Что совпало, с чем – об этом она уже не думала. Ей было стыдно и хотелось плакать.
– Я, конечно, понимал, что вы ребенок, – сказал он уже поздним вечером, проводив Глашу до ее сарая. – Но не предполагал, что до такой степени.
И как ей после этого было думать, что он не уехал той же ночью?
Всю ночь она не спала.
«Я тысячу раз представляла, как мы увидимся. – Ночи под жасминовым кустом вставали в ее памяти все разом. – И мне было так хорошо! Так красиво все это было, когда я представляла… А на самом деле все оказалось глупо, бестолково, суетливо. – Она вспомнила набитый автобус, галдящий пляж, очередь за кукурузой и чуть не заплакала. – Значит, всегда это так? Красиво бывает только в мечтах…»
Она уснула лишь под утро и спала час, не больше. Да и этот недолгий ее сон был нервный и рваный.
И совершенно она оторопела, когда в шесть утра увидела Лазаря на своей виноградной делянке.
– А… чем вы сюда добрались? – спросила Глаша.
Ничего более разумного она спросить не сообразила.
– Пешком пришел, – как ни в чем не бывало ответил он. – Люблю утренние прогулки на свежем воздухе. Особенно перед работой.
Глаша даже не знала, откуда он пришел; сам он не сказал, куда устроился на ночлег, а спросить она не решилась.
– Но у нас же только один секатор… – еще более глупо пробормотала она.
– Мне хватит, – сказал Лазарь.
– А мне?
– А вы подождете меня вон там.
Он махнул рукой вперед, туда, где заканчивалась делянка.
– Да вы что?! – воскликнула она.
– Глаша, – поморщился он; видно, очень уж надоели ему ее вопли. – Вы Радищева читали?
– Ну да, – удивленно кивнула она. – «Путешествие из Петербурга в Москву». Только давно. В школе.
– Я тоже в школе. Но до сих пор помню его здравый совет: «Кто чего не разумеет, тот в то да не вмешается». Вы в физическом труде не просто не разумеете, но вообще ни черта не понимаете. Так что идите и ждите меня. Только в тень сядьте. Там куст растет, видели? Вот под ним сидите и ждите.
Ничего она и правда не разумела! Ни черта не понимала! Она и на огромный неизвестный куст, который действительно рос в конце ее делянки, за два дня своей работы на винограднике даже внимания не обратила.
Сидя под этим раскидистым кустом, Глаша чувствовала растерянность и стыд. Она то и дело вскакивала, чтобы бежать обратно, но сразу же представляла, что скажет Лазарь, если она снова явится ему надоедать, – и садилась обратно под куст, под которым, кстати, обнаружился его рюкзак.
Наверное, он привез этот рюкзак из Америки. Это было понятно не столько из-за нездешней расцветки, сколько из-за того, что очень уж очевидным было его рациональное устройство, все эти карманы и ремни; здесь таких рюкзаков не делали. Он был такой же ладный, как его владелец, вот что Глаша поняла, пока сидела под кустом.
Разглядывая этот необычный рюкзак, она пропустила ту минуту, которой ожидала равно с нетерпением и тревогой.
– Норма ваша выполнена, можете проверить. Более дурацкой работы вы себе, конечно, найти не могли!
Глаша вздрогнула от неожиданности и вскочила. Лазарь стоял перед нею, и взгляд у него был смеющийся и сердитый.
– Ну почему же дурацкой? – пробормотала она. – Ведь виноград нужен…
– Виноград, безусловно, нужен. Но не вам. Вы его не сажали, вы не ждете, когда он созреет. Вам безразличен результат вашего труда, вот в чем дело.
– Вы говорите, как Маркс какой-нибудь.
Глаша улыбнулась. Как только он все это проговорил, ей почему-то стало легко. Его слова объясняли мир так же, как само его в этом мире пристутствие.
– А вы откуда знаете, как говорил Маркс? – Он улыбнулся тоже. – Скорее, просто я не приспособлен для наемного труда. Потому и вам приписываю это качество.
– А я как-то и не думала, для какого труда приспособлена.
– Это и без раздумий понятно. Ни для какого.
«Мы стоим среди виноградных лоз и разговариваем о том, как мир устроен, – подумала Глаша. – Как странно. И как хорошо!»
А вслух произнесла:
– Вы сгорите. Солнце уже высоко.
Утром Лазарь пришел в футболке, а теперь снял ее и, скрутив на манер чалмы, водрузил себе на голову. Солнце било прямо в его голые плечи.
Глаша, наоборот, укуталась во всю одежду, которую привезла с собой. Плечи у нее до сих пор горели от первого солнечного ожога, нос облез. На ночь Карина вымазала ее сметаной, и от этого ей теперь казалось, что она ватрушка.
– Я вообще не сгораю, – ответил он. – С детства замечено.
Он так и смотрел на нее с улыбкой. Что произошло за те часы, что она провела в томительном ожидании, а он в работе, которую считал бессмысленной, – непонятно. Но оба они чувствовали теперь перемену, такую же важную, как и неожиданную, и оттого были их улыбки, и простота слов, и незначительность слов по сравнению с тем, что стояло за ними…
– В рюкзаке яблоки. – Лазарь глаз не отводил от Глашиного лица. – Забыл вам сказать. А вы, конечно, посмотреть не догадались.
– Не догадалась, – радостно кивнула она.
Он расстегнул один из рюкзачных карманов и достал яблоки – два нежно-желтых и два ярко-алых.
– Яблоки из сказки, – сказала Глаша.
– Из хозяйкиного сада. Коктебель оказался не таким паршивым местом, как сразу показалось. Сады. Яблоки и персики. Подкрепитесь, и пойдем отсюда.
– Куда? – не поняла она.
– Глаша, – сказал он, – вчера я вел себя как полный придурок. Не сердитесь, пожалуйста. Как-то я… растерялся. – В его голосе мелькнуло смущение. Но тут же он произнес уже обычным своим тоном: – А пойдем мы куда глаза глядят. Устраивает такое направление?
Ее устраивало все. Все связанное с ним было – сплошное счастье. Он вырабатывал энергию счастья, как генератор; Глашиных познаний в физике хватило как раз на эту мысль.
Глава 13
Она скользила по каменной осыпи, будто по снегу. К счастью, не так быстро, как по снегу, а то полетела бы вверх тормашками и ткнулась бы носом прямо в острые мелкие камушки у себя под ногами. Да нет, не случилось бы этого – Лазарь, конечно, поймал бы ее. Когда лезли вверх по почти отвесной скале, он был позади Глаши, а теперь, когда стали спускаться вниз, перешел вперед и то и дело оглядывался: как там она сползает по осыпи?
Вершина Сюрю-Кая, которая высилась близ Коктебеля, оказалась настоящей дикой скалой: сплошные осыпи, и пики, и расщелины, в которых растут странные горные деревья. Кажется, Лазарь уже пожалел, что повел сюда Глашу, очень уж она пыхтела, когда взбирались вверх по почти отвесной скале, и когда начали наконец спускаться вниз, то все равно дышала тяжело и прерывисто.
Когда он обращался к ней, в его голосе слышалось беспокойство.
– Устали? – то и дело спрашивал он.
– Н-нет…
Глаша старалась, чтобы ее голос звучал убедительно, но вряд ли это ей удавалось.
– Мы скоро придем, – обещал он. – Честное слово!
Но они все шли и шли, а конца пути – морского берега – не было видно. То есть был он виден, но слишком далеко внизу, и не берег даже, а лишь темно-синяя морская гладь на горизонте. А что там перед этой гладью, на сколько еще простирается вниз потухший вулкан Карадаг со всеми его гладкими скалами и скользкими осыпями – непонятно.
Они шли так долго, что тьма нагнала их – спустилась сверху, легла на плечи, окутала с ног до головы и скрыла дорогу перед ними. Горная тьма оказалась всеобъемлющей, совсем не такой, какую Глаше приходилось видеть на земле.
Да, сейчас ей казалось, что они уже не на земле, а в отдельном от всего, ни с чем привычным не связанном пространстве. Звезды стояли над головой так низко и сияли так крупно и пронзительно, что это впечатление было абсолютным.
Ей стало страшно от близости холодного мироздания.
Лазарь взял ее за руку в то самое мгновенье, когда она почувствовала этот страх.
– Не бойтесь, Глашенька, – сказал он. – Мы не заблудимся.
Его страхи были, наверное, просты и определенны. А скорее всего, никаких у него страхов и не было.
В темной тишине вскрикнула одинокая ночная птица. Глаша вздрогнула.
– Не бойтесь, ну пожалуйста. – Он притянул ее к себе и обнял. – Мы правда сейчас к морю выйдем.
Он обнял ее так, как будто делал это всегда, как будто это было совсем принято между ними. Хотя они до сих пор говорили друг другу «вы» и отношения их были ошеломляюще непонятны.
Нет, это раньше они были ей непонятны. Теперь они стали для нее так же ясны, как звезды над головою. Почти не дыша, она замерла у его груди. Прислонилась щекой, виском. Он обнял ее крепче. Она не слышала его дыхания. Он коснулся губами ее макушки и сказал:
– Посидим немного.
Его голос прошел через нее всю, от макушки до пяток, как молния. Она зажмурилась.
Он сел на большой плоский камень, а ее посадил к себе на колени. Днем, в жару, его руки были прохладны, а теперь, в ночном горном холоде, – теплы.
