Свет подернулся рябью: ангел молчал.
— Вот она, ваша сила, — легат перевел дух. — Сила одиночек. Сила, неспособная подчиниться даже своим хозяевам… Куда вам в Кровь?
Присев на задние лапы, Папа озирался. Молчание Рахили было для антиса ножом, вонзившимся в мякоть души. Да, говорила немота гематрийки. Мы — сила, нам не совладать с собой. Да, отвечало поведение огромного паука. Мы — сила. Помпилианец прав, нам не стать слабее в присутствии большей силы.
Такова наша природа.
Глаза паука обратились к Тумидусу. Белые потемнели, в черных появился хищный блеск. Уязвлен, раздосадован, Папа хотел сорвать зло на том, кто принес дурную весть — не ударом, так словами. Миг, и антис прикусил язык, видя лицо легата: хмурое, осунувшееся, как после долгой болезни.
— Да, — кивнул Тумидус. — Ты правильно понял. Вам трудно принять вашу силу, как слабость? А мне легко? Мне легко принять мою слабость, как силу? Я, помпилианец, говорю вслух: я слаб! Настолько слаб, что меня не замечают! Я — паразит в складках шкуры слона! Еще недавно, пять лет назад… Боевой офицер, кавалер ордена Цепи, малый триумфатор — да я скорее вырвал бы себе язык, чем признался бы в слабости!
— Лучше б ты его вырвал, — буркнул Папа.
Тумидус вошел в Кровь: недалеко, метра на два, если мерить расстояние мерками галлюцинативного комплекса. Сел на песок, скрестив ноги. Под ягодицами легата змеились тонкие, еле различимые здесь, на границе, капилляры с пурпурным ядом. Сплетались, ткали узоры, равнодушные к наглецу.
— Почему ты паук? — спросил легат.
— Что?
Сегодня у Папы Лусэро был день встречных вопросов.
— Почему ты паук?! — чувствовалось, что Тумидус едва справляется с бешенством. Признание в слабости далось легату труднее, чем он хотел показать. — В космосе все ясно: там мы — волны и лучи. А здесь, под шелухой? Я с виду человек, как любой из коллантариев. Оружие не в счет, здесь сплошная архаика. Посмотри на мой коллант! Я — помпилианец, Н'доли — вудуни, Эсфирь — гематрийка, Карна — брамайн… А ты — паук! Здоровенный паучище! Рахиль — столб света. Нейрам — огненный сокол. Все антисы, кого я видел, не похожи на людей. Даже Кешаб Чайтанья — восемь рук, три лица, клыки ниже подбородка…
Не вставая, Тумидус изобразил монстра:
— Хорош человек!
— Это правда, — кивнула Рахиль. Кивок выглядел устрашающе: вспышка, качнувшаяся вниз. — Я иногда размышляла о природе этих различий.
— И что? — спросил Папа, не балуя собеседников разнообразием.
— Ничего. Слишком мало данных.
— Добавь в копилку, — легат махнул рукой в сторону горизонта. — Еще один облик. Что ты видишь, Рахиль?
Ангел ответил не сразу.
— Зарево, — казалось, гематрийка производила сложные вычисления. — Зарево в странной цветовой гамме. Ближайший аналог: окраска ядовитых змей, грибов, насекомых. Н'доли сказала, что это солнце системы. Ты согласился с ней. Возможно, так оно и есть.
— Что видишь ты, Папа? — упорствовал Тумидус.
— То же самое, — проскрипел паук.
— Н'доли?
Молодая вудуни вернулась к границе Крови. Коллантарии стояли поодаль, тесной кучкой, не вмешиваясь в разговор. Лишь теперь, когда легат обратился к одной из колланта, остальные обозначили свое присутствие жестом, взглядом, поворотом головы. Трудно сказать, что вынуждало их к такому скромному поведению. Страх перед яростью антисов, раздраженных напором Тумидуса? Нервозность первого, смертельно опасного вылета? Близость Крови? Так или иначе, коллант, собранный наспех, из добровольцев, напоминал кучку новобранцев, тушующихся в присутствии офицеров — а может, отряд ветеранов, не желающих лезть в разборки старших по званию.
