– Он не москвич, а потому бесполезно обращаться в паспортный стол или подобную контору. Он – птица хоть и высокого полета, но залетная, хищная… К тому же он нерусский, вот только национальность я его так и не понял. Зовут Амфиарай. Ты когда-нибудь слышал такое имя?
– Нет, но похоже на греческое.
– Вот я его греком про себя и зову.
– Они давно знакомы? – осторожно спросил Саша, тихо ставя уже пустую банку на стол. – Этот Амфиарай и Рита?
– Мой приятель, тот самый Ащепков, мать его, утверждает, что они познакомились в тот день, как раз на той вечеринке. И я даже верю ему. Одного не могу понять: как это моя Рита, такая домашняя клуша, вдруг решилась на то, чтобы сбежать с первым встречным и даже не позвонить мне, ничего не объяснить? Ладно бы мы с ней ругались или жили плохо. Ничего подобного! Все было замечательно.
Саша вдруг понял, что этот несчастный доктор, даже и сам того не подозревая, страшно рад, что наконец-то ему есть перед кем выговориться, а потому слушал его, не перебивая.
– … а ты говоришь… Может, перекусим? Хочешь, я пожарю яичницу?
– Нет, мне пора. Вы уж извините, что я так нахально вторгся к вам, разбередил душу. Я попробую найти этого Амфиарая. Фамилию не знаете?
– Знаю. Динос. Амфиарай Динос. Так ты не забывай меня, заходи… Запиши мой телефон…
– А вы на всякий случай мой. Вдруг пригожусь.
Саша вышел от доктора Арамы с приятным чувством: ему доверились, ему открыли душу, ему дали номер телефона, по которому он теперь имеет полное право звонить. Для первого раза это неплохо. Да и вообще дружба с таким человеком, как Оскар Арама, дорогого стоит.
О нем, как и о Рите, Саша впервые услышал от своей матери, которая в свое время лечилась у него и которая, несмотря на все свое уважение к доктору, все равно считала его слишком старым для такой молодой и красивой жены, как Рита. И так случилось, что отчасти именно ее разговоры и послужили причиной повышенного интереса Саши к взрослой женщине, видеть которую он мог каждый день из своего окна. Сашина мама, не подозревая об этом, время от времени лишь подогревала этот интерес, рассказывая какие-нибудь пикантные подробности из супружеской жизни доктора Арамы, суть которых всегда неизменно сводилась к одному: Рите нужен другой мужчина, который мог бы в корне изменить ее жизнь и наполнить другим смыслом. «Я вообще не понимаю, что их связывает. Говорят, что он даже не позволил ей в свое время учиться, представляешь? Ненавижу таких мужиков! Он что же это, думает, что она так всю жизнь и просидит взаперти? Вот увидишь, когда-нибудь она его бросит…»
Понятное дело, что разговоры эти не были предназначены для ушей сына-подростка, а потому велись они преимущественно на кухне, когда Сашины родители оставались одни. Окно кухни выходило как раз во двор, и появление Риты уже само по себе являлось своеобразным источником темы для разговора. И Саша, сначала невольно, а потом уже и специально стал подслушивать, что же такого нового расскажет его мать про эту семью, про Риту. И получалось, что Рита, рано вышедшая замуж за Оскара, глубоко несчастна. Слушая все это, Саша никак не мог взять в толк, с чего это его мать приходит к таким выводам, ведь он сам видит Риту чуть ли не каждый день, и она вовсе не похожа на несчастного человека. Лицо у нее, как правило, спокойное, взгляд приветливый, она охотно здоровается с соседями, улыбается. Ей нравится делать покупки, она любит разговаривать с продавщицами, смеется, шутит. Разве может так вести себя особа, чей психологический портрет в сугубо мрачных тонах рисовала Сашина мама? И однажды Саша вдруг все понял. Это произошло в тот незабываемый пасмурный день, когда его мать, Ирина Васильевна Алфимова, вдруг появилась перед сыном и мужем в новом голубом платье, сильно напоминающем по фасону платье Риты, и с распущенными на ее же манер длинными волосами и объявила чуть ли не со слезами радости на глазах двум своим близким людям, что она полюбила другого человека и уходит к нему. И ушла. А спустя несколько дней, когда отец рассказал сыну, что Ирина Васильевна ушла к мужчине много младше ее, Саша сразу понял, почему его мать так интересовалась жизнью своей молодой соседки: она словно психологически подготавливала своего мужа к тому, что и ей, нестарой еще женщине, не поздно начать все сначала с другим, более молодым мужчиной. И хотя отец был старше матери всего на шесть лет, Ирине Васильевне, видимо, и этой разницы в возрасте оказалось достаточно, чтобы бросить мужа и уйти к другому. Но ее сомнительное счастье продлилось не больше недели, и она вернулась домой. Ее новоиспеченный сожитель, жених и любовник в одном лице, оказался уголовником, обобравшим свою «возлюбленную» подчистую: она вернулась рано утром, с синим лицом, выбитым зубом и в одном голубом разорванном платье на голое тело… С тех самых пор о семье Арама в доме не упоминали, даже когда Рита совсем исчезла. И только Саша иногда, оставшись дома один, доставал материно голубое платье и, надевая его на себя перед зеркалом, представлял себе, что видит Риту.