– Это только кажется, – сказал он, обнимая ее.
– Что кажется? – Она вздрогнула.
– Что мы в каком-то диком краю.
Глаша облегченно вздохнула. Она подумала, что он говорит про другое, и испугалась: ей не хотелось, чтобы то, другое, только казалось.
– А на самом-то деле бухта совсем рядом, – сказал он. – И ничего страшного, что здесь безлюдно.
Ничего страшного в этом, конечно, не было. В мире вообще не осталось ничего страшного, как только этот мир уместился в обхвате его рук.
– Отдохнули? – спросил он.
– Я и не устала, – уткнувшись носом ему в грудь, ответила Глаша.
Лазарь засмеялся.
– Что? – встревоженно спросила она и подняла голову, пытаясь заглянуть ему в глаза.
Его глаза темно блестели над нею, хотя блестеть не могли, потому что кругом не было ни одного источника света. Они сами были таким источником – не было других объяснений.
– Щекотно, – ответил он. – Пойдемте.
Теперь, в кромешной тьме, он уже не позволил ей идти самостоятельно, а крепко держал за руку. Осыпь закончилась, под ногами была земля. Дорога стала не такой крутой, потом сделалась пологой, и шум волн превратился наконец в главный звук ночи. Это был даже не шум, а мерный шелест – дыхание спокойного моря.
– Ну вот и Лисья бухта, – весело сказал Лазарь. – А вы не верили!
– Я вам верила, – возразила Глаша.
От счастья она улыбалась во весь рот, как лягушка. Хорошо, что этого не было видно в темноте.
Еще днем, когда приехали из Насыпного в Коктебель, он объяснил ей, что в Лисьей бухте никаких отдыхающих нет, потому что добраться туда можно только морем или по Карадагу, через скалу Сюрю-Кая. Преодолевать так много препятствий для того, чтобы всего-навсего искупаться, желающих вряд ли окажется много, значит, им сам Бог велел добраться до Лисьей бухты, и они доберутся.
– Надо же как-то преодолеть весь этот идиотизм, – добавил он.
Что он имел в виду, Глаша поняла не очень. Не скалу же, наверное. Переполненный пляж? Очередь за кукурузой? Да не все ли равно!
На море легла светлая дорожка. Глаша подняла глаза – луна стояла совсем близко, над самой водою. Звезды растворились в ее серебряном свете.
– Как же она вдруг появилась! – ахнула Глаша.
«Так ведь и все появилось именно вдруг, – мелькнуло у нее в голове. – Было нелепо, неловко – и вдруг стало совсем по-другому, и как же это так стало?»
Она не знала, как это стало – природной ли какой-то переменой, его ли усилием. Его усилие было сродни природе.
Лазарь бросил рюкзак на мелкие камушки, которыми был покрыт берег.
– Вы плавать умеете? – спросил он.
– Ага, – кивнула она. – Только…
– Что?
– Нет, ничего.
Она хотела сказать, что никогда не плавала в ночном море, но не стала говорить. Ну, не плавала, так ведь всегда что-нибудь приходится делать в первый раз. И как можно чего-то бояться, когда он рядом!
Она смотрела, как он снимает и бросает на песок футболку, джинсы. Луна освещала его так ярко, словно только для того и взошла на небо.
– Ну, Глаша? – спросил он, оборачиваясь. – Поплывете?
Она тоже расстегнула клетчатую рубашку, в которой вышла утром на работу, и тут только вспомнила, что купальника-то на ней нет. Когда Лазарь увел ее с виноградника, то они сразу вышли на дорогу, и сразу он остановил машину до Коктебеля, и сразу же они пошли через поселок к Сюрю-Кая, и еду купили уже по пути, чебуреки и шашлык из осетрины.
Жаровни стояли по всему Коктебелю, и осетрину жарили на них, как плотву какую-нибудь. Лазарь объяснил, что ее здесь так много, потому что привозят с Азова браконьеры. И когда он только успел это узнать? Впрочем, Глаша уже не удивлялась такой его способности – интересоваться сразу всей жизнью и сразу же разбираться в сплетении ее причин и следствий.
А вот про купальник она совершенно забыла. И что же теперь делать?
«И ничего! – Она произнесла это хоть и не вслух, но решительно. – Я его люблю, и… И все остальное – просто ханжество!»
– Что это у вас вид такой решительный? – сразу заметил он.
Глаша не ответила.
Но несмотря на свою решимость, одежду она с себя сбросила у самой воды и в море вошла так поспешно, что даже Лазаря опередила.
– Что так спешите? – засмеялся он у нее за спиной. – Видно, очень вы в горах устали!
