Сарояна много пародировали. Даже написали пародийную пьесу «Любимчик»[5], в которой он под видом мальчика катается по сцене на трехколесном велосипеде. Пародировали и рассказы Сарояна. Пародист Уолкот Гибз подметил его манеру красоваться перед публикой: «Эта пьеса – шедевр, я написал ее за полтора часа. Она могла быть написана только в Америке юношей-армянином – художником, любовником и мечтателем. Ее мог сочинить только Сароян»[6]. На него писали куплеты: «Какое неистребимое обаяние в Сарояне… Он – чистое золото… И требует гонорары, как у Бернарда Шоу… Он гигантский, как секвойя, Саро́ян!» В Сан-Франциско кому-то пришло в голову назвать в честь Сарояна коктейль, салат и даже сэндвич, однако их рецепты история не сохранила.
А вот юморист и карикатурист Джеймс Тарбер после неоднократных попыток отказался пародировать Сарояна, так как сильно его недолюбливал, а для пародии все же нужна хоть какая-то симпатия. Любопытно, что Дж. Тарбер откликнулся на выход в свет книги Сарояна «Отважный юноша на летящей трапеции» и, перефразировав это заглавие, выпустил свой сборник «Мужчина средних лет на летящей трапеции» (1935). Так Тарбер признал появление нового автора, но не его кредо и стиль.
Появление Сарояна на литературной арене Америки вызвало восторги, недоумение, негодование, но никого не оставило равнодушным. Где истоки вдохновения Сарояна? Кто его учителя?
В читальнях родного Фресно он познакомился с классической русской литературой. В рассказе «Катитесь вы со своей войной!» из сборника «Отважный юноша…» главный герой признается: «Я – большой почитатель Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова, Андреева и Горького».
Как-то холодным октябрьским днем 1978 года приехавшему в Ленинград Сарояну предложили одеться потеплее после жаркой Калифорнии, на что тот ответил: «Зачем мне пальто? По этим улицам ходил Акакий Акакиевич Башмачкин. Я хочу понять его. У меня мерзнет спина, и я чувствую Акакия Акакиевича»[7].
Сароян признавал влияние и многих других авторов на свое творчество. До сих пор не утихают споры о том, на кого «похож» Сароян. Одни критики, не без причины, ищут в его рассказах и романах влияние Шервуда Андерсона, из произведений которого выросла вся американская литература начала ХХ века. Другие проводят параллели с Хемингуэем, хотя это сравнение вызывало у Сарояна протест. Об этом он пишет в книге «Прогулка в роскошной колеснице». Впрочем, это не мешало Сарояну советовать начинающему писателю Тошио Мори читать Хемингуэя. Сам же Сароян заявляет, что испытал на себе влияние Бернарда Шоу. Все эти утверждения, как и то, что Сароян многим в своем творчестве обязан Шекспиру, Роберту Бернсу, Уолту Уитмену и Томасу Вулфу, справедливы.
Несмотря на все влияния, которые Уильям Сароян испытал, его личность и творчество оказались уникальными. И поэтому, когда критики пытались определить место творчества Сарояна в контексте литературы и его принадлежность к какой-либо школе, оказалось, что на самом деле сравнить Сарояна не с кем. Его произведения были условно названы «экспериментальными» фантазиями, с элементами символизма и сюрреализма. О своей «обособленности» не раз писал и сам Сароян. Так, например, в сборнике «Отважный юноша…», в программном рассказе «Я на этой земле», он заметил: «Мне есть что сказать, и я не желаю говорить, как Бальзак… Умри Эдгар Райс Берроуз сегодня утром, я мог бы продолжать начатое им дело и писать про Тарзана с обезьянами. Или же, если бы мне захотелось, я мог бы писать, как Дос Пассос или Уильям Фолкнер или Джеймс Джойс. Но я… хочу сохранить свою самобытность».
Так появился новый участник литературного процесса и вступил во взаимодействие и соревнование с другими писателями. Теннесси Уильямс, например, относился к Сарояну как к автору, с которым его [Уильямса] будут сравнивать. Это, впрочем, не мешало ему по достоинству оценивать конкурента – он мечтал сочинить что-нибудь похожее на пьесу Сарояна «Джим Дэнди». Томас Вулф ценил «энергию и свободу» его произведений. Генри Миллер после постановки сарояновской пьесы «Годы вашей жизни» тоже решил попробовать свои силы в этом жанре. Драматург Клиффорд Одетс однажды, говоря о книге «Меня зовут Арам», воскликнул: «Ах, как бы мне хотелось писать такие рассказы!» Дух здоровой состязательности не был чужд и Сарояну. Так, посмотрев одну из пьес Лилиан Хелман, он признался, что и ему хотелось бы создать нечто в этом роде.