…Задумавшись, Саша постоял какое-то время на крыльце, вспоминая разговор с Оскаром, после чего быстрым шагом двинулся к своему дому. «Амфиарай Динос. Амфиарай Динос». Грек проклятый! Он боялся повторения истории со своей матерью, а потому гнал от себя эту жуткую картину возвращения Риты домой…
И вдруг земля покачнулась под ним, а голова закружилась, как закружилась совсем недавно от выпитой натощак (в обществе одноклассников, тогда он решился испытать на себе действие «настоящей водяры») водки «Гжелки». Прямо на его глазах из подъехавшей к их дому и затормозившей на огромной скорости большой черной машины вышла Рита и, ничего не видя перед собой, бросилась к подъезду. Она была в небрежно запахнутом и придерживаемом на груди руками темно-синем плаще, из-под которого снизу выбивались густые складки какого-то черного прозрачного наряда, и в туфельках на каблучках. Облако духов, сладкий ветер, призрачное видение…
Она пришла просить развода, с горечью подумал Саша, и сердце его при этом сжалось, и он почти рухнул на скамейку.
Понятное дело, он не мог не взглянуть на сидящего в машине мужчину. Отойдя за угол, откуда лучше всего просматривался салон, он несколько минут оценивал его, счастливого соперника, сидящего с закрытыми глаза на переднем сиденье и казавшегося крайне задумчивым, после чего вернулся на скамейку и теперь уже следил не только за машиной, но и за подъездом. Да, ни доктор Арама, ни даже сам Ален Делон и Том Круз не шли ни в какое сравнение с этим молодым греческим богом с его блестящими черными волосами, матовой кожей и огромными зелеными глазами. Мужчин такой редкой красоты и породистости Саша еще не встречал, разве что на портретах кисти Иванова… Но голова Амфиарая была даже совершеннее знаменитой головы Иоанна Крестителя. И Саша понял, что потерял свою возлюбленную. Как потерял ее и Оскар. И теперь они, брошенные, будут дружить, перезваниваться, ходить друг к другу в гости, пить пиво и вместе тосковать. Смешно. Скорее всего, доктор Арама продаст эту квартиру и переедет в какое-нибудь другое место, чтобы ничего не напоминало ему об его прошлой счастливой жизни. Такая вот странная и нелепая цепочка из мыслей прозвенела в голове и рассыпалась, растворилась в новых впечатлениях, когда Саша вдруг увидел, как длинные и тонкие пальца Амфиарая обняли обтянутый кожей руль. Мягко заурчал мотор, и машина неслышно, как сытый лоснящийся жук, выехала со двора. Этот Амфиарай не дурак, он понял, что разговор у Риты с Оскаром будет длинным, и за это время он успеет не только заправить машину бензином и купить сигарет, но даже поспать.