Сила, которая слабость; слабость, которая сила — часто они похожи, как близнецы.
— Это солнце, — сказала Н'доли.
— Я спрашиваю, что ты видишь?
— Я вижу сердце.
— Сердце? — паук встал на дыбы. — Ты уверена?
Передние лапы антиса шарили в воздухе, словно желая нащупать проклятое сердце, подтащить ближе и высосать из него всю кровь.
— Абсолютно, — отрезала Н'доли. — Папа, я биолог. Это ты с пьяных глаз не отличишь сердце от задницы. Я вижу человеческое сердце: два предсердия, два желудочка. Клапан аорты, клапан легочного ствола. Прочесть вам лекцию о физиологии сердечно-сосудистой системы? По-моему, самое время…
Вздохнув, она добавила:
— И место.
* * *— Гуль!
Кричал брамайн. Зоркий, а может быть, просто осторожный, он указывал на ближайший бархан. Ветеран морской пехоты, еще со времен высадки на Эмрах, где треть роты «Глухих дьяволов» легла в вонючий ил при десантировании, а другая треть удобрила собой захваченный плацдарм, Карна Амогха знал: смотри не туда, куда все! Вот и сейчас, когда сердце, бывшее солнцем, отвлекло внимание и антисов, и коллантариев, Карна не переставал озираться по сторонам.
Гуля он приметил, едва тот вынырнул из-за края бархана. Барханы на подходах к Крови имели форму серпа, подветренные склоны отличались крутизной — при желании там легко спряталась бы и более крупная тварь, чем гуль. Людоед, не брезгующий падалью, в открытом космосе — флуктуация класса 1G-6+ согласно реестру Шмеера-Полански, сгусток вечно голодного света и хищных гравиволн, под шелухой гуль кружил по песку, страстно желая и боясь приблизиться к добыче. Сутулый, почти горбатый, с руками-лапами, свисающими до земли, весь в колючей шерсти, гуль походил на жутковатый гибрид волка и собакоголовой обезьяны. В разинутой пасти торчали желтые клыки. На грудь текла слюна: липкая, похожая на гной. Бессмысленно моргали подслеповатые, заплывшие слизью глазки. Зрение гулю заменял нюх. Антисов он не боялся, верней, по природной тупости не замечал их присутствия. От паука не пахло съедобным, а сияние ангела скорее раздражало гуля, привыкшего к темноте, чем страшило.
— Ах ты, пакость…
Папа Лусэро присел для броска. В иное время лидер-антис расы Вехден и не заметил бы гуля — мелочь, дрянь. В крайнем случае, угрожай хищник безопасности галактических трасс — прихлопнул бы походя, словно комара, угодившего в силки паутины. Но сейчас, всё еще кипя от разговоров про силу и слабость, Папа рад был оторваться на ком угодно. Выместить обиду, спустить пар — гигантский паук сорвался с места, набирая скорость.
— Папа! Стой, дурак!
Простой оклик не удержал бы антиса. Понимая это лучше многих, хорошо знаком с дурным характером карлика, Тумидус добавил оскорбительное «дурак». Легат вскочил на ноги, видя, как Папа, взрывая песок, боком уходит в вираж — иначе антису было не остановиться. Вверху, недоумевая, качалось ослепительно-голубое пламя — голова ангела Рахили. Время вышло, долгие объяснения могли сорвать замысел. Идея не до конца оформилась в мозгу Гая Октавиана Тумидуса, причины и следствия толкались, занимая места, отведенные им логикой, а фитиль в заднице уже горел, и глотка, луженая глотка десантуры взрывалась приказом:
— По коням!
Коллант взлетел в седла. Умение выйти в большое тело здесь трансформировалось в иные, странноватые на первый взгляд таланты. Даже маэстро Карл, невропаст отряда — человек, мягко говоря, пожилой — оказался на спине своей кобылы с ловкостью урожденного кочевника.
