их предки платили ежегодную дань. Однако киевский князь собрал всех своих вельмож, и, посовещавшись, они решили начать битву с вождем Альмошем, желая лучше умереть в бою, нежели потерять свое королевство и помимо своей воли подчиниться вождю Альмошу». Битва была проиграна русами. А «вождь Альмош и его воины, одержав победу, подчинили себе земли русов и, забрав их имения, на вторую неделю пошли на приступ города Киева». Местные правители почли за лучшее покориться Альмошу, который потребовал от них отдать «ему своих сыновей в качестве заложников», уплатить «в виде ежегодного налога десять тысяч марок» и, кроме того, предоставить «продовольствие, одежду и другие необходимые вещи» — лошадей «с седлами и удилами» и верблюдов «для перевозки грузов». Русы подчинились, но с условием, что венгры оставят Киев и уйдут «на запад, в землю Паннонии», что и было исполнено.
В Венгрии это предание, очевидно, было признано обосновать венгерское господство над «королевством русов», то есть над подчиненной областью карпатских русин, благодаря которой наследник венгерского престола носил титул «герцог русов».
Ввиду всего этого можно сказать, что период мадьярского господства в Северном Причерноморье прошел для начальной русской истории практически бесследно.
Русы в IX в. по данным письменных источников и археологии
Звезда Черноморско-Днепровской Руси засияла в скифской «полунощи» ослепительно и внезапно. В 860 г. константинопольский патриарх Фотий говорил о русах как о народе, который словно возник вдруг из политического небытия: «Народ неименитый, народ не считаемый ни за что, народ, стоящий наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода на нас, незначительный, но получивший значение, униженный и бедный, но достигший блестящей высоты и несметного богатства».
Что же представляла собой Черноморско-Днепровская Русь IX в.? Лучше всего об этом оказались осведомлены арабские писатели, — отчасти через посредничество хазар и византийцев, но в немалой степени и благодаря собственным наблюдениям. Правда, следует помнить, что в их сообщениях термин «ар-рус» порой распространяется на другие этносы Северного Причерноморья (мы видели это на примере аланов) и на славянское Поморье. Последнее явствует из сообщений арабских авторов X в. (аль-Истахри, Ибн Хаукаль и др.) о трех «группах» или «видах» русов. По их словам, правитель первой группы, ближайшей к Волжской Булгарии, сидел в городе, называемом Куйаба (Киев). Самая «отдаленная» группа носила название ас-Славийа (славянское Поморье). Жители третьей «русской» области, обозначаемой как аль-Арсанийа, якобы убивали всех приходящих к ним чужеземцев (локализация этой «группы» русов до сих пор представляет предмет дискуссий).
Земля русов производила на арабских купцов и путешественников впечатление процветающей страны, в которой свято соблюдаются законы гостеприимства. «У них [русов] много городов, и живут они богато, — пишет Ибн Русте. — Гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо. Они не позволяют никому из своей среды грабить и обижать таких пришельцев; если кто-нибудь из пришельцев жалуется им на причиненный ему вред или обиду, они оказывают ему помощь и защищают его». Согласно Гардизи, в пользу потерпевшего взималась половина имущества обидчика. Под это описание подходят скорее многочисленные городища славянского Поморья, потому что в Среднем Поднепровье IX в. археология не знает не только «многих городов», но даже и самого Киева, который еще не перерос стадию родового городища.