На крыльце показалась женская фигура, и сердце Саши забилось. Но нет, это была не Рита. Женщина покурила и снова зашла в подъезд. Через некоторое время снова вышла, покурила… Она была так похожа на Риту, что Саша даже успел разозлиться на нее. Шло время. Сашина голова готова была раскалиться от солнца, но он все не уходил – ждал развязки.
Глава 17. Прокрустово ложе
[1]
Она была слишком взволнована, чтобы подумать о таких мелочах, как сумочка с ключами и деньги. И хотя мысль о том, что Оскара может не оказаться дома, а потому она не попадет в квартиру, и промелькнула, но все равно вышло так, что Рита вышла из квартиры на Варварке в сопровождении молчаливого и чем-то озадаченного Амфиарая без сумки. И даже в машине, когда левая рука ее машинально опустилась вниз, на бедро, где ее пальцы привыкли находить гладкую поверхность ее любимой сумочки из потертой черной замши, она снова вспомнила о ключах.
– Я, кажется, забыла сумочку, – прошептала она, положив руку на плечо Рая. – Это хорошо или плохо?
– Мы можем вернуться, – не отрывая взгляда от дороги, ответил он. – Но тогда я подумаю, что это уловка и что ты передумала встречаться со своим мужем.
Да, он был прав, она вся дрожала от страха перед этой встречей, а потому, видимо, подсознательно оставила сумку в прихожей на столике, чтобы был повод вернуться. Она где-то читала, что человек устроен таким образом, что его организм подчас сам подсказывает или помогает ему принять необходимое решение. Одним из самых простых примеров, в частности, является ситуация, когда школьник не хочет идти в школу, но не может найти причину, чтобы остаться дома, и у него вдруг по-настоящему начинает болеть живот или даже подниматься температура. Или же вас собираются отправить в неприятную для вас командировку, и тут вы подворачиваете ногу, которая распухает настолько, что приходится обращаться в травмопункт со всеми вытекающими из этого последствиями… Не зря же говорят: он (она) подвернул (а) ногу. Словно он это сделал не случайно, а нарочно – взял себе и подвернул. Или, того хуже: он сломал ногу…
Быстрые и глупые мысли мешали ей сосредоточиться и подготовиться к разговору с мужем. Что она ему скажет? Сразу перейдет к делу и попросит о разводе или же сначала объяснит свой поступок и попросит прощения? Ведь он ее муж, и между ними никогда не было серьезных ссор. Она не может вот так просто бросить ему в лицо, что она его больше не любит или что-нибудь в этом роде. Человек, который не знает, что такое любовь, не может говорить о ней, словно он ее уже испытал. Любовь в ее представлении была сильным чувством, и никакие Амфиараи не смогли бы убить ее одним лишь выстрелом своих нахальных зеленых глаз. Значит, те чувства, на которых держался их брак (во всяком случае, те, которые имели отношение к Рите), нельзя было назвать любовью. Но такого уж сильного чувства, ради которого она посмела бы сделать несчастным Оскара, развалив семью, она тоже не испытывала. Тогда куда же она едет? И зачем? Да она же просто бежит от этого грека во все тяжкие, и, если Оскар окажется дома, она бросится к нему в ноги и будет вымаливать прощение, попросится обратно. Вот зачем она сейчас в этой машине. И черт бы побрал эту сумку с ключами и деньгами, тем более что денег-то там всего ничего: пятьсот рублей и сто долларов. Даже паспорта нет.
