— Как бог свят, Джонас, оно тут, на столе, стояло! — Он пролил еще пару слезинок. — Ты мне никогда не веришь!
Он выпил половину кружки.
— Я виски никогда не покупаю, — сказал он. — Такое дерьмо!
Когда на него находило, он мог пить что угодно. Один раз он ужрался мятным ликером.
Он продолжал ныть на тему, что я ему не верю, пока не разозлился по-настоящему. Внезапно он неуклюже размахнулся и запустил кружкой в стену. Кружка разлетелась вдребезги, по стене потекли коричневые струйки кофе.
Он встал, опрокинув стул и злобно набычившись.
— Дай мне денег!
— Слушай, Криспин, иди лучше проспись...
— Ублюдок! Мне надо выпить! Святоша проклятый! Ты ни черта не понимаешь, просто не хочешь понять! Это ты спер мое виски! Дай мне денег, и можешь идти в задницу!
Софи Рэндольф прокашлялась.
Криспин резко развернулся к ней, готовый встретить в штыки любое возражение, и его снова затошнило. По крайней мере у него хватило самоуважения на то, чтобы не блевать ей в лицо: он выбежал во двор, и до нас донеслись характерные звуки. Тоже неприятно, конечно...
— Это мой брат, — сказал я.
— Понятно.
Дальнейших объяснений ей, похоже, не требовалось. Она оглядела устроенный им бардак.
— Он все это приберет?
— Это вряд ли, — улыбнулся я. — Я сам приберу, когда он заснет. Если сделать это при нем, он разозлится и снова примется швыряться чем попало. Она неодобрительно покачала головой.
— Он не всегда такой, — сказал я. — Иногда он неделями не пьет.
Криспин вернулся, еще зеленее прежнего.
— Дай денег! — рявкнул он.
Я встал, пошел в кабинет, принес пять фунтов. Криспин буквально вырвал их у меня из рук.
— Паб еще закрыт, — заметил я.
— Мать твою! — ответил Криспин. Потом обвел взглядом кухню, увидел Софи и поправился:
— Мать вашу!
Он вышел во двор. В окно нам было видно, как он надменно направляется к воротам, изо всех сил стараясь выглядеть местным джентльменом, напрочь забыв о том, что одежда на нем мятая и он небрит.
— Зачем вы даете ему деньги?
— Чтобы избавить его от необходимости украсть их.
— Но... — Она осеклась.
— Когда ему приспичит, — объяснил я, — он действительно способен на все ради того, чтобы добыть спиртное. Милосерднее позволить ему добыть его, сохранив хотя бы остатки достоинства. Сегодня он весь день будет пьян, но, возможно, к завтрашнему дню все кончится.
— Но в пабе...
— В паб его пустят, — сказал я. — Там все понимают. Ему продадут бутылку, а когда увидят, что он готов отключиться, отошлют его домой.
* * *На мой взгляд, Софи все же стоило бы лечь, но она настаивала на том, чтобы лично проследить за тем, как будут увозить ее машину. В конце концов она все же позволила мне самому позвонить в местный гараж, где меня знали, и все устроить. Потом она облачилась в свитер и джинсы, которые были ей велики на пару размеров, и провела большую часть утра у меня в кабинете, сидя в глубоком кресле и слушая, как я обсуждаю по телефону свои дела.
Керри Сэндерс была очень рада услышать про Речного Бога и не стала возражать насчет цены.
— Ну вот, это куда лучше, — сказала она. — А то этот Катафалк мне с самого начала не нравился. Что это за имя такое?
— Ладно... Его могут доставить из Девона в любое время. Куда и когда вам его привезти?
— На выходных я буду в гостях у этого семейства. — Я отметил, что даже теперь она избегала называть их по имени. — Я приеду туда к ленчу, и мне хотелось бы, чтобы лошадь привезли где-нибудь около половины пятого.
— Пожалуйста, — сказал я. — А по какому адресу?
