Сперма наводит на мысли о сексе наводит на мысли о наказании наводит на мысли о смерти наводит на мысли о Фертилити Холлис. Мы с психологом занимались свободными ассоциациями, как она это называла.
На каждом нашем сеансе она ставила мне новый диагноз, находила очередное расстройство и давала мне книгу, чтобы я изучил симптомы. В следующий раз я выдавал ей все признаки этой болезни, которая, по ее мнению, у меня была.
В одну неделю у меня была ярко выраженная пиромания. В следующую неделю — нарушение половой самоидентификации.
Она сказала, что я — эксгибиционист, так что на следующей неделе я ей продемонстрировал свои голые ягодицы.
Она сказала, что у меня расстройство внимания, так что я постоянно перескакивал с темы на тему. На той неделе, когда у меня была клаустрофобия, мы с психологом встречались во внутреннем дворике.
Брожу по центру, и ноги сами вышагивают в темпе ча-ча-ча — два медленных шага, три быстрых, два медленных. В голове звучат те же десять мелодий, которые мы слушали всю вторую половину дня. Вижу еще один чек, вполне законное платежное средство, собственно, те же деньги, эквивалент пятидолларовой банкноты, вижу, но прохожу мимо в темпе ча-ча-ча.
Книга, которую мне давала психолог, называлась «Диагностический и статистический справочник по психическим расстройствам». Мы его называли — для краткости — ДСС. Она притащила мне кучу своих старых учебников, чтобы я их прочитал, и там, в учебниках, были цветные фотографии моделей, которым заплатили, чтобы они изображали довольство и счастье, держа над головой голеньких младенцев или прогуливаясь рука об руку по песчаному пляжу на фоне заката. Для снимков, изображавших страдания и печали, моделям платили, чтобы они вкалывали себе в вену незаконные наркотические препараты или сидели пьяные за столом наедине с бутылкой. Дошло до того, что психолог могла просто бросить ДСС на пол, и на какой он странице раскроется, то расстройство я и пытался изобразить в следующий раз.
И мы оба были довольны и счастливы. Первое время. Она чувствовала, что делает успехи с каждой неделей. У меня был готовый сценарий, как вести себя в нашу следующую встречу. Это было совсем не скучно, тем более что психолог так нагружала меня выдуманными проблемами, что у меня просто не было времени переживать о проблемах реальных. Каждый вторник психолог выдавала мне очередной диагноз, и это было мое новое задание на неделю.
В первый год наших сеансов у меня просто не было времени, чтобы даже задуматься о самоубийстве.
Мы провели тест Станфорда-Бине, чтобы выяснить, насколько старый у меня мозг. Обследование по методу Вешлера. Проверку по Миннесотскому многофазному анализатору личности. Клинический тест Мильтона. Опросник депрессии Бека.
Психолог выяснила обо мне все, кроме правды.
Просто я не хотел, чтобы меня привели в порядок.
В чем бы ни заключались мои действительные проблемы, я не хотел, чтобы они разрешились. Я не хотел исцелиться. Все мои мелкие тайны должны оставаться во мне. Я не хотел, чтобы их вытащили наружу и нашли для них подходящее объяснение. Мифологическими архетипами. Травмами детства. Воздействиями лекарственных препаратов. Я боялся: а что же останется? Так что мои настоящие страхи и недовольства так никогда и не выползли на свет божий. Я не хотел избавляться от страхов, тоски и тревоги. Я никогда не говорил о своей мертвой семье. Не изливал свое горе, как это называла психолог. Выскажись. Определи проблему. Разреши ее, освободись и иди дальше.
Психолог вылечила меня от сотни болезней, причем среди них не было ни одной настоящей, после чего объявила, что я нормальный. В смысле, в здравом уме. Она была так довольна и счастлива, так гордилась собой. Она меня выпустила в большой мир — исцеленного. Встань, исцеленный, встань и иди! Чудо современной психотерапии.
Восстань.
Доктор Франкенштейн и ее чудовище.
Когда тебе двадцать пять, тебя еще впечатляют подобные вещи.
Единственный побочный эффект — теперь меня тянет красть. Мне так понравился вводный курс в клептоманию, что я не стал освобождаться от этой конкретной проблемы. До сегодняшнего дня.
Сегодня, блуждая по центру десять лет спустя, я поднимаю еще один чек. И тоже выбрасываю его. После того, как я десять лет упорно прятал свои проблемы, чтобы до них не докопалась психолог, мне всего-то и нужно было, что станцевать ча-ча-ча с почти незнакомой девушкой, чтобы даже моя хроническая клептомания прошла на раз. Она меня вылечила от единственного настоящего психоза, в котором я не признался психологу.
