Отчество и возраст Маковеева мы узнали по табличке на деревянном кресте.
— Некоторые мужчины любят женщин постарше, — напомнила я, сама сомневаясь. — Как говорится, любовь зла!
— Но не настолько же зла! Ты рассмотри ее получше!
Я подкралась поближе и пришла к выводу, что Трошкина права. Дама с начесом выглядела уж очень некондиционно и на объект любовной страсти мужчины, не лишенного выбора, никак не тянула.
— Остаются снегурочка и болонка, — подытожила Алка и задумалась. — Что, мы разделимся и будем за ними следить?
— Давай так и сделаем, — согласилась я. — Ты за кем?
— За снегурочкой, — выбрала Трошкина.
Не упуская из виду наших подопечных, мы дождались окончания церемонии и в общем потоке прощающихся пошли возлагать на могильный холмик свои гвоздички и шептать соболезнования вдове.
Шептали их, конечно, не все. Как водится, на пышные похороны явились и совершенно посторонние граждане: какие-то суетливые тетки, помятые мужички, суровые старухи. Они на первой скорости сквозили мимо свежей могилы, направляясь прямиком на богатый поминальный обед. Мы с Трошкиной тоже не собирались речи толкать, просто шли себе, потупившись, с подобающим ситуации печальным видом.
И вдруг вдова громко ахнула и взмахнула кружевным крылом, как черный лебедь, останавливая мою подружку.
— Вы пришли?! О, спасибо!
— Э-э-э, пожалуйста, — нелепо пробормотала смущенная Трошкина.
— Примите наши глубочайшие соболезнования, — шепотом просуфлировала я, подтолкнув ее локтем.
— Примите наши соболезнования, — послушно повторила Алка.
— Ваши соболезнования мне особенно важны, — нажав на «ваши», с чувством сказала вдова, и мантилья на ее голове заколыхалась.
Мне показалось, что вдовица завертела головой, кого-то или что-то высматривая.
— А где…
— Наши соболезнования! — повторила я громче, пихнув локтем застопорившуюся Трошкину.
Подталкивая подружку, я отогнала ее подальше и напомнила:
— Алка, соберись, тебе сейчас в мышку-наружку играть! Не забыла? Ступай за снегурочкой и не теряй ее, пока хотя бы имя не узнаешь.
За кладбищенской оградой мы с Трошкиной расстались. Ее подопечная пешком пошла на трамвайную остановку, а моя вместе с другими условно скорбящими полезла в автобус, у открытой двери которого нетерпеливо переминался с ноги на ногу мужчина с наручной повязкой распорядителя.
— Садимся, садимся, поминальный обед будет подан через двадцать минут! — деловито повторял он, постукивая крепким ногтем по циферблату наручных часов.
Мои воспоминания об утренних хачапури дяди Гиви уже потускнели, и я совершенно не возражала против приема пищи, поэтому не заставила себя уговаривать и присоединилась к компании в автобусе.
Поминальный обед подавали в кафе с меланхолическим названием «Плакучая ива». Судя по названию и интерьеру, печальные тризны явно были основной специализацией заведения. В просторном длинном зале без декоративных излишеств было сумрачно. Шум голосов поглощали бархатные занавеси и драпировки, облицованные диким камнем стены своеобразно украшали темные чеканки с изображением простоволосых длинноруких дев. Верхние конечности у них были просто километровой протяженности и помещались в рамы лишь потому, что страдающие девы заламывали их хитрыми кренделями.
Мне вспомнились круто закрученные американские горки Русляндии, и я вздохнула. Увы, я чужая на том празднике жизни! К веселью обстановочка не располагала, и наше печальное собрание проходило в соответствующей случаю гробовой тишине, только ложки звякали, да официанты шуршали. Время от времени кто-нибудь произносил прочувствованную речь, но о микрофоне распорядители почему-то не позаботились, так что слышно было плохо.
Моя подопечная — не первой молодости блондинка в пышном облаке крупных парикмахерских кудрей — сидела слишком далеко от вдовы, чтобы считаться кем-то близким усопшему. Тем не менее она произнесла небольшую речь, которую я, к своему великому сожалению, не расслышала. Это не помешало мне похвалить ее спич в курилке, куда блондинка удалилась подышать свежим никотином в паузу между переменами блюд.
— Вы прекрасно говорили, — сказала я, стрельнув у нее ненужную мне сигаретку.
Я не курю, но мне необходим был повод для доверительного трепа.
— Я Леля.
— Галина Пална.
— Очень приятно. Знаете, я давно уже бросила, но иногда так тянет хотя бы в пальцах сигарету помять! — объяснила я собеседнице. — А вы Петра Даниловича хорошо знали, да?
