Сейчас, когда меня очень скоро не станет, я хочу, чтобы люди знали: я стремился к тому, чтобы вся моя жизнь стала служением славе Божьей. Вот так вот. Ни больше, ни меньше. Мы не говорили об этом вслух, но это был мой генеральный план. Мне хотелось хотя бы попробовать. А эта новая книжка — в ней не было благочестия, не было праведности. То есть абсолютно.
Молитва против чрезмерной потливости в подмышках.
Молитва на повторное собеседование.
Молитва, чтобы найти пропавшие контактные линзы.
И все-таки даже Фертилити говорит, что я несправедлив к этой книжке. Фертилити ждет, когда выйдет второй том.
Фертилити говорит, что, когда я восхваляю Господа перед многотысячной аудиторией, я ничем не отличаюсь от тех людей, которые носят футболки с Микки-Маусом или эмблемой «Кока-Колы». Я хочу сказать, это так просто. Это даже не выбор. Тут нельзя ошибиться. Фертилити говорит: восхвалять Господа — это беспроигрышный вариант. Тебе даже думать не нужно.
— Главное — продуктивность, — говорит мне Фертилити. — Восхваляй Господа. Ты ничем не рискуешь. Это наша беспроигрышная установка. По умолчанию.
«Молитвы на каждый день» спасло то, что люди действительно ими пользовались. Многие злились и негодовали, в основном — глубоко религиозные люди, не терпящие конкуренции в вере, но к тому времени наши доходы слегка сократились. Общая выручка не упала, но выровнялась. Из-за насыщения рынка. Люди заучивали наши молитвы наизусть. Застрявшие в пробках читали «Молитву против дорожных заторов». Мужчины читали «Молитву на отсрочку оргазма», и она помогала — по крайней мере не хуже таблицы умножения. Я счел за лучшее просто помалкивать и улыбаться. А что мне еще оставалось?
Тем более что зрителей на моих выступлениях собиралось все меньше и меньше, что было очень похоже на начало конца. Да, мой портрет был на обложке «People», но это было три месяца назад.
И я не знаю такого агентства, которое бы занималось трудоустройством отставных знаменитостей.
Закатившиеся кинозвезды и прочие не возвращаются в колледжи для переподготовки. Мне оставалось разве что переквалифицироваться в ведущего какого-нибудь игрового шоу, но я для этого не гожусь. Я не такой остроумный.
Пик моей популярности был уже позади. Самое подходящее время, чтобы покончить с собой. Еще один шанс. И я им едва не воспользовался. Держал таблетки в руке. Вот до чего дошло. Я собирался принять смертельную дозу мета-тестерона.
А потом позвонил агент и как начал орать — громко, по-настоящему громко, как это бывает, когда миллион христиан в Канзас-Сити выкрикивают твое имя. С таким восторгом звучал его голос.
Агент звонит мне в гостиничный номер и сообщает о самом выгодном предложении за всю мою карьеру. На следующей неделе. Эфирное время, прайм-тайм. Пауза в тридцать секунд между рекламой теннисных туфель и нового мексиканского ресторана.
А я думаю с изумлением, что вот эти таблетки уже были почти у меня во рту.
Мне больше не скучно.
Центральное телевидение, миллионы зрителей, мой звездный час — мой последний шанс вытащить пистолет и застрелиться у всех на глазах.
Уж это мученичество никак не пройдет незамеченным.
— Есть только одна небольшая загвоздка, — говорит мне агент. — Я сказал им, что ты явишь чудо.
Чудо.
— Ничего эпохального. Тебе не придется повелевать Красному морю, чтобы оно перед тобой расступилось, — говорит агент. — Превратить воду в вино — этого будет вполне достаточно, только имей в виду: не будет чуда — не будет эфира.
23
Фертилити Холлис возвращается в мою жизнь в Спокейне, штат Вашингтон, где я сижу инкогнито в ресторане «Шари», пью кофе и ем пирог, и вдруг она входит в зал и направляется прямиком к моему столику. Фертилити, конечно, не добрая фея из сказки, но она появляется так внезапно, словно и вправду по волшебству.
Хотя в большинстве случаев — нет.
То есть да, но тебя это не удивляет.
Фертилити с ее серыми глазами и взглядом скучающим, как океан.
Фертилити с ее тихими и усталыми вздохами.
Она — глаз бури посреди урагана, а ураган — это мир вокруг.
Фертилити с ее руками и изможденным лицом, как у измученного, обессиленного человека, который выжил в страшной катастрофе, словно она — из бессмертных, из древнеегипетских вампиров, словно она миллион лет смотрела эти телеповторы, которые мы называем историей, она садится за столик напротив меня, и я рад, что она появилась, потому что она мне нужна для чуда.