А ведь мы всего лишь танцевали. Фертилити рассказывала мне про брата, про то, как ФБР прослушивало его номер, так что всякий раз, когда они разговаривали по телефону, в трубке слышались щелчки… щелк… щелк… щелк… федерального магнитофона, включенного на запись. Еще до того, как Тревор покончил с собой, она знала, что это случится. Это был ее первый сон, прозревающий будущее. Мы с Фертилити еще немного потанцевали. А потом она сказала, что ей пора. Потом она пообещала, что на следующей неделе, в следующую среду, она снова придет. Она будет здесь. В то же время, на том же месте.
Сегодня вечером я брожу по улицам, от фонаря к фонарю, в ритме фокстрота. В голове звучит вальс. Воспоминания о Фертилити Холлис остались у меня в руках, у меня на груди. Я возвращаюсь домой. Наверху надрывается телефон. Может быть, это шизофреники, параноики, педофилы.
Плавали, знаем, — вот что мне хочется им сказать.
Может быть, это Фертилити Холлис хочет поговорить о том, как сегодня мы с ней танцевали. Хочет со мной поделиться вторым впечатлением обо мне.
Может, она скажет мне по секрету, что у нее за работа и что в ней такого ужасного.
От двери лифта до двери квартиры бегу бегом, чтобы успеть взять трубку.
Алло.
Я даже не закрыл входную дверь. Она так и стоит распахнутой. Рыбка некормленая весь день. Шторы на окнах открыты, а снаружи уже темно. И с улицы видно, что происходит в квартире.
Мужчина на том конце линии говорит:
— Да будет вся твоя жизнь беззаветным служением.
Я, не задумываясь, отвечаю: Благословен Господь, надзирающий за трудами нашими.
Он говорит:
— Пусть все спасутся трудами нашими и усилиями.
Я спрашиваю: кто это?
И он говорит:
— Пусть смерть застанет тебя лишь тогда, когда ты исполнишь работу свою до конца.
И вешает трубку.
36
Хромированные предметы лучше всего полировать газировкой. Ручки столовых приборов из слоновой кости хорошо очищаются солью с лимонным соком. Чтобы костюмная ткань не блестела, нужно смочить ее слабым водным раствором нашатырного спирта и прогладить через влажную марлю.
Мясо по-бургундски получается гораздо вкуснее, если добавить в жаркое немного апельсиновой цедры.
Пятна от вишен нужно сперва потереть спелым помидором, а потом стирать вещь как обычно.
Главное — не впадать в панику.
Чтобы стрелки на брюках держались дольше, надо вывернуть брюки наизнанку и провести куском мыла по внутренней стороне стрелок. Потом снова вывернуть брюки на лицо и прогладить как обычно.
Главное — чем-то себя занять.
И хотя мне звонил убийца, я делаю все как обычно.
Главное — не давать воли воображению.
Весь вечер я чищу и мою. Я не могу заснуть. Чтобы вымыть духовку, нужно нагреть в ней кастрюльку с нашатырным спиртом. Еще один способ, как сделать так, чтобы стрелки на брюках держались дольше, — прогладить их через влажную марлю, смоченную водой с уксусом. Я вычищаю из-под ногтей сегодняшнюю грязь. Если бы я не открыл окно, я бы задохнулся от запаха нагретого нашатыря.
Мне надо кому-нибудь рассказать о том, что случилось.
Мне надо выговориться.
Но психолога нет на месте. Звоню ей в офис через каждые десять минут и каждый раз попадаю на автоответчик. Вот так оно и бывает. В первый раз за все десять лет я звоню ей сам, и вот что я слышу: «Пожалуйста, оставьте свое сообщение после сигнала».
Я говорю: этот псих ненормальный, о котором она говорила, так вот он мне звонил.
Весь вечер я звоню ей в офис через каждые десять минут.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение после сигнала.
Ей нужно как-то меня защитить, обеспечить мою безопасность.