— В Кровь! Загоняйте его в Кровь!
Копыта сотрясли пустыню. Коллант шел облавной подковой, отжимая гуля от спасительного бархана. Мечи покинули ножны — цепь синих вспышек. Чудовище замешкалось, туго соображая: бежать или драться? Лязгнув клыками, гуль кинулся на ближайшего врага, которым оказалась Н'доли. Атака была уловкой, обманным финтом — увернувшись от кривого клинка вудуни, гуль серой тенью проскочил под брюхом коня. Наверное, людоеду удалось бы уйти, но, обманув дочь Папы Лусэро, гуль с разгону нарвался на Папу. Жесткая паучья лапа сшибла беглеца с ног: забыв обиды, даже не догадываясь, что взбрело на ум бешеному легату, антис включился в охоту. Чуть дальше пылал свет, который числа — Рахиль, просчитав всё наперед, перекрыла гулю дорогу между барханами.
Наверное, это было смешно. Не будь Тумидус так занят, он оценил бы семейное сходство с отцом, наездником-клоуном. Цирк, комическое шоу: коллант, способный справиться с гулем без чужой помощи, при поддержке двух лидер-антисов, о чьих подвигах слагали легенды, гнал мелкую тварь, ополоумевшую от страха.
Богатыри охотились на зайца:
— В Кровь!
Ослепнув, оглохнув, захлебываясь ужасом, гуль выскочил на песок, пронизанный кровяными сосудами. Спасение явилось хищнику в виде свободного пространства. Оторвавшись от преследователей, замерших на границе Крови, гуль с разбегу проскочил довольно далеко, прежде чем Кровь занялась им. Антис, флуктуация — пурпур, смешанный с золотом, не делал различий. Гуль взвизгнул, когда красное рванулось вверх по его лапам. Казалось, с хищника содрали шкуру, обнажив мясо и жилы. Жертву облепило давленым виноградом, в шерсти просверкивали золотые искры. Визг перерос в вой: трубный, безнадежный. Вертясь на одном месте, гуль бился, как в силках.
Сила, слабость; в случае с неразумным гулем это не играло роли. Кровь жрала флуктуацию без колебаний; если коллантариев Кровь не замечала, а с антисами скорее заигрывала убийственным образом, то в уничтожении гуля было что-то равнодушное, безусловное, как корчи лабораторной крысы, угодившей в чан с концентрированной кислотой.
— Это отвратительно! — прошептала Н'доли.
Тумидус кивнул, внимательно следя за мучениями гуля.
— Доволен? — спросил Папа Лусэро.
Легат не ответил.
Вой стих. Гуль по-прежнему подвывал, но теперь это звучало иначе. Так стонут от удовольствия, спариваясь с самкой. Конвульсии обернулись дрожью, похожей на предвестие оргазма. Гуль вытянул шею, прогнул спину: всё говорило о том, что тварь испытывает сильнейшее наслаждение. О сопротивлении гуль больше не помышлял. Он катался по песку, вбирая в себя максимум пурпура, терся о малейшее возвышение, набирал полную пасть золота. С каждым движением он удалялся от границы, стремясь к зареву, солнцу, сердцу. Накиньте на людоеда аркан, потащите его назад на веревке — не оставалось сомнений, что гуль станет сопротивляться из последних сил, сдохнет, а не прервет гибельный путь в Кровь.
— Он растворяется, — сказала Н'доли.
Легат вытер пот со лба:
— Вижу. Это неважно. Этого следовало ожидать.
— Что же тогда важно?
— Главное, что он счастлив.
Гуль уходил в песок. Растекался лужей, продолжая стонать от счастья. Капилляры всасывали хищника, гнали по сети сосудов к зареву: от границы — к солнцу. Волны пробегали по пустыне, расчерченной красным; волны, чей ритм завораживал. Минута, другая, и от гуля не осталось даже шерстинки.