Это было в то время, когда я еще мог ускользнуть от своей многочисленной свиты. Я еще не был никем, но все шло к тому. Интерес ко мне в средствах массовой информации падал. Моя известность пошла на спад.
Фертилити сидит сгорбившись, положив локти на стол и подпирая подбородок руками, ее рыжие волосы скучного цвета падают на лицо мягкими прядками, и тебе начинает казаться, что она прибыла к нам с планеты, где сила тяжести много меньше земной. Как будто здесь, на Земле, она весит восемьсот фунтов — даже такая худенькая и изящная.
На ней легкие брюки и топик, у нее с собой огромная холщовая сумка. Кондиционеры работают, и я чувствую запах смягчителя ткани, которым она пользуется при стирке. Сладковатый и ненатуральный.
Она такая — как будто размытая.
Как будто она сейчас растворится в воздухе.
Просто сотрется.
— Не грузись, — говорит она. — Это я, только без макияжа. Я здесь по делу.
Ее работа.
— Да, — говорит она. — Моя дурная работа.
Я спрашиваю, как там моя рыбка?
Она говорит:
— Хорошо.
Это не совпадение, что мы с ней встретились. Она наверняка следила за мной.
— Ты забыл, что я знаю все, — говорит Фертилити и спрашивает: — Сейчас сколько времени?
Я говорю: без семи минут два.
— Через одиннадцать минут официантка принесет тебе еще пирожное. Лимонное безе. Вечером на твое выступление придут всего шестьдесят человек. А завтра утром в Шривепорте обрушится мост. Над рекой Уолкер. Я, правда, понятия не имею, где это.
Я говорю: это все догадки.
— Да, и еще, — говорит она и ухмыляется, — тебе нужно чудо. Тебе позарез нужно чудо.
Может быть, говорю я. А кому сейчас не нужно чудо? И откуда она это знает?
— Оттуда же, — говорит она и кивает в дальний угол зала, — откуда я знаю, что вон у той официантки рак. Я знаю, что у тебя будет расстройство желудка. Из-за этого вот пирога, который ты сейчас ешь. Через пару минут где-то в Китае загорится кинотеатр. А прямо сейчас в Финляндии лыжник вызвал в горах лавину, под которой погибнет дюжина человек.
Фертилити машет рукой, и к нам направляется официантка, у которой рак.
Фертилити наклоняется ко мне через стол и говорит:
— Я знаю все это, потому что я знаю все. Вообще все.
Официантка молоденькая, у нее хорошие зубы и пышные волосы, и вообще я в том смысле, что она совершенно не выглядит слабой или больной, и Фертилити заказывает жареного цыпленка с овощами и кунжутом. Она спрашивает, как его подают? С гарниром из риса?
За окнами — город Спокейн. Дома. И река с тем же названием. Солнце — одно на всех. Автостоянка. Сигаретный киоск.
Я спрашиваю: почему же она ничего не сказала официантке? Почему не предупредила?
— А как бы ты сам это воспринял, если бы совершенно незнакомый человек вдруг сообщил тебе, что ты смертельно болен? Она бы только расстроилась, — говорит Фертилити. — А потом стала бы думать и довела бы себя до истерики. И из-за ее личной драмы мне пришлось бы полчаса ждать заказа.
Я ем вишневый пирог, из-за которого у меня будет расстройство желудка. Сила внушения.
— Всего-то и нужно, что замечать детали и как они складываются в систему, — говорит Фертилити. — Когда ты поймешь всю систему в целом, ты сможешь экстраполировать будущее.
По словам Фертилити Холлис, хаоса не существует.
Есть только закономерности. Закономерности, взаимно влияющие друг на друга.
Если как следует присмотреться, то станет понятно, что история всегда повторяется.
То, что мы называем хаосом, — это просто закономерности, которых мы не понимаем. То, что мы называем случайностью, — это закономерность, которую мы не сумели расшифровать. То, чего мы не в состоянии понять, мы называем бессмыслицей и абсурдом. То, что мы не в состоянии прочесть, мы называем китайской грамотой.
Свободной воли не существует.
Переменных величин тоже не существует.
— Есть только одно неизбежное, — говорит Фертилити. — Только одно будущее. На самом деле у нас нет выбора.
Отрицательная сторона: мы не властны что-либо изменить.
Положительная сторона: мы не можем ни в чем ошибиться.
Официантка в дальнем углу зала — она такая молоденькая, симпатичная и обреченная.
— Я обращаю внимание на детали и вижу, как они складываются в систему, — говорит Фертилити.
Официантка в дальнем углу зала — она такая молоденькая, симпатичная и обреченная.