«Старая родина», «память родителей» и «личный опыт» человека, родившегося в Америке в иммигрантской семье, являются важными составляющими творчества самого Сарояна. Они актуальны для всякого, кто нашел убежище в Америке. Сарояна привлекает то «общечеловеческое», что объединяет судьбы этих скитальцев. Так, он поддерживал американца японского происхождения Тошио Мори. Его интерес к американским японцам, возможно, вызван тем, что он обнаружил собратьев по перу, черпавших, как и он, вдохновение в своих этнических корнях. Сароян является одним из основателей нового «этнического» направления в американской литературе, и многие писатели-эмигранты ассоциируются с ним. Например, писателя Чин Янг Ли называют «китайским Сарояном», а Джона Фанте – «итало-американским Сарояном».
Сароян утверждал, что каждое поколение будет открывать для себя его произведения заново. Действительно, когда в 1950—1960-х годах в литературу пришли битники (Джек Керуак, Чарльз Буковски), их вдохновила внутренняя свобода и раскованность Сарояна, которые не всегда одобряли старшие современники, призывавшие его к сдержанности.
Сароян был одним из любимых писателей молодого военного летчика Джозефа Хеллера. Хеллер знал программные рассказы Сарояна, в том числе «Семьдесят тысяч ассирийцев», а также пьесы. И вот в романе «Уловка-22» (1961) главный герой, носящий явно армянскую фамилию Йоссарян, выдает себя за «ассирийца». У многих это вызывало недоумение, и лишь самые проницательные догадывались, что тем самым Дж. Хеллер отдавал дань уважения Сарояну, которого считал одним из своих учителей. Он понимал символику «ассирийцев» у Сарояна. Это – аллюзия на созданный Сарояном образ «ассирийца», помогающий армянам взглянуть на свою судьбу со стороны, на примере истории ассирийцев, еще больше пострадавших от геноцида. В этом рассказе Сароян без устали повторяет: «Я – армянин». Впрочем, и у других авторов можно встретить такую фразу: «знаменитый ассириец Уильям Сароян» («famous Assyrian William Saroyan»).
Любопытно, что неармянское происхождение Йоссаряна возмутило Сарояна; вот что он пишет в одном эссе: «Хеллер, я даже имени его не помню. «Уловка-22». Я ее и читать-то не стал, хотя там есть некто по имени Йоссарян, но он и не армянин вовсе, не говоря уж обо мне. Где это видано, чтобы у неармянина была фамилия Йоссарян?»[8] Действительно ли Сароян не раскусил ребус Хеллера или, напротив, решил ему подыграть, неизвестно. Но розыгрыши на этом не закончились. В 1970 году, после гневного эссе Сарояна, начались съемки фильма «Уловка-22». На одном из рекламных плакатов, выпущенных к премьере, на фоне волосатой груди красуются жетоны с личным номером, именем и фамилией военнослужащего армии США: ARAM YOSSARIAN. Но и в романе, и в фильме Йоссаряна зовут Джон (!) Очевидно, кто-то решил прозрачно намекнуть на армянское присхождение Йоссаряна. А имя Арам к тому же всем напоминает известный сборник Сарояна «Меня зовут Арам».
В романе «Лавочка закрывается» (1994), который является продолжением «Уловки-22», Дж. Хеллер уже окончательно раскрывает «тайну» Йоссаряна для тех, кто все еще не догадался, что кроется под маской «ассирийца». Дж. Хеллер, испытавший в юности влияние Сарояна, о чем он упоминал в своих мемуарах[9], устраивает воображаемую встречу Сарояна с Йоссаряном:
«– А это Уильям Сароян. Уверен, вы никогда о нем не слышали.
– Еще как слышал, – обиделся Йоссарян. – Я смотрел пьесу «Годы вашей жизни», читал рассказы «Отважный юноша на летящей трапеции» и «Сорок тысяч ассирийцев»[10]. Ассирийцев-то я хорошо помню, – говорит Йоссарян. – Я когда-то пытался подражать вам, но у меня ничего не получилось», – признается Йоссарян-Хеллер. На что Сароян отвечает: «Это потому, что у вас не было моего воображения»[11].
Любопытны в этом отношении и произведения Рэя Брэдбери. Работая в одном архиве, я нашел переписку Сарояна с Мартой Фоли. И в одном из писем М. Фоли сообщает Сарояну о замечательном двадцатидевятилетнем писателе по имени Рэй Брэдбери, напоминающем ей Сарояна, которого она повстречала приблизительно в том же возрасте. М. Фоли советует Сарояну познакомиться с Брэдбери. Она пишет, что остерегается говорить людям «вы понравитесь друг другу», потому что не любит предвосхищать события. Вместо этого она предлагает: «Будем считать, что вы возненавидите друг друга всеми фибрами своей души».