— А разве я вам его не давала?
Я сказал, что при необходимости, конечно, мог бы и сам его узнать...
Наконец она выдала мне эту информацию — так неохотно, словно это была бог весть какая великая тайна. Деревня в Глостершире. Ясно как день.
— Ладно, — сказал я. — В полпятого будем на месте.
— Вы сами приедете?
— Нет. Обычно я сам не езжу.
— А-а... — Она была разочарована. — А... а не могли бы вы?..
— Да я вам не понадоблюсь.
— Но мне бы очень хотелось, — сказала она. Тон ее был чем-то средним между заискивающим и требовательным, и я понял, что, несмотря на всю свою самоуверенность, она все еще сомневается насчет этого подарка.
— То есть вы хотите, чтобы я их представил друг Другу?
— Ну да, что-то в этом духе...
Николь Бреветт, это Речной Бог. Речной Бог, познакомься с Николем Бреветтом. Привет, приятель, дай лапу... то есть копыто.
— Ладно, — сказал я. — Я приеду с лошадью.
— Спасибо.
И опять этот смешанный тон. С одной стороны, она явно полагала, что я должен ходить перед ней на цыпочках, а с другой, когда я согласился, она испытала неподдельное облегчение. Я подумал, что с ее стороны чистое безумие — пытаться войти в семью, членов которой она боится. Интересно, почему она к ним так относится?
— А про тех двоих вы больше ничего не слышали? — спросила она.
— Нет.
Я бы уже давно забыл про них, если бы не шишка на затылке, которая напомнила о себе, когда я причесывался. С тех пор столько всего случилось...
— Мне бы хотелось выяснить, зачем они отобрали у нас эту лошадь.
— Мне бы, конечно, тоже этого хотелось, — сказал я. — Но как? Если для вас это действительно важно, почему бы вам не обратиться в агентство Рэднора-Хелли? Они как раз занимаются такими вещами...
— Частные детективы?
— Специалисты по лошадям.
— Да, конечно. Но... Я не знаю...
Все упирается в ее отношения с Бреветтами.
— Я сделаю все, что смогу, — пообещал я. Она удовлетворилась этим ответом, но я вовсе не был уверен, что смогу что-то сделать.
Потом я позвонил в транспортную фирму в Девоне и договорился, что они заберут Речного Бога рано утром и встретятся со мной в три за Струдом. Они спросили, куда именно нужно будет доставить лошадь, но на меня вдруг напала осторожность, и я не сказал. Миль через десять после места встречи, и все. Дорогу я покажу. Я повесил трубку, чувствуя себя немного глупо, но ведь потеря Катафалка — далеко не шутка...
Я позвонил девонскому фермеру и попросил его послать с Речным Богом кого-нибудь из своих людей, чтобы присматривать за ним, и позаботиться о том, чтобы лошадь была вычищена и ноги и подковы были в хорошем состоянии. Фермер сказал, что ему некогда со всем этим возиться. Я ответил, что, если лошадь будет выглядеть как чучело, он получит ее обратно. Он побухтел, поворчал, потом согласился и повесил трубку.
— Как вы его! — улыбнулась Софи.
— Лошади, прибывшие с мелких ферм, иногда выглядят так, словно на них пахали...
Она закурила сигарету. Перевязанная рука двигалась с трудом.
— У меня кодеин есть, — предложил я. Она криво улыбнулась.
— Ну давайте.
Я принес обезболивающее и стакан воды.
— И часто вам приходится лечить людей? — поинтересовалась она.
— В основном самого себя.
Пока я звонил по телефону, она разглядывала фотографии со скачек на стенах.
— Это все вы, да? — спросила она.
— В основном да.
— Я про вас слышала, — сказала она. — Сама я на скачках не бываю, но у моей тети коневодческая ферма, и я вроде бы видела вашу фамилию в газетах и слышала по телевизору.