— Вам нельзя в Кровь, — оставаясь в седле, легат повернулся к Рахили и Папе Лусэро. — Всё ещё хуже, чем я предполагал. Здесь, у края, вы сопротивляетесь, а значит, способны вернуться. Зайди вы дальше…
— Мы прекратим сопротивление, — сказал ангел.
— Счастье, — прошелестел паук. — Я захлебнусь этим сраным счастьем. Я на четвереньках поползу в пурпурную задницу. И не говори мне, что это сердце! Радоваться, превращаясь в дерьмо… Парень, я не создан для этого.
Тумидус молчал. Опустив голову, он разглядывал что-то под копытами своего жеребца. Вернее, под копытами коней — в увлечении погоней коллант остановился не на границе Крови, а дальше, в песке, рассеченном сетью капилляров. Кровь по-прежнему не реагировала на коллантариев. Пурпур медлил подняться по живой плоти, золото оставалось равнодушным к незваным гостям. Но не это заинтересовало легата. Он спешился, присел на корточки, взял горсть песка на пробу.
— Что там? — рявкнул Папа, не отличавшийся терпением.
— Вот, — легат протянул песок антису. Свободной рукой Тумидус обвел пространство, занятое конным отрядом. — Видишь?
Внутри колланта песок был свободен от крови. Красное отступило, убралось за внешнюю границу отряда. Жеребец ударил копытом, взметнув вихрь песчинок: обычных, бледно-желтых.
— Микро-Ойкумена, — сказал Тумидус. — Брамайны, варвары, вехдены, помпилианцы, вудуны… Вот это и есть Ойкумена. Разные в одной связке. Мы несем Ойкумену с собой, Папа. Жаль, мы не сможем растянуться пошире. Если связи порвутся, колланту конец.
* * *— Эксперт, — сказал Тумидус, разглядывая руку.
«Юлий Сергий Тумидус» — значилось на голографическом ремешке, обвивавшем левое запястье Юлия. И ниже, «моргающим» шрифтом: «Эксперт по энергетике. Допуск А-38-бис». Нанопроектор был впрыснут в кровь носителя. Поймай Юлия злобные шпионы, отруби ему руку по локоть, пытаясь выведать сокровенные тайны империи — голография перебралась бы выше. Обвилась вокруг плеча, шеи, лба, возвещая городу и миру: вот она, важная шишка, у которой допуск — ого-го, и закрыли тему.
При выходе из «объекта 12-прим» — частного отеля, принадлежащего не то разведке, не то импербезу — ремешок переходил в слепой режим. К чему пугать прохожих и официанток в кафе?
— Хуже нет быть экспертом…
Который день Юлий не ночевал дома. Звонил Валерии по закрытому каналу, два раза в сутки: утром и вечером. Докладывался: жив-здоров, кормят по расписанию. Очень занят, люблю-целую. Люблю-целую, отвечала Валерия. В голосе жены звучала заботливость без признаков тревоги. Юлий не знал, что наговорили Валерии спецы-психологи госпожи Зеро, но супруга восприняла длительную «командировку» мужа спокойно.
Настолько спокойно, что впору обидеться.
Звонки жене делили время на «до» и «после». После вечерней связи Юлий ложился спать. После утренней — работал. Если, конечно это можно было назвать работой. Ежедневные данные по рабам, принадлежащим экипажу «Дикаря». Рабы тех, кто предположительно мертв. Рабы тех, кто предположительно жив. Нормативы. Отклонения. Состояние ресурса. Спонтанные освобождения. Вторичное клеймение. Жидкий стул. Грибок на ногах. Раннее облысение. Проклятье! — информация множилась, ветвилась, превращалась в дремучий лес. Юлий проламывался в чащу, строил гипотезы, разрушал их до основания, возводя на обломках новые. Если бы он мог, равнодушие к рабам давно превратилось бы в лютую ненависть. К счастью, этого он не мог. Ненависть оставалась на долю тех, кто далеко-далеко, за краем Ойкумены, играл в страшные игры с его сыном.
Злой, как собака, Юлий шел обедать.
Ужинать.
Звонок Валерии — и на боковую.
Юлий завидовал брату. Дико, бешено, до звонкой боли в висках. Гай был там. Гай делал, а не ждал, сидя пауком в паутине. Зависть не распространялась на способность брата выходить в большое тело. Гай мог быть там и без колланта — легатом галеры, входящей в состав спасательной эскадры. Про эскадру Юлию никто ничего не сказал, но не идиот же он, в конце концов! В финале совещания, на котором ему и госпоже Зеро — верней, госпоже Зеро и ему — удалось отговорить ястребов из разведки от идеи уничтожения целой планеты, Юлия вежливо попросили покинуть зал. Он ушел без возражений, втайне усмехаясь. Зачем скороспелому эксперту по энергетике слышать список кораблей, уходящих в секретный рейд?
Меньше знаешь, крепче спишь.
Снилась пустыня. Песок, красный от закатного солнца. Марк стоял рядом, любовался закатом. Как жизнь, спрашивал Юлий. Марк пожимал плечами. А потом уходил — в солнце. Юлий кричал, звал, умолял прекратить. Марк не спорил — возвращался, вставал слева от отца. И все начиналось заново: как жизнь, плечи поднимаются и опускаются, первый шаг, второй, дорога в солнце, просьба вернуться… Утром Юлий удивлялся, почему не просыпается среди ночи. Карусель однообразного, а главное, бессмысленного сна изматывала хуже дневной нервотрепки.
— Срочный вызов! Повторяю: срочный…
Сфера коммуникатора по кромке светилась ярко-алым. Защита от прослушивания, броня радиоволн. Юлий коснулся сенсора приема и, честно говоря, испугался, увидев рыжую шевелюру Нумы Сальвуса. С некоторых пор всё, что было связано с рабами Марка, вызывало у Юлия безотчетный страх. Особенно он боялся новостей.
— Слушай! — забыв поздороваться, заорал Нума. — Нет, ты послушай! Ты только сядь, а то упадешь…
Лицо Нумы уплыло в сторону. Его сменила другое лицо: выразительностью оно соперничало с дубовым чурбаном. Раб, понял Юлий. Нума что, хочет, чтобы я переговорил с рабом?
— На связи унтер-центурион Кнут, — мертвым голосом сказал раб. — Докладываю: «Дикарь» уничтожен при атаке чужого корабля. Кроме меня, в живых остались обер-декурион Ведьма и опцион Змей. Находимся в плену. Не стрелять на орбите! Не клеймить туземцев! Смертельно опасно! Повторяю: не стрелять на орбите…
Сперва Юлий не понял. Кнут? Ведьма? Змей?! Когда до него дошло, что все это значит, колени сделались ватными. Нума был прав: хорошо, что Юлий сидел в кресле. Грохнулся бы на пол, господин эксперт…
— Связь, — прохрипел Юлий. — Нума, это же связь…
— Трое! — ликовал Нума из-за спины живой батарейки. — Три раба долдонят: «Не стрелять на орбите!» Слово в слово! Ты только не раскатывай губу, да? Связь односторонняя, в наши ворота. Марку ты ничего не передашь…
Это Юлий знал не хуже Нумы. Хозяин может заставить раба передать сообщение: краткое, простое, доступное мозгу с подавленной свободой воли. Гипер дорогой — желая сэкономить деньжат, помпилианцы часто пользовались «почтовыми рабами» для межпланетных контактов, не требующих развернутых переговоров. Но никто, даже телепат экстра-класса, не в силах заставить чужого раба выйти на связь с хозяином. Раб, обращающийся к хозяину по собственной инициативе, пусть и навязанной извне — уже не вполне раб. Для этого нужна свобода воли — та, которой нет.
— Вези их ко мне, — чтобы Нума, буйный в радости, услышал, пришлось кричать. — Всю троицу. Адрес я тебе сброшу. Пропуск будет внизу, у дежурного. Я оформлю. Нума, он живой…