— Я обращаю внимание на детали и вижу, как они складываются в систему, — говорит Фертилити.
Она говорит, что по-другому просто не может.
— Мне каждую ночь снятся сны, — говорит она. — Обо всем. Как будто читаешь книгу по истории будущего. Каждую ночь.
Так что она знает все.
— Так что я знаю, что тебе нужно чудо, чтобы явить его по телевизору.
Что мне нужно, так это хорошее предсказание.
— Я для этого и пришла, — говорит она и достает из своей большой сумки толстый ежедневник. — Тебе на какой день предсказывать?
Я говорю: на любой день на следующей неделе.
— Как насчет крупной автомобильной аварии? — говорит она, листая свой ежедневник.
Я говорю: сколько машин?
Она говорит:
— Шестнадцать. Десять человек скончались на месте. Восемь тяжело ранены.
А есть что-нибудь более броское?
— Пожар в казино в Лас-Вегасе, — говорит она. — Полуголые танцовщицы в головных уборах из перьев, перья горят, и тому подобное.
Есть погибшие?
— Нет. Незначительные ожоги. Хотя многие госпитализированы. Отравление дымом.
А что-нибудь помасштабней?
— Взрыв в солярии.
Что-нибудь более волнующее?
— Бешеная собака в городском парке.
Как-то мелко и скучно.
— Авария в метро.
Я сейчас просто засну от скуки.
— Активист движения в защиту животных попытается взорвать себя в Париже.
Не пойдет.
— Затонет нефтяной танкер.
Кого сейчас это интересует?
— Выкидыш у одной кинозвезды.
Замечательно, говорю я. Когда окажется, что я был прав, меня посчитают чудовищем.
Фертилити листает свой дневник.
— Плохо, что сейчас лето, — говорит она. — Выбор не самый богатый. В смысле, бед и несчастий.
Я говорю: поищи, пожалуйста.
— Самка гигантской панды в Национальном зоопарке подхватит венерическую болезнь от самца, когда их будут скрещивать.
Такого я по телевизору не скажу.
— Как насчет вспышки туберкулеза?
Я нарочито зеваю.
— Снайпер на скоростном шоссе?
Снова зеваю.
— Нападение акулы?
А ничего поприличнее не осталось?
— Лошадь сломает ногу на скачках?
— Маньяк изрежет картину в Лувре?
— Грыжа у премьер-министра?
— Упавший метеорит?
— Зараженная мороженая индейка?
— Лесной пожар?
Я говорю: нет. Не то.
Слишком грустно.
Слишком претенциозно.
Слишком политично.
Слишком сложно, не все поймут.
Слишком грубо.
Непривлекательно.
— Истечение лавы? — говорит Фертилити.
Слишком медленно. Недраматично.
Проблема в том, что люди испорчены фильмами-катастрофами. Они слишком многого ждут от природы.
Официантка приносит жареного цыпленка и мое лимонное безе и подливает нам кофе. Потом улыбается нам и уходит умирать дальше.
Фертилити листает свой дневник.
Вишневый пирог бурлит у меня в желудке. За окнами — город Спокейн. Внутри работают кондиционеры. Если здесь есть система, я ее что-то не вижу.
Фертилити Холлис говорит:
— А как насчет пчел-убийц?
Я говорю: где?
— В Далласе, штат Техас.
Когда?
— В следующее воскресенье, утром, в восемь десять. Сколько пчел? Много?
— Несколько миллиардов.
Я говорю: замечательно.
То что нужно.
Фертилити вздыхает и принимается за своего цыпленка.
— Я так и знала, что ты это выберешь.
22
Несколько миллионов пчел-убийц налетели на Даллас, штат Техас, в воскресенье, в восемь десять утра, точно по расписанию. Несмотря на то удручающее обстоятельство, что зрительский рейтинг на моем полуминутном включении составил жалкие пятнадцать процентов.
На следующей неделе мне дают уже минуту эфирного времени, и кое-какие солидные конгломераты, фармацевтические, автомобилестроительные, табачные и нефтяные чуть ли не в очередь выстраиваются — в качестве вероятных спонсоров, если я выдам еще более масштабное предсказание.
Страховые компании проявляют живой интерес, но совсем не по тем причинам.
Вся неделя до следующего эфира проходит в разъездах по Флориде. Джексонвиль — Тампа — Орландо — Майами. Ежевечерние выступления. Крестовый поход чудес Тендера Бренсона. По чуду за вечер.
Моя «Минута чудес», как это хочет назвать агент. Подготовить ее — раз плюнуть. Ты сидишь перед камерой, весь красиво причесанный, с галстуком на шее, изображаешь безрадостный вид и говоришь в объектив:
Завтра на Ипсвич-Пойнт рухнет маяк.