Глаша поплыла прямо по лунной дорожке. Сердце у нее билось с быстрой радостью. Или со страхом – этого она не понимала. Плавала она каким-то непонятным стилем – колотила руками и ногами, разбрасывая брызги, – и брызги эти казались ей сейчас светящимися, лунными. Это было так удивительно! Ведь луна отражается только в больших пространствах воды, во всем море, а не в брызгах. Или нет? Сегодня все переворачивалось, все оказывалось не таким, как она привыкла, и, может быть, луна тоже, и море тоже?
– Видели когда-нибудь, как море светится? – Лазарь уже плыл рядом; он догнал Глашу в два взмаха. – Я раньше про это слышал только. Первый раз сегодня вижу.
От его рук вода расходилась не брызгами, а широкими волнами. И волны эти светились так, что свечение уже невозможно было считать лунной иллюзией. Оно было не серебристое, а зеленое, фосфорическое, завораживающее и таинственное.
– Ой! – От удивления Глаша даже воды хлебнула. – Что это?!
– Говорят, какие-то микроорганизмы, вроде планктона. От них в августе вода и светится.
Бледно-зеленые огоньки вспыхивали по всей поверхности моря, везде, где появлялись хотя бы маленькие всплески волн. А вокруг Лазаря сияние вообще ходило ходуном.
– А от вас до самой Турции волны идут! – засмеялась Глаша. – Как от Дядьки Черномора.
Она забыла, что на ней нет купальника и что она собиралась поэтому не высовываться из воды. Она подплыла совсем близко к нему и провела рукой по зеленой волне, вихрящейся вокруг его плеча. Под ее рукой эта волна засияла еще ярче.
Он замер; волны вокруг него исчезли. Потом они появились снова, нет, не появились – взметнулись, в самом деле как от сказочного Черномора. И Глашу он, казалось, не руками обнял, а этими светящимися волнами.
– Я так хотел вас увидеть!..
Море сказало это ей, но у моря был его голос.
Они покачивались на фосфорических волнах, и все, из чего они состояли, было у них общее – и друг с другом, и с морем. Море волновало их единой волной, сплетало их руки и ноги, соединяло губы…
Лазарь провел мокрой ладонью по мокрой Глашиной щеке. Потом, забывшись, коснулся ее щек обеими руками, и они оба сразу же погрузились под воду, потому что она забыла о том, чтобы держаться на плаву, и он, получается, забыл тоже.
– Давайте-ка на берег! – сказал он, выталкивая Глашу на поверхность. – Утонем – вот нам и алые паруса!
Про алые паруса ей было понятно. Наверное, Ассоль высматривала эти паруса точно на таком же берегу, а может быть, даже прямо на этом берегу; так она подумала.
В ту минуту, когда они выбрались на берег, луна скрылась за маленьким облачком. На минуту стало темно снова. И хорошо: можно было не думать про купальник.
Но Глаша и подумать об этом не успела – все мысли улетучились у нее из головы.
Лазарь обнял ее совсем не так, как недавно в горах, и не так, как только что в море, – теперь его объятия были сильны, страстны. Волны ходили теперь словно бы внутри его тела. И прикосновение его губ к ее губам тоже было уже совсем не такое, как в воде, – не быстрое и прерывистое, а долгое и сильное.
Безудержно целовались они на темном берегу, и луна, вышедшая из-за облака и засиявшая ярче прежнего, не прервала их поцелуя.
Чтобы не отрываться от его губ, Глаша привстала на цыпочки. От этого она покачнулась, он почувствовал это и наклонился, чтобы она могла его обнять. В глазах у нее потемнело от того, как склонил он голову, или не от этого совсем – ах да не все ли равно! Тьма безлунная стояла у нее в голове и пронзительный звон – в теле.
Она лишь на мгновенье вынырнула из этой тьмы и звона, когда почувствовала, что поцелуй прервался. Лазарь разомкнул руки, и Глаша испугалась – почему, что случилось? Но он только потянул ее вниз, на себя – он уже лежал на спине, на мелкой гладкой гальке. Она легла на него. Он был такой широкий! Кажется, ей руки пришлось бы раскинуть, чтобы дотянуться от плеча его до плеча.
– Я думал, что все же не стану… что смогу… – услышала Глаша.
Что означают эти его слова, она не поняла. Да они и не словами были, а стоном. В следующее мгновенье Лазарь вдруг перевернулся – с таким же стоном, то ли горестным, то ли страстным. Как будто землетрясение прокатилось под нею, потом над нею – таким мощным, неостановимым было его движение.
Береговая галька еще не остыла после жаркого дня. Она была плоская, и лежать на ней было не больно, даже когда Лазарь всем телом прижал Глашу к этим теплым камешкам. Глаша и сама подалась к нему снизу, обхватила его шею руками. Ей показалось, что ее колени упираются ему в живот и что ему это, может быть, больно, – и она развела колени, обняла его и ногами тоже.