— Теперь она там больше не появляется. Я уже три года как бросил это дело.
— Жалеете?
— О том, что бросил? — я пожал плечами. — Всем когда-нибудь приходится, рано или поздно.
Особенно после того, как проведешь полгода в корсете и получишь строгое предупреждение от людей в белых халатах.
Она спросила, не отвезу ли я ее туда, где она разбила машину, чтобы посмотреть на место аварии при дневном свете.
— Конечно, — согласился я. — И мне еще надо поискать попону, которую сбросила моя лошадь. Хотя попона наверняка порвалась... На самом деле это плохо, что она потерялась: попона была светлая, а сама лошадь темно-гнедая, так что в попоне она в темноте была бы куда заметнее.
Софи задавила окурок, но не успели мы выйти, как телефон зазвонил снова.
— Привет, Джонас! — сказал веселый голос с американским акцентом. — Как твоя сделка?
— Которая? — уточнил я.
— Ну... Та, которую ты устроил для Керри. Знаешь, Керри Сэндерс.
— Знаю, конечно, — сказал я. — Только мне пришлось покупать ей другую лошадь. Она тебе не рассказывала?
— Не-а. Сказала только, что вы едете в Аскот покупать какую-то лошаденку с совершенно богомерзким именем.
Паули Текса. Я живо представил его себе: коротенький плотный человечек слегка за сорок, бурлящий энергией, духовной и телесной, и не стыдясь делающий деньги. Я встречался с ним всего несколько раз, и главное, что мне запомнилось, — это его способность молниеносно принимать решения. Общаясь с ним, ты все время чувствовал, будто тебя влечет неудержимый поток, и, только расставшись с ним, ты задавал себе вопрос, все ли его мгновенные решения безошибочны.
Он приехал в Англию на аукцион годовиков в Ньюмаркете. Паули Текса был не простым барышником — у себя в Штатах он ворочал большими деньгами и частенько выходил на мировую арену.
Он приехал в Англию на аукцион годовиков в Ньюмаркете. Паули Текса был не простым барышником — у себя в Штатах он ворочал большими деньгами и частенько выходил на мировую арену.
На прошлой неделе мы с ним вместе выпивали в Ньюмаркете в компании других барышников. Видимо, он запомнил меня по этой и другим случайным встречам, потому и посоветовал Керри Сэндерс обратиться ко мне.
Я рассказал ему, что произошло с Катафалком. Краем глаза я видел, что Софи слушает, недоверчиво приоткрыв рот. Паули Текса удивился меньше: он лучше знал мир, в котором мы оба жили, но это неприкрытое насилие возмутило даже его.
— Давление — да, — говорил он. — Пусть даже нечестными методами. Согласен. Но насилие?!
— Странно, что она тебе не сказала.
— Меня со вторника не было в городе. Только что вернулся из Ирландии. Наверно, она просто не могла меня найти.
— Ну, во всяком случае, ничего страшного, — сказал я. — Деньги за Катафалка к ней вернулись, и даже с прибылью, а я ей другую лошадь купил.
— Да, но я бы на твоем месте поднял шум.
— А-а, пусть этим миссис Сэндерс занимается!
— Мне как-то неловко, что я втравил тебя в такие неприятности.
— Ерунда, — сказал я.
— Но я рад, что тебе все же удалось устроить эту сделку.
Он сделал многозначительную паузу. Я криво улыбнулся в телефон.
— Ты хочешь сказать, что я тебе должен процент за комиссию?
— Джонас, дружище, разве я у тебя что-то просил? — обиженно воскликнул Паули.
— Учусь, — вздохнул я. — Учусь.
— Два процента, — сказал он. — Чисто символически. Всего два процента, Джонас. Идет?
— Идет, — сказал я и снова вздохнул. Два процента — звучит действительно скромно, но это были две пятых моей оплаты. «Надо было запросить с Керри Сэндерс больше, чем пять процентов, — подумал я. — Дурак я!» Но пять процентов — это было честно.
Отказывать Паули не стоило. Оставшиеся три процента — это все же лучше, чем ничего, даже если считать шишку на голове, а портить с ним отношения ни к чему. Если Паули будет на моей стороне — это сулит хорошие перспективы. А если Паули настроится против меня, ничего хорошего это не сулит.
К тому времени, как я повесил трубку, Софи успела закрыть рот и вновь обрести свое обычное спокойствие. Она вскинула брови.
— Вот тебе и мирная деревенская жизнь!
— Главное — душевный покой, — ответил я.
* * *На шоссе оранжевый «МГ» тащился за аварийкой на буксире, точно раздавленная игрушка. Софи с сожалением проводила его взглядом и подобрала погнувшийся диск с колеса, отвалившийся через несколько шагов.
— Я ее любила, эту машину, — сказала она. Джип уже исчез. Когда аварийка скрылась из виду, все, что осталось от аварии, — это черные полосы на асфальте и печальная кучка разбитого стекла.
Софи зашвырнула диск в кювет, встряхнулась и сказала:
— Ну, пошли искать вашу попону.
Мы нашли ее неподалеку, на противоположной стороне шоссе, — она лежала мокрой кучей, полускрытой кустами. Я поднял ее, ожидая, что она будет вся изодрана — лошади обычно сбрасывают попону, когда наступают на волочащийся край и, испуганные неожиданным препятствием, раздирают ее, пытаясь освободиться. Лошадь, спокойно стоящая в деннике, попону почти никогда не сбрасывает, но удравшие лошади, бегающие по кустам, делают это довольно часто.
— В чем дело? — спросила Софи. Я поднял голову.
— Попона цела.
— Так это же хорошо!
— Ага... — задумчиво сказал я. Интересно, как это лошадь могла снять попону, расстегнув три пряжки, одну на груди и две под брюхом? Попона была действительно целехонька, и пряжки на ней расстегнуты...
Глава 5
Софи была непреклонна. Ей надо вернуться домой. Я предложил ей позвонить в аэропорт и дать им мой телефон на случай, если она им понадобится, но ее стальной характер ощетинился колючей проволокой. Она снизошла до того, чтобы перекусить жареной курицей у меня на кухне, которую я так и не удосужился прибрать, а в Гатвике она даже позволила мне внести залог за машину, но единственно потому, что она отправилась в гости без чековой книжки и удостоверения личности, а в моем свитере и джинсах вид у нее был не самый впечатляющий. Я сказал, что мне очень нравятся голубые носки с серебряными туфлями. Она сказала, что я придурок. Мне ужасно хотелось, чтобы она не уезжала.
Криспин вернулся из паба тогда же, когда я вернулся из Гатвика. Он был в слезливом настроении и экспансивно размахивал руками, в одной из которых была зажата полная бутылка джина. Он сообщил мне, что не знает, как я его вообще терплю, что я — соль земли, «с-соль этой гребаной земли», и пусть все слышат, ему по фигу.
— Ага, — сказал я.
Криспин рыгнул. Интересно, если поднести ему к носу спичку, винные пары воспламенятся или нет?
Его взор сфокусировался на остатках курицы, и он заявил, что хочет курицы.
— Да ты ж ее есть не будешь, — сказал я.
— Буду! — обиделся он. — Для девки готовишь, а для родного брата жалко, да?
Я положил еще кусок курицы в гриль. Курица чудесно пахла и выглядела замечательно, но есть он ее не стал. Сел за стол, взял, откусил пару раз и отодвинул тарелку.
— Жесткая, — сказал он.
Потом закурил сигару. Для этого ему понадобилось шесть спичек, уйма времени и проклятий.
Мы пробовали лечиться. Шести недель в частной клинике, где психиатр ежедневно выслушивал повествование о его горестях, хватило всего на месяц трезвости. Потом полицейские однажды вытащили его из канавы в парке, он проснулся в вытрезвителе, и ему это не понравилось. Я говорил ему, что участвую в скачках не затем, чтобы оплачивать его психиатров. Он отвечал, что я о нем не забочусь. И весь этот безнадежный цирк тянулся годами.
Софи позвонила вечером, в девять. Ее голос показался мне таким до боли родным, что я просто не мог поверить, что мы с ней знакомы меньше суток.
— Просто чтобы поблагодарить вас за все.
— За разбитую машину?
— Ну, вы же знаете, о чем я.
— Как рука?
— Гораздо лучше. Слушайте, у меня мало времени. Мне все-таки придется ехать на работу. Очень некстати, но что поделаешь!
— Скажите, что вы плохо себя чувствуете. Она помолчала.
— Нет. Это не правда. Когда я приехала домой, я проспала несколько часов и теперь чувствую себя прекрасно.
Я не стал спорить. Я уже знал, что убедить ее в чем-то против ее воли невозможно.
— Послушайте, — сказала она, — как ваши рыцарские инстинкты?
— Малость подзаржавели.
— Могу предоставить возможность их почистить. Я улыбнулся.
— Что вам нужно?
— Да... М-м... Теперь, когда дошло до дела, мне пришло в голову, что я, пожалуй, не имею права вас просить...
— Вы согласитесь стать моей женой? — спросил я.
— Чего-чего?!
— Э-э... ничего, — сказал я. — Так что вы хотели?
— Да, — сказала она.
— Что «да»?
— Да, соглашусь. Стать вашей женой.
Я уставился в стену невидящим взглядом. Я ведь не собирался ее об этом спрашивать... Или собирался? Во всяком случае, не так быстро. Я сглотнул. Прокашлялся.
— Ну, тогда... тогда вы имеете право просить о чем угодно.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда придите в себя.
— Уже пришел.
— Моя тетя — та, которая разводит лошадей...
— Да?
— Я с ней говорила по телефону. У нее очень серьезные неприятности.
— Какие?
— Честно говоря, я не очень поняла. Но она живет возле Сайренсестера, а я знаю, что вы завтра утром едете в ту сторону с лошадью миссис Сэндерс, и я... э-э... ну, вроде как пообещала, что вы ей поможете. Во всяком случае, если у вас найдется время к ней заглянуть, она вам будет очень признательна.
— Ладно, — сказал я. — А как ее зовут?
— Миссис Антония Хантеркум. Ферма Пэйли. Пэйли — это деревня. Недалеко от Сайренсестера.
— Ладно. — Я все записал. — А вы завтра вечером работаете?
— Нет. Только в субботу утром.
— Тогда я мог бы... мог бы к вам заехать по дороге домой... Чтобы рассказать, о чем мы говорили с вашей тетей.
— Да, — ее голос звучал нерешительно, словно ей было неловко. — Я живу...
— Я знаю, где вы живете, — перебил я. — Где-то в конце пятифарлонговой прямой Сэндаунского ипподрома.
Она рассмеялась.
— Если высунуться из окна моей ванной, то видно трибуны.
— Я приеду.
— Ну а мне надо бежать, а то опоздаю. — Она помолчала, потом недоверчиво спросила:
— Вы серьезно?
— Я думаю, да, — сказал я. — А вы?
— Нет, — сказала она. — Это же глупо!
* * *Утром в пятницу я наконец-то избавился от двухлетка, стоившего семьдесят тысяч фунтов. Ночная пробежка не принесла ему вреда. Отправляя его вместе с двумя другими, несколько менее ценными экземплярами, я думал о том, что мне незаслуженно повезло. При воспоминании об этой бешеной ночной скачке вдоль шоссе я до сих пор обливался холодным потом.
Криспин в это утро, как обычно, валялся в отключке у себя на кровати. Я позвонил доктору, и тот пообещал заглянуть во время обхода.