— Да уж лучше многих тут! — фыркнула Галина Пална, сердито пыхнув дымом. — С вот такого возраста!
Она поводила ладошкой чуть выше колена, почти по подолу коротковатой юбочки. Я прикинула: если не брать в расчет акселерацию, этот уровень должен соответствовать годам пяти.
— Неужто с детского сада?
— С первого класса!
Галина Пална глубоко вздохнула, и манящие глубины черной газовой блузки заколыхались.
— С первого по десятый! Мы были неразлучными друзьями, Петруша ни с кем не проводил столько времени, сколько со мной, и вы знаете, он был удивительно деликатный мальчик! Никогда не позволял себе ничего такого, знаете, вульгарного. Матом не ругался, под юбку не заглядывал, лапать не лез. Очень красиво дружил, благородно, так редко бывает.
Она снова вздохнула и рассеянно пустила струю дыма поверх моего плеча.
— А потом, после школы, вы уже не дружили?
Мне нужна была более актуальная информация, времен текущего века.
— Увы! — Галина Пална развела руками. — Началась новая, взрослая жизнь, нас разметало, разбросало… Разные вузы, новые компании, друзья-подруги…
— Сколько же вы не виделись?
— Ах! Целых тридцать лет! И о Петрушиной смерти я узнала только из газеты.
— Понятно, — я потеряла интерес к подруге детства Маковеева. — Извините, оставлю вас, прошу прощения…
Ускользнув от Галины Палны, я не вернулась в обеденный зал, а вышла из кафе и направилась на стоянку, где мы с Алкой оставили машину. По дороге из Русляндии мы с подружкой сменяли друг друга за рулем, и последней на дистанции в роли водителя выступала я, так что и ключи от «Фольксвагена» остались у меня в кармане. Я подумала, что это очень удачно получилось.
Я поменяла мнение на противоположное уже через четверть часа. Действующее кладбище располагалось на краю города, и мы с Алкой подъехали к нему полями-огородами, загодя свернув с трассы на дорогу с символически односторонним движением. А уже после поминок я двинула прямо в город и на третьем по счету светофоре была остановлена изящным взмахом полосатой палочки.
— А, ч-ч-черт! Черт, черт, черт! — яростно зачихала я, осознав, что попалась.
Водительских прав у меня при себе не было, а если бы и были, я бы не рискнула их предъявить. Мои права оформлены на Индию Борисовну Кузнецову, а я сейчас кто? Леля Смеловская. А Индия Кузнецова где?
В бегах! Так, а если я сейчас не остановлюсь, то меня и за это разыскивать будут?! Куда ни глянь, всюду дрянь, как говорит моя бабуля.
Лихорадочно соображая, что делать, я протянула машину подальше от инспектора, который уже начал возмущенно подсвистывать и побежал за мной вдогонку. Я свернула в ближайший проулок и бесцеремонно — да простит меня Гринпис! — затормозила прямо в пышный виноградный куст. Распахнула дверь со стороны водителя, но не вышла из машины, а перебралась на заднее сиденье, с трудом протиснувшись между креслами. Тесная машинка у Трошкиной. Сразу видно — благонравная хозяйка транспорта не занимается в автомобиле сексом. Тут даже для одиночных подвижных игр мало места.
Едва я плюхнулась на заднее сиденье, как набежал свистящий, как одышливый суслик, инспектор. Чтобы заглянуть в салон, ему пришлось продираться сквозь куст, и мне явилось очень необычное зрелище: раскрасневшееся щекастое лицо со свистком во рту и зелеными плетями на фуражке!
Было в этом что-то от древнегреческой классики. Я почувствовала себя нимфой, не отозвавшейся на призыв сатира с флейтой, и, не задумываясь, сердечно приветствовала декорированного виноградом инспектора древнегреческим:
— Хайре!
Мы, филологи, очень чувствительны к контексту. Я никак не могла сказать простое «Здрасьте» сатиру в зеленом венке. А лучше бы сказала, потому что инспектор филологом не был и принял древнегреческую вежливость за родимое русское хамство.
— Это кто тут харя?! — спросил он, выплюнув свисток.
Я заморгала, не зная, как выкрутиться.
— Документики!
— Чьи — мои? — я изобразила удивление. — А я тут при чем? Я же пассажирка!
— Все равно документики!
— Да как хотите.
Я предъявила непорочный паспорт добропорядочной российско-израильской гражданки Смеловской.
— А хозяйка машины где? — спросил инспектор, пролистав наш с Лелькой документ.
— А хозяйка машины где? — спросил инспектор, пролистав наш с Лелькой документ.
И тут я поняла, что к моему водительскому мастерству у ГИБДД претензий нет. «Фольксваген» остановили только потому, что он Алкин, а Алка в розыске.