Но ее автоответчик не дает мне договорить. Так что я продолжаю звонить.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Мне нужна круглосуточная охрана. Вооруженные полицейские.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Может, убийца уже поджидает меня в коридоре, а мне же надо ходить в туалет.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Убийца, о котором она мне говорила, знает, кто я. Он звонил. Он знает, где я живу. Он знает мой телефон.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Перезвони мне. Перезвони мне. Перезвони мне.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Убийца, о котором она мне говорила, знает, кто я. Он звонил. Он знает, где я живу. Он знает мой телефон.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Перезвони мне. Перезвони мне. Перезвони мне.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Если наутро окажется, что я покончил самоубийством, это будет убийство.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Если назавтра окажется, что я умер, потому что какой-то убийца держал меня головой в духовке, это все потому, что она не прослушивает сообщения на своем автоответчике.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Слушай, говорю я ее автоответчику. Это серьезно. Это не параноидальный бред. Он паранойи она меня уже вылечила, правильно?
Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
Это не шизоидные фантазии. Это не галлюцинации. Честное слово.
Пожалуйста, оставьте свое сообщение. А потом у нее заканчивается кассета.
Всю ночь я не сплю. Я прислушиваюсь. Холодильник придвинут к входной двери. Я хочу в туалет, но пока не так сильно, чтобы рисковать из-за этого жизнью. Люди ходят по коридору, но никто не останавливается у моей двери. Никто не пробует дергать дверную ручку. Всю ночь. Телефон постоянно звонит, и мне приходится отвечать, потому что я жду, что позвонит психолог, но это всегда — не она. Это обычный парад человеческих горестей и страданий. Беременные незамужние. Хронические страдальцы. Патологические неудачники. Им приходится излагать свои признания предельно кратко, чтобы успеть высказаться до того, как я брошу трубку. Я не могу занимать телефон надолго.
Каждый звонок отзывается во мне и радостью, и ужасом, потому что это может быть или психолог, или убийца.
Покушение или спасение.
Позитивное и негативное побуждение, чтобы взять трубку.
И вот посреди паники звонит Фертилити и говорит:
— Привет, это снова я. Я думала о тебе все неделю. Я хотела спросить: мы с тобой можем встретиться или это совсем против правил? Мне бы очень хотелось с тобой увидеться.
По-прежнему прислушиваясь к шагам в коридоре, напряженно глядя на щель под входной дверью, не закроет ли свет чья-то тень, я слегка раздвигаю жалюзи и выглядываю наружу, нет ли кого на пожарной лестнице. Я спрашиваю у Фертилити, а что с тем ее другом? Она, кажется, собиралась сегодня с ним встретиться?
— А, с ним, — говорит Фертилити. — Да, мы сегодня встречались.
— И?
— От него пахнет женскими духами и лаком для волос, — говорит Фертилити. — Не понимаю, что мой брат в нем нашел.
Духами и лаком я обрызгивал розы, но я не могу ей об этом сказать.
— И еще у него на ногтях — облупившийся красный лак.
Это красная аэрозольная краска для подновления роз.
— И он кошмарно танцует.
Меня даже уже и убивать не надо — это будет излишне.
— И у него жуткие зубы, не гнилые, нет, но кривые и мелкие.
Ударьте меня ножом в сердце, и будет уже слишком поздно.
— И руки у него грубые и маленькие, как у обезьяны.
Если меня убьют прямо сейчас, это будет как дуновение весны.
— А это значит, что член у него тоже маленький, как сосиска.
Если Фертилити будет говорить и дальше, завтра утром у моего психолога станет на одного подопечного меньше.
— И он толстый, — говорит Фертилити. — То есть не то чтобы прямо туша, но для меня жирноват.
На случай, если снаружи притаился снайпер, я открываю жалюзи и встаю у окна в полный рост, во всей своей грубой и тучной красе. Эй вы там, с винтовкой с оптическим прицелом, вот он я, здесь. Пожалуйста, пристрелите меня. Прямо в большое и жирное сердце. Прямо в мою маленькую сосиску.
— Он совсем не похож на тебя, — говорит Фертилити.
Я думаю, она будет сильно удивлена, если узнает, как сильно мы с ним похожи.
— Ты такой загадочный.
Я спрашиваю у нее: если бы она могла изменить что-нибудь в этом парне из мавзолея, что бы она изменила?
— Я бы просто его убила, — говорит она, — чтобы он ко мне не приставал.
Что ж, она не одна такая. Милости просим. Берите номерок и вставайте в очередь.
— Забудь о нем, — говорит она, и ее голос становится глуше. — Я звоню, потому что мне хочется довести тебя до оргазма. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала. Заставь меня сделать что-нибудь по-настоящему грязное.
Вот он — шанс.
Следующий пункт моего грандиозного плана.
То, ради чего я согласен гореть в Аду, и я говорю ей: этот парень, который тебе не нравится, я хочу, чтобы вы с ним переспали, а потом ты мне расскажешь, как это было.
Она говорит:
— Ни за что.
Тогда я вешаю трубку.
Она говорит:
— Подожди. А что, если я позвоню и совру? Я могу просто все выдумать. И ты никогда не узнаешь.
Нет, говорю, я знаю. Хотя бы по голосу.
— Я не буду спать с этим придурком.
Тогда, может быть, она просто его поцелует?
И Фертилити говорит:
— Нет.
Или хотя бы куда-нибудь сходит с ним вместе? Даже просто по городу прогуляться. Может быть, если вывести его из мавзолея на свежий воздух, он будет смотреться уже не так страшно. Съезди с ним на пикник. Придумай какое-нибудь развлечение.
И Фертилити говорит:
— И тогда мы с тобой увидимся?
Всенепременно.
35
Меня будит солнце. Я лежу, скрючившись, на полу возле плиты и сжимаю в руке нож для разделки мяса. Самочувствие хуже некуда, так что даже мысль о том, что меня могут убить, кажется не такой уж и страшной. Даже, наоборот, привлекательной. Спина болит. Я разлепляю глаза, и ощущение такое, как будто веки разрезали бритвой. Кое-как одеваюсь и иду на работу.
В автобусе я сажусь сзади, чтобы никто не смог сесть у меня за спиной с ножом, отравленной иглой или удавкой из рояльной струны.
На подъездной дорожке у дома, где я работаю, стоит машина психолога. По траве на лужайке гуляют какие-то красные птицы, самые обыкновенные птицы. Небо — синее, как и положено небу. Все как обычно.
Захожу в дом и вижу, как психолог, стоя на четвереньках, самозабвенно скребет щеткой плитку на полу в кухне — смесью хлорного отбеливателя с нашатырным спиртом, причем такой сильной, что воздух буквально дрожит от ядовитых паров, а у меня начинают слезиться глаза.
— Ты, я надеюсь, не против, — говорит психолог, продолжая скрести. — Это было записано на сегодня у тебя в ежедневнике. Я просто пораньше приехала.
Отбеливатель плюс нашатырь равно смертельный газообразный хлор.
Слезы текут у меня по щекам, и я спрашиваю у нее: она получила мои сообщения на автоответчике?
Психолог дышит, по большей части, через сигарету. Должно быть, эти пары для нее — ничто.
— Нет, я вообще не пошла на работу. Сказалась больной, — говорит она. — А вся эта мойка-чистка действительно успокаивает. Там есть кофе и домашние булки. Я только что испекла. Может быть, сядешь пока и расслабишься?
Я говорю: разве ей не интересно узнать, что у меня случилось? Она не хочет меня послушать? Сделать заметки в своем блокноте? Вчера вечером мне позвонил убийца. Я всю ночь глаз не сомкнул. Меня выбрали следующей жертвой. Меня хотят убить. Но она почему-то совсем не торопится бросить щетку и бежать к телефону звонить в полицию.
Она говорит:
— Не волнуйся, — и макает щетку в раствор. — Вчера вечером коэффициент самоубийств резко поднялся. Собственно, я поэтому и не пошла на работу. Я бы просто не выдержала.
Так, как она чистит пол, его уже никогда не отмыть дочиста. Если с виниловой плитки счистить прозрачное глянцевое покрытие окислителем типа отбеливателя, то все. Писец. Пол станет пористым, так что грязь будет липнуть намертво, ее ничем уже не отдерешь. Но я не буду ей ничего говорить. Боже упаси. Она уверена, что делает большое дело.
Я говорю: и как же моя безопасность зависит от резко поднявшегося коэффициента самоубийств?
— А ты разве не понимаешь? Вчера вечером мы потеряли еще одиннадцать человек. Позавчера — девять. Третьего дня — двенадцать. Похоже, пошла лавина.
И что?
— При таком количестве самоубийств убийце, если он вообще существует, уже не надо никого убивать.
Она запевает песню. Может, смертельный газообразный хлор все-таки начал действовать. Она скребет пол в ритме песни, как будто танцует на четвереньках. Она говорит:
— Наверное, так нельзя говорить, но прими мои поздравления.
Я — последний из Церкви Истинной Веры.
— Ты — почти последний из тех, кто остался.
Я спрашиваю, а сколько осталось.
— В этом городе только один, — говорит она. — А вообще, по стране, пятеро.
Я говорю ей: давай поиграем в добрые старые времена. Давай откроем наш старый «Диагностический и статистический справочник по психическим расстройствам» и подберем мне какой-нибудь новый способ, чтобы сойти с ума. Ну давай. В память о прошлом. Доставай справочник.