Сароян откликается на предложение М. Фоли и 30 июля 1951 года пишет письмо Р. Брэдбери. Он предлагает Брэдбери позвонить ему в офис, встретиться за обедом и поговорить о коротких рассказах, о Марте Фоли и литературе вообще.
Что ответил Брэдбери Сарояну, позвонил ли он ему, встретились ли они, неизвестно. В архивной папке с письмом Сарояна больше ничего не оказалось. Об этом можно было бы забыть, если бы не одно обстоятельство. Еще до того, как мне попались эти письма, у меня были основания предполагать, что Брэдбери был знаком если не с Сарояном, то по крайней мере с его произведениями. К этой мысли я пришел при сравнении творчества этих авторов, которое позволяет провести ряд параллелей между ними. Наряду с этим есть примеры, свидетельствующие о влиянии Сарояна на Брэдбери. Все это, однако, не мешает Брэдбери иронизировать по поводу жизнелюбия и человеколюбия Сарояна, которые стали хрестоматийными в американской культуре и литературе. В рассказе «Бетономешалка» (1952) Брэдбери вкладывает в уста одного из героев следующие слова: «Это век заурядного человека, Билл. Мы гордимся тем, что мы маленькие человеки. Билли, перед тобой планета, кишащая Сароянами. Да, да. Мы – огромная, необъятная, раздобревшая семейка Сароянов – все всех любят».
Так были ли они лично знакомы? Единственный, кто мог бы прояснить эту ситуацию, сам Рэй Брэдбери, проживавший в Лос-Анджелесе. Я написал ему письмо, в котором полностью приводился текст сарояновской записки, и попросил рассказать, что было дальше. Брэдбери ответил на удивление быстро:
«7 июня 2004 года
Уважаемый Арам Оганян!
Благодарю вас за письмо с материалами об Уильяме Сарояне. Сароян написал мне, и я связался с ним; так совпало, что он занимал офис в доме номер 9441 по Уилширскому бульвару, в котором и я впоследствии арендовал рабочий кабинет. Я связался с ним, и мы очень хорошо провели время; я принес с собой все, какие у меня были, книги Сарояна и попросил его подписать их, потому что читал его произведения по меньшей мере лет двадцать. После этого мы обедали вместе еще несколько раз, но крепкой дружбы так и не получилось, а только взаимное восхищение. Так или иначе, это были очень приятные встречи, о которых я вспоминаю с большим удовольствием. Спасибо, что спросили меня об этом.
С наилучшими пожеланиями.[подпись] Рэй Брэдбери».Однако творческое взаимодействие Сарояна и Брэдбери продолжается. В 2009 году Брэдбери издал сборник рассказов «Париж всегда с нами». В одном из рассказов («Литературная встреча») описывается мужчина, попадающий под влияние прочитанных книг до такой степени, что меняются его поведение, настроение и речь. Его увлечение Сарояном совпало с ухаживанием за будущей женой, и его духовный настрой под воздействием задорно-бесшабашного сарояновского образа так вскружил ей голову, что она влюбилась и вышла за него замуж. Но вот в какой-то кризисный для семейных отношений момент жена предписывает мужу снова обратиться к Сарояну и читать его книги ежедневно всю оставшуюся жизнь как залог нерушимости брачных уз.
Независимо от Марты Фоли сходство Сарояна и Брэдбери подметил и американский фантаст Лайон Спрэг де Камп в своей рецензии на «Марсианские хроники» в журнале научной фантастики[12]: «Брэдбери – способный молодой писатель, который только выиграет, если избавится от влияния Хемингуэя и Сарояна либо их подражателей. У Хемингуэя он перенял привычку нанизывать множество коротких простых предложений, а также беспристрастный или безразличный взгляд на мир. Все персонажи характеризуются только своими внешними проявлениями. Этого, может, и достаточно для героев Хемингуэя с их неандертальским складом ума, который не представляет никакого интереса для исследователя, но малопригодно для насыщенной идеями литературы.
От Сарояна (или, может, Стейнбека?) ему досталась слащавая сентиментальность. Он пишет «душевные» рассказы вроде тех, что зовутся «человечными», которые населены «маленькими людьми» по имени Мама, Папа, Эльма и Дедушка. Они родом из малых американских городишек, и точно такие же тиражируют на Марсе. Они принадлежат к известной нам всем разновидности, называемой «милые, но скучные».
Это стандартный набор упреков, предъявлявшихся Хемингуэю за «телеграфный стиль» и Сарояну за «сентиментальность», с которыми можно спорить. Важно, что влияние Сарояна было одновременно и независимо друг от друга подмечено разными авторами еще в самом начале творческого пути Брэдбери. «Душевность» и «человечность» рассказов, провинциальность персонажей в данном случае преподносятся как недостаток, зато взыскательный критик уловил общую для обоих писателей тональность[13].
* * *Журнал «Тайм», часто писавший саркастические рецензии на произведения Сарояна, вынужден был признать, что спустя тридцать лет пьеса Сарояна «Годы вашей жизни» обрела новое звучание, так как наступили другие времена.
«Всякий раз, когда пьеса восстанавливается, она в определенной степени переписывается ее новым зрителем. То, что когда-то было ярким, теперь потускнело. То, что однажды воспринималось как искреннее чувство, сейчас пренебрежительно считается слащавой сентиментальностью. Каждая последующая эпоха дает право на существование только ей присущим взгляду и глубине. Все это произошло с пьесой Уильяма Сарояна «Годы вашей жизни», впервые поставленной 30 лет назад… В условиях 1969 года пьеса во многом удивительно преобразилась…
В ретроспективе «Годы вашей жизни» раскрываются перед нами как некое пророчество, а также как пьеса, предвосхитившая меняющиеся драматические тенденции и скептическое сомнение в американских ценностях.
Сароян является американским родоначальником спонтанной пьесы. «Годы вашей жизни» была не выстроена, а выплеснута на стены питейного заведения в порту Сан-Франциско. Когда Сароян говорит «в годы вашей жизни – живите», начинаешь осознавать, что тогда, тридцать лет назад, впервые был брошен клич «поступай по-своему».
Персонажи пьесы в глазах сегодняшнего зрителя представляются коммуной изгоев, а Сароян предстает в качестве первого ярко выраженного хиппи. Когда полицейские врываются в бар и в кровь избивают негра-джазиста, эта сцена производит эффект дубинки, которого совершенно не было в 1939 году, когда подобные инциденты казались изолированными от знакомого зрителю социального контекста[14]. В те дни Сароян слыл «безумцем» театра. Сегодня же нам представляется, что он обладал здравой интуицией провидца»[15].
Русскоязычному читателю, знакомому с классикой Сарояна («Меня зовут Арам», «Приключения Весли Джексона», «Человеческая комедия», пьесами «Сердце мое в горах», «Годы вашей жизни», «Эй, кто-нибудь!» и несколькими десятками рассказов), еще предстоит открыть для себя множество его произведений, которые не переводились по идеологическим, цензурным и прочим соображениям. Множество рассказов оказались запертыми в уже несуществующих журналах и никогда не переиздавались, и среди них есть настоящие шедевры. А сколько еще произведений Сарояна не были напечатаны при его жизни и дожидаются своего часа в архивах! Все же неспроста Сароян говорил, что каждое поколение будет открывать его заново.
Арам Оганян
2012
Отважный юноша на летящей трапеции
Во сне
Бодрствование в горизонтали на вселенских просторах, смех и радость, сатира, конец всему – Риму и даже Вавилону, скрежет зубовный, воспоминания, вулкана жар, парижские улицы, иерихонские равнины, скольжение абстрактной рептилии, акварели в галерее, море и пучеглазая рыба, симфония, столик в углу на Эйфелевой башне, джаз в опере, будильник и чечетка рока, общение с древом, река Нил, раскаты Достоевского и затмение солнца.
Наша земля, лик отжившего, невесомая форма, стенания на снегу, белая музыка, увеличенный цветок – вдвое больше вселенной, черные тучи, пристальный взгляд пантеры из клетки, бессмертный космос, мистер Элиот печет хлеб, закатав рукава, Флобер и Мопассан, ритмы раннего утра без слов, Финляндия, отточенная математика, склизкая, как зеленый лук на зубах, Иерусалим, тропа парадоксов.
Глубинная песнь человека, коварный шепоток смутно знакомого невидимки, ураган на кукурузном поле, игра в шахматы, свержение королевы, короля, Карл Франц, черный «Титаник», слезы Чаплина, Сталин, Гитлер, сонмы евреев, завтра понедельник, танцам на улицах конец!
О, стремительный миг жизни, он пролетел, вот уже видна земля!
Наяву
Он (живущий на свете) оделся и побрился, осклабясь на себя в зеркале. Весьма непрезентабельно, сказал он; где мой галстук? (У него и был-то всего один.) Кофе и свинцовое небо, туман с Тихого океана, гудение трамвая, люди, спешащие в город, время снова пошло́, день, проза и поэзия. Он сбежал по лестнице на улицу и зашагал; внезапно ему в голову пришла мысль: только во сне мы сознаем, что живем. Только в этой живой смерти мы встречаемся с собой и с дальними краями, с Богом и святыми, с именами наших отцов, со смыслом мгновений минувшего; именно во сне века сжимаются в миг, гигантское съеживается до крохотного осязаемого атома вечности.