Если бы ей когда-нибудь сказали, что такая история произойдет с ней, она бы ни за что не поверила. Уж слишком долго Оскар приучал ее к порядку во всем: в вещах, мыслях и даже чувствах. Это вносило в жизнь размеренность и уверенность. Так было проще жить. И вдруг это животное чувство, это дикое желание незнакомого мужчины, это торопливое и бурное совокупление… Она наблюдала нечто подобное у Оскара, когда он набрасывался на нее и даже рычал, срывая с нее одежду. Но это ведь был Оскар, ее муж, которому многое было позволено. К тому же он любит ее, и всегда любил, и, быть может, именно поэтому он ведет себя с ней настолько раскованно, не скрывая своих чувств и желаний. Даже проститутки, вдруг подумалось ей, не ведут себя так распущенно, как повела себя она. Они просто делают свою работу, чаще всего не испытывая никакого удовольствия, но получая за это деньги. Отношения проститутки с мужчиной просты и понятны, а как понять то, что случилось с ней, с Ритой? Или это и есть самое что ни на есть падение?! Мало того, что она отдалась незнакомому мужчине на лоджии в чужой квартире под храп подвыпившей хозяйки и плеск комнатных рыбок, так она же еще и сбежала, а сбежав, не удовлетворилась одним днем полной свободы, а провела в постели с Амфиараем целую неделю! Затем позволила ему подарить ей безумно дорогие драгоценности, словно продавая себя ему целиком и полностью. Кроме того, она все эти дни пила вино и курила какие-то маленькие тонкие сигареты, от которых ее потом тошнило.
– Приехали, – донеслось до нее откуда-то издалека.
Она очнулась, когда узнала свой двор, дом…
– Ты подождешь меня в машине?
– Ты пойди, поднимись, если он дома, поговори с ним. Ничего не бойся, объясни, что хочешь развода. Если же его дома не окажется, сразу возвращайся, я буду тебя ждать минут пять. В случае, если тебя долго не будет, я пойму, что у вас там семейная сцена, и съезжу на заправку, у меня масло кончается. Сигарет куплю, минералки… Тебе сок взять?
Сок! Вот тоже мне проявление заботы! Какой сок, когда тут такое…
– Мне все равно. Зря я сумку оставила…
Она вышла из машины и почти бегом бросилась к подъезду. По дороге ее шатнуло, и она чуть не сбила с ног парня, того самого, который вот уже полгода как ходит за ней по пятам. Влюбленный подросток – что может быть печальнее? До самой своей двери она думала об этом мальчике, представляя его подглядывающим за ее окнами в полевой бинокль. Думала даже о рыжей кошке, которую встретила возле лифта, с раздувшимся животом: должно быть, он набит крохотными, мокрыми, горячими рыжими котятами… Думала о чем угодно, только не о том, что ожидает ее за дверью.
Остановилась, перевела дух и позвонила.
Она не ожидала, что дверь так быстро откроется и она увидит Оскара.
Он тоже, казалось, остолбенел. Осунувшееся лицо со следами бессонных ночей, страдальческий взгляд и поднятые в удивлении брови. Это был уже другой Оскар.
– Мне надо с тобой поговорить. Пустишь? – Она старалась держаться и не раскисать.
– Проходи… Я рад, что ты жива и что с тобой ничего не сделали.
Она прошла сразу в комнату, села в кресло и сжала пальцами подлокотники.
– А что со мной могли сделать? – спросила она, понимая, что должна была не так начать разговор. – Что ты имеешь в виду?
В ее тоне чувствовалась агрессия, направленная на всех, в том числе и на себя, даже в первую очередь на себя.
– Твой новый друг…
Великодушный Оскар употребил самое безобидное определение, какое только можно было применить к сопернику.
– … опасный человек, и ты должна об этом знать. Он связан с порнобизнесом…
Какая гадость!
– Ты ничего о нем не знаешь.
– Возможно, но ты поговори с Ащепковым, он сам тебе расскажет, чем занимается Амфиарай.
– Оскар, меня не интересует, чем занимается Амфиарай. В наше время многие добывают деньги сомнительным путем. Вот ты, например… Я и понятия не имела, что ты торгуешь наркотиками!
Это был удар ниже пояса, к которому Оскар не был готов.
– Кто тебе это сказал?
– Догадайся…
– Все это ложь. У меня практика…
– Это ты лжешь. Оскар, я пришла не для того, чтобы ругаться. По-моему, все предельно ясно. Я совершила преступление, ушла с другим, даже не предупредив тебя. Согласна, я вела себя, как последняя… Прости меня.
Она говорила это, не поднимая головы и не зная, что последует за ее словами. И тут Оскар, который все эти дни только и мечтал о встрече с ней, неожиданно для самого себя заговорил с ней незнакомым ей языком: применяя сложный и хлесткий русский мат, он высказал ей все, что накопилось у него в душе, тоже нисколько не задумываясь о последствиях. Суть его невероятно длинной и грубой тирады сводилась к следующему: ты неделю провела в постели с другим и теперь еще посмела прийти сюда, ко мне, к своему мужу, чтобы просить прощения? Что такого с тобой проделывал этот грек, что ты променяла мои ласки на его? Или тебе было мало денег? Весь цинизм, заложенный самой природой в каждом мужчине по отношению к женщине, как к существу, призванному удовлетворять его половой инстинкт, уязвленный Оскар выплеснул на голову своей неверной жены. Даже понимание того, что каждое слово, произнесенное им в запальчивости и злости, все ближе и ближе подводит к полному разрыву (чего он не хотел и, представляя себе их встречу, все же надеялся вернуть Риту), все равно не спасало. Оскар уже не мог остановиться. Он бросился на Риту, сорвал с нее плащ и, не владея собой, принялся стаскивать с нее платье, то самое, в котором он видел ее последний раз и которое теперь казалось ему оскверненным, грязным, носящим на себе следы и запахи другого мужчины. Но шелк был прочным, он разорвал лишь прозрачные оборки, в клочья… Звук расстегиваемого замка на спине привел обезумевшую от страха Риту в чувство. Этот звук был из другого мира, из мира Амфиарая. Это он расстегивал это платье там, на лоджии у Ащепковых. И если сейчас Оскар попробует хотя бы дотронуться до нее пальцем, она не выдержит этого.
Они боролись на полу, Оскар безуспешно пытался уложить ее на живот с тем, чтобы расстегнуть «молнию» и содрать, как старую и грязную кожу, это ставшее ему ненавистным платье. Словно это оно изменило ему с Амфиараем, а не извивающаяся под ним женщина. Когда же ему это удалось и платье осталось у него в руках, Рита выскользнула из-под него и бросилась к двери. И уже там, в полуразорванном белье, белая и дрожащая, она, вцепившись руками в косяк и едва держась на ногах, выкрикнула ему в лицо:
– Никогда, слышишь, никогда больше ты не прикоснешься ко мне! Я ненавижу тебя! Ненавижу твои руки, твои губы, твой живот, твое тело… Ты превратил мою жизнь в один сплошной медицинский половой акт, от которого мне даже негде было спрятаться! Ты сделал все, чтобы мои родители позволили тебе забрать меня к себе, глупую, ничего не понимающую девчонку, которая только и годилась для того, чтобы ложиться под тебя всякий раз, когда ты этого захочешь. А я никогда, слышишь, никогда этого не хотела! И я только терпела, молчала, потому что у меня не было другого выхода. Ты же купил меня, как теперь меня собирается купить этот проклятый грек. Но я выйду за него замуж, потому что он хотя бы богат, баснословно богат и не любит меня, в отличие от тебя. Скоро, очень скоро, когда он ко мне остынет и у него появится другая женщина, я буду предоставлена сама себе. У меня начнется новая жизнь. Я буду путешествовать, посмотрю мир, я попробую заняться чем-нибудь и даже постараюсь вылечиться от бесплодия где-нибудь за границей, чтобы родить ребенка. Да мне никто не нужен: ни ты, ни он! Я устала от вас. Но если с Амфиараем я хотя бы испытала свой первый оргазм и последующие, раскрывшие мне глаза на природу физической любви, то с тобой у меня не было ничего! Я понимаю, тебе больно это слышать, но это правда. Я и сама не понимаю, как же смогла столько лет прожить с человеком, с которым меня не связывает ничего, кроме прямой финансовой зависимости. Сколько ты заплатил моей маме, которая так легко избавилась от своей ненаглядной дочурки, продав ее доброму доктору? Я ведь знаю ее, она своего не упустит… Тысячу долларов? Две тысячи долларов? Или все десять? Сколько я стою? Не подходи ко мне! – завизжала она и вся подобралась, словно медленно приближающийся к ней Оскар держал в руке нож. – Не подходи, я ударю… Я не могу тебя видеть! А-а-а…