«Хоссподи, сплошь криминальные личности!» — с непонятной претензией прошипел мой внутренний голос.
Вообще-то я думала рассказать инспектору сказку про белого бычка. Мол, ехала я в город с моря (чистая правда), махнула ручкой на трассе, остановился добрый человек на желтом «Фольксвагене» и подвез меня в город. А тут вы, дяденька инспектор, палочкой махнули, в свисток задудели, добрый человек испугался, машину бросил и убежал. Видать, нечиста его совесть, ошиблась я, глупая, совсем он не добрый. Ай, спасибо вам, дяденька инспектор, уберегли вы дурочку Лельку от беды неведомой, спасли от ворога злого!
Я даже словесный портрет этого злого ворога нарисовать приготовилась. Мужчина не юных лет, рост выше среднего, телосложение плотное, жгучий брюнет. Бровастый, усатый, бородатый и в бейсболке с козырьком, так что лица его я вовсе не разглядела.
Разумеется, я нарочно придумала такого персонажа, который был максимально непохож на Трошкину. Во всем, включая головной убор. Алка дико ненавидит бейсболки, которые ей страшно не идут. Но инспектор уже знал, кто хозяйка машинки, поэтому я подкорректировала сказку.
Мол, ехала я с моря (чистая правда), махнула ручкой на трассе, остановилась добрая женщина на желтом «Фольксвагене» и подвезла меня в город. А тут вы, дяденька инспектор, палочкой махнули, в свисток задудели, добрая женщина испугалась, машину бросила и убежала. Видать, нечиста ее совесть, ошиблась я, глупая, совсем она не добрая. Ай, спасибо вам, дяденька инспектор, уберегли вы дурочку Лельку от беды неведомой, спасли от вражины злой! А выглядела та вражина вот как: высокая, крупная, вся в веснушках и в бейсболке с козырьком, так что лица ее я вовсе не разглядела.
— Выйдите из машины, — послушав мою вдохновенную сказку, велел инспектор.
Я вышла, опасливо ожидая услышать классическое продолжение: «Руки на капот, ноги расставить!» — но нет, пронесло.
— Оставайтесь на месте, — велел инспектор и отошел на пару шагов, чтобы приватно побурчать в рацию.
Я не стала прислушиваться к его словам — и без того было ясно, что ехать на желтой машинке дальше мне никто не позволит. «Фольксваген» точно арестуют, и меня могут задержать вместе с ним. А мне это надо?
— Прости меня, зеленый друг! — шепотом извинилась я перед поруганным виноградным кустом и легконогой древнегреческой сильфидой дунула сквозь него на площадку для сушки белья.
Под прикрытием парусящих на веревках гигантских подштанников прошмыгнула под грибок у детской песочницы, оттуда перебежала к гаражам и потерялась среди них, хотелось думать, бесследно.
Поплутав по незнакомому жилому кварталу, я остановилась в пустом дворе. За спиной не кричали, не свистели, не топали — значит, погони за мной не было. Я присела на лавочку в беседке и, деликатно отвернувшись от бомжеватого вида гражданочки, присосавшейся к пивной бутыли, позвонила подружке.
— Привет, Кузнецова, ты вовремя, — похвалила меня Алка. — Я как раз закончила. Ты меня заберешь?
— Вряд ли, я сама не на колесах, — уклончиво ответила я, не спеша рубить правду-матку.
— На фиг колеса, наркотики — яд! — авторитетно изрекла моя соседка по беседке и протянула мне бутыль. — Пиво будешь?
— Спасибо, не могу.
Я не стала объяснять, что именно мне мешает воспользоваться любезным предложением — брезгливость, нелюбовь к пиву, отсутствие свободного времени для долгого глотка или что-то еще. Соседка сама догадалась:
— В завязке?
Я запоздало забеспокоилась — как я выгляжу? Может, не надо было балахонистую блузу и цыганскую юбку с рюшами надевать? В них мне было комфортно в жару, но не слишком ли это сермяжно и посконно?
— Почему не можешь? — заволновалась и Алка в трубке. — Что случилось?
— О машине не беспокойся, с ней все будет в порядке, — сказала я.
— Вообще-то я о тебе беспокоилась, но теперь и о машине тоже. Ну? Что случилось?
Я поняла, что надо четко отчитаться. Когда Трошкина говорит таким строгим учительским голосом, хочется упасть на пол и отжаться. Алка отработала этот тон на пациентах наркодиспансера, а они не самая покладистая публика.
Я набрала побольше воздуха и зачастила:
— Да ничего такого особенного, просто меня гаишник остановил, хотя я ничего не нарушила, да он не поэтому остановил, просто у него твоя машина в плане «Перехват», но им же не машина нужна, а ее хозяйка, но тебя самой в машине не было, и я сказала, что ты высокая веснушчатая тетка в бейсболке, так что расслабься, Трошкина, тебе ничего не грозит!
— Кроме какой-то статьи Уголовного кодекса! — нервно хмыкнула Алка.
— Уголовный кодекс — это да, — приуныв, согласилась я.
— Что, недавно откинулась? — пихнула меня локтем в бок соседка.
— Секунду, Алка.
Я повернулась и пытливо посмотрела на тетку с пивом. Выглядела она сильно потрепанной, но чистой и стилистически не особо отличалась от меня в наряде бедной поселянки. Сидя бок о бок на облезлой лавочке, мы не диссонировали и отличались лишь аксессуарами: у меня — мобиль, у нее — бутыль. Не такая уж большая разница, если вдуматься.
— Не подскажете, где тут комнатку снять, чтобы чисто и тихо? — спросила я соседку, проверяя возникшую у меня идею.
— Чтоб ни урок, ни ментов? — с пониманием уточнила она.
Я кивнула, оценив чеканную формулировку.
— Двенадцать квадратных метров, с окном, диван раскладной, шкаф одежный, стол, два стула, постельное белье и посуду дам, а удобства общие, — деловито сообщила соседка. — Мужиков не водить, дурь не курить, водку не пить. Пиво можно.
Она сделала последний глоток разрешенного пойла, опустошив бутыль, и заботливо закрутила горлышко крышечкой:
— Еще пригодится. Триста рублев в сутки с задатком, и, если чего испортишь, сама покупаешь новое.
— Согласна, — я кивнула соседке и вернулась к Алке: — Слышь, Трошкина? Я нам хазу нашла.
— Хату, а не хазу, — поправила меня соседка. — У меня не малина, а приличный дом.
— Я нашла нам, Алка, приличный дом, — приняла поправку я. — Запоминай, куда ехать.
Новоселье мы с Трошкиной справили ближе к вечеру.
Комната, предоставленная нам хозяйкой, действительно оказалась чистой и — приятный бонус! — светлой. Потолок и стены, незатейливо побеленные с синькой, отсвечивали в голубизну, сквозь ничем не занавешенное окно в комнату нагло лез целый сноп красно-рыжих лучей. Солнце клонилось к закату, алые блики красиво запятнали облупленные дверцы шифоньера, занятно раскрасив его «в горох».
Мелкая Трошкина, стоя у подоконника, отбрасывала причудливую длинную тень. Смотреть на нее было чрезвычайно интересно — на тень, а не на Трошкину.
— Девочка пришла на остановку и села в троллейбус, — рассказывала Алка.
Тень на стене передо мной проросла двузубой вилкой.
Я покосилась на Трошкину — точно, это она буквой «V» приставила к голове пальцы, изображая рога троллейбуса.
— Какой номер маршрута? — уточнила я только для того, чтобы посмотреть, как будут выглядеть в Алкином театре теней арабские цифры.
— Восемь.
Тень предсказуемо начертала вздыбленный знак бесконечности.
— Я, конечно, тоже поехала и всю дорогу держалась поближе, чтобы не потерять девчонку, но при этом не попадалась ей на глаза, — горделиво похвасталась бравая мышка-наружка Трошкина. — На Российской мы вышли, девчонка дворами дотопала до новостройки и вошла в подъезд. Поднялась на шестой этаж — медленно, там еще лифт не работает.
Я кивнула — артистичная тень шевелением длинных суставчатых пальцев показала мне, что девчонка долго и упорно поднималась по ступенькам на своих двоих.
— Я запомнила, в каком окне загорелся свет, и высчитала номер квартиры: двадцать четыре. И тут свет в окне вдруг погас!
Трошкина показала, как вдруг погас свет в окошке, и тень усугубила драматизм ситуации, широкими решительными жестам изобразив внезапный апокалипсис.
— Я отошла в густую тень, подождала немного и дождалась — девчонка вышла, но уже не одна.
— А с кем? — спросила я, не сумев угадать девчонкиного спутника в изображении тени — не то осьминог, не то Змей Горыныч.
— С собачкой!
— Какой породы?!
Я затруднялась представить собачку, похожую на осьминога и Змея одновременно.
— А это важно? — озадачилась Трошкина. — Я не знаю. Небольшая такая собачка, вся лохматая и с хвостом на голове.
— Мутант какой-то?! — это объяснило бы сходство с Горынычем.
— Почему мутант? Нормальная собачка.
Я посмотрела на подружку с подозрением:
— Ты считаешь нормальной собаку, у которой хвост на голове, а не на попе?