На следующей неделе в Маннингтоне, на Аляске, обвалится ледник и опрокинет круизное судно, подошедшее слишком близко.
Еще через неделю в Чикаго, Такоме и Грин-Бей появятся мыши — переносчики смертельного вируса.
Эго похоже на новостные телерепортажи, только о будущем.
Вот как мне видится производство программы: Фертилити выдает мне за раз пару дюжин предсказаний, и я записываю свои «Минуты чудес» на месяц вперед. А еще через год я снова начну выступать перед публикой, как говорится, живьем, рекламировать продукцию, давать автографы на книгах. Может, займусь консалтингом. Или буду играть яркие эпизодические роли в кино- и телепостановках — в качестве специально приглашенной знаменитости.
Только не спрашивайте когда, потому что я точно не помню, но где-то в процессе я совершенно забыл о своем намерении покончить с собой. Просто вылетело из головы.
Если бы мой представитель по связям с общественностью поставил в моем расписании «самоубийство», я был бы мертв. В четверг в семь вечера — выпить средство для прочистки труб. Без проблем. Но все эти пчелы-убийцы, и ни минуты свободного времени, и вечный стресс из-за страха, что однажды Фертилити не появится. И мне никак не удается побыть одному, рядом всегда кто-то есть. Команда не отпускает меня ни на шаг, представитель по связям с общественностью, планировщики, личный тренер по фитнесу, ортодонт, дерматолог, диетолог.
Пчелы-убийцы оказались не столь эффективны, как можно было бы предположить. Они никого не убили, но зато привлекли всеобщее внимание. Теперь мне нужен выход «на бис».
Завал в шахте.
Трибуна обрушилась на стадионе.
Поезд сошел с рельсов.
Я бываю один, только когда я сижу на толчке, но и при этом кто-нибудь обязательно ждет под дверью.
Фертилити пропала.
Почти во всех общественных туалетах в стенах между кабинками проковыряны дырки. В деревянных перегородках в дюйм толщиной. Дырки, проковырянные ногтями. Разумеется, не за раз. За несколько дней или даже за несколько месяцев. Намеки на эти дырки есть даже на мраморных, даже на стальных стенах. Как будто кто-то пытается выбраться из тюрьмы. Дырки совсем небольшие, но через них можно поговорить. Можно в них заглянуть. Просунуть палец, или язык, иди пенис — выбраться только частично. По кусочку за раз.
Их называют «счастливыми дырками».
Все равно что найти золотую жилу.
Найти своей маленькое счастье.
Я в мужском туалете в аэропорту Майами, и счастливая дырка как раз у меня под локтем, а вокруг нее — надписи, сделанные людьми, что сидели тут до меня.
Здесь был Джон М 3/14/64.
Здесь был Карл Б 8 янв. 1976.
Эпитафии.
Если надписи недавние. Есть — совсем-совсем старые, но процарапанные так глубоко, что они до сих пор проступают из-под слоев краски.
Это — тени, оставшиеся от тысячи мгновений, тени от тысячи настроений, желаний и жгучих потребностей. Тени людей, которые были здесь раньше и которых теперь здесь нет. Они прошли мимо и оставили след от себя. На стене. Это то, что психолог назвала бы документальными первоисточниками.
История недопустимого.
Буду здесь вечером, отсосу задаром. Суббота, 18 июня, 1973.
Все это нацарапано на стене.
Слова без картинок. Секс без имен. Картинки без слов. Обнаженная женщина нацарапана на стене, ее длинные ноги раздвинуты широко-широко. У нее пышная грудь, летящие длинные волосы и нет лица.
Рядом с ее волосатым влагалищем — пенис без тела, отрезанный член размером с целого человека, фонтанирует каплями спермы.
Рай, написано рядом, это бесплатный буфет, где берешь себе столько пизды, сколько хочешь.
Рай — это когда тебя пялят в задницу.
Иди на хуй, пидор.
Здесь был.
Отсоси, бля.
Уже.
Я слышу какие-то голоса где-то рядом, как фон, и вдруг настоящий голос, женский голос шепчет:
— Тебе нужно очередное несчастье, да?
Голос идет из дырки в стене, я смотрю туда, но ничего не вижу. Только накрашенные губы. Красные губы, белые зубы, промельк влажного языка. Губы вылепливают слова:
— Я знала, что ты будешь здесь. Я все знаю.
Фертилити.
Теперь вместо губ — глаз. Серый глаз, подведенный карандашом и голубыми тенями. Моргающие ресницы густо накрашены тушью. Зрачок как будто пульсирует: то расширяется, то сужается в точку. Потом опять появляются губы. Они говорят: