- Э, мы что, будем снимать здесь порно? - с сарказмом спросил Игорь, а Воробышев на заднем плане захихикал.
- Это будет строго конфиденциально, - деловито заявила Люда, настраивая камеру. - Мы здесь все делаем настолько незаконно, что, я полагаю, вправе ставить камеры где угодно. В конце концов, не хочешь — никто не заставляет смотреть! Или ты полагаешь, Снегирев принимает посетителей на кухне за стаканчиком яблочного сока с домашними пирожками?
- Вы бы поторопились, - укорил Воробышев, став ненадолго чуть громче — придвинулся к Игорю. - Может быть, у него есть, кому готовить домашние пирожки? А у этого «кого-то» наверняка есть ключ.
- Все, я выхожу уже, - Люде не терпелось покинуть квартиру. Жить в таком откровенно «постельном» доме ей не хотелось, но вот пару ночей с Сергеем в подобном алькове она бы провела. Обстановка путала ей мысли, сбивала с рабочего лада. Она надела туфли и осторожно, предварительно осмотрев в «глазок» лестничную площадку, вышла.
- Что ж, остается только ждать, - сказала она, садясь в машину, где нетерпеливо ерзали двое коллег. - Он так увяз в этой истории, что рано или поздно должен что-то сказать об этом. В конце концов, мы хоть можем услышать разговор полностью, если вдруг он решит позвонить Варламовой из дому.
- Не самые радужные перспективы, - уныло бросил Игорь, предвкушая километры просмотренных видео.
- Возможно, - вздохнула Людмила, которая тоже невольно подумала, что давно уже они с Сергеем не были так близки, как раньше, что работа сжирала их время, что чужие, рабочие мысли выбивали из голов образы любимых. - Но он теперь подозреваемый номер один, если только не считать, как ты уже сказал, она скосила глаз на парня, - что жена и внучка в сговоре против дедули.
Глава 14
Прошла неделя, но им не удалось узнать ничего нового. Игорь переключился на другие дела с Корсаком, Марина активно занималась сбором данных по новому проекту, который им поручили, и только Люда, придя утром в офис, скрепя сердце просматривала часы записей, сделанные как на квартире Снегирева, так и на квартире Варламовой.
Татьяна Ивановна часто уходила из дому с утра. Со слов Елены, Люда знала, что художница посещает любимую Третьяковку и Крымскую набережную — это было единственное удовольствие, которое скрашивало ее жизнь теперь. Однажды Люда решила это проверить лично и была разочарована — немолодая женщина действительно долго прохаживалась по улице, рассматривая картины, заводя беседы или же сидела в парке художественной академии с книжкой. Ближе к обеду она ежедневно уезжала навестить Лешу, и либо оставалась на своей старой квартире, либо возвращалась, чтобы провести вечер с Еленой. Люда с удовольствием слушала их неторопливые беседы, рассказы Татьяны Ивановны о своем прошлом, о том, какой была жизнь еще несколько десятков лет назад, о давно минувших эпохах. Почти всегда беседы сводились к какой-то философской проблематике, религии, социальным проблемам. Несколько раз, робко и стыдливо, Елена заговаривала о Леше. Обе они говорили о нем только теплые и нежные слова, но беседа или сразу осекалась, или не касалась будущего — они обе знали, что благополучное лечение, ради которого мальчика еще семилетним привезли из далекой провинции в столицу, возможно только при деньгах и связях Варламова. В печальные и тоскливые дни, когда они обе ездили в больницу к Степану, состояние которого было стабильно тяжелым, но, как уверяли врачи, все же не безнадежным, беседы касались событий скорбных и мрачных. Говорили о несправедливости, горе и боли, о старике, который лежал одноким где-то в чистой палате, облепленный трубками, где-то на границе между мирами. Людмиле две эти разные женщины нравились, она с теплотой слушала их разговоры, испытывая некую неловкость, но в то же время получая несказанное удовольствие.
Она была уверена, что Елене ничего не известно о жучке и камерах, расставленных в доме Варламовой. Но недельное наблюдение ничего не дало. Из своего опыта она знала, что, будь они обе в сговоре, они не вели бы себя так естественно и непринужденно, и уже бы выдали себя скованным поведением (если догадывались о слежке) или случайной фразой. Соучастницы, тем более, две эмоциональные женщины, склонные к философским рассуждениям, рано или поздно вернулись бы к обсуждению случившегося. Разумеется, были вечера, когда они наверняка встречались все втроем на старой квартире Варламовой, где жил Леша. Но Люда чувствовала, что ставить прослушку туда было бессмысленно — исключено, что парень что-то знает или состоит в возможном сговоре. Вероятнее всего завести разговор тогда, когда обе они оставались бы вдвоем. Но ничего, что указывало бы на их виновность, не происходило. Более того, своими горячими, проникновенными словами о любимом муже и деде они лишь обеляли себя. Люди, которые так любят и переживают, не могут быть виновны. Людмила уже решила, что в ближайшее время, когда женщины отправятся в больницу, она снимет с квартиры камеры и жучки.
Времени, когда наблюдался Снегирев, было намного меньше. Он работал до девяти часов в будни, поэтому обычно появлялся дома не раньше одиннадцати. Несколько раз он возвращался и позднее, видимо, проводя время в клубе или ночном заведении. Однажды вместе с ним пришли несколько друзей, но, выслушивая их пустые разговоры о футболе, попойках, женщинах и работе (они не были коллегами, поскольку упоминались различные специальности и не пересекающиеся дела), глупые анекдоты и скабрезные шутки, Людмила едва не уснула.
Дважды приходила женщина, и в эти вечера слов было сказано еще меньше. Людмила уже готова была убедить себя, что все, до чего она догадалась — лишь плод ее воображения, что человек, входивший в дом Варламова, лишь был на него похож, а у сотрудника «Бета-банка» на самом деле нет ни мотивов, ни возможностей совершить преступление. А если он и приходил, то затем, чтобы попытаться застать Варламову дома и выяснить ее платежеспособность. Звонков на телефон Варламовой также больше не поступало, стало быть, двое подозреваемых не контактировали между собой. В любом случае, этого было слишком мало, чтобы признать его виновным.
Дело затягивалось, и Людмила начала нервничать. У себя дома она все чаще бывала раздражительной, что никак не способствовало улучшению отношений с Сергеем, о котором она все больше и больше с тоской думала, ждала, мечтала. Но, стоило им оказаться вместе, она невольно начинала выплескивать на него скопившуюся усталость. Несколько раз Сергей, которому нервозность подруги была не безразлична, пытался задобрить ее романтическим вечером или небольшим подарком, но вечер получался холодным, поскольку Люда была во власти печальных мыслей, в тот день услышанных от Татьяны.
В другой раз он старался вывести ее на беседу и помочь с делом, но вышел только скандал — они опять столкнулись лбами на том, кто справляется с делами лучше и профессиональнее.
- Ты думаешь, я сама не могу раскрутить это дело? - раскричалась взведенная Людмила. - Что ты, несомненно великий сыщик, сразу же найдешь верный ход! Нет, спасибо! Я решу все сама!
В тот вечер Людмила легла спать на маленьком диване в другой комнате, злилась на Сергея, на себя, на свою неспособность распутать дело или на хитрость преступников, водивших ее за нос. Но, когда из спальни послышалось громкое сопение Сергея, расплакалась в голос. Ей ясно представилось, как она утром явится в офис и сядет смотреть пленку из дома Снегирева. Как увидит это огромное ложе, вечно полузапахнутый китайский халат, томное модельное лицо, и будет неудовлетворенно ерзать на стуле, желая скорейшего наступления вечера и встречи с Сергеем. Потом она понимала, что какая-нибудь мелочь все равно разведет их и на следующий день. И что сейчас он спит в их общей спальне, пусть не на такой роскошной, но удобной и мягкой постели, привычный, доступный, с разметавшимися по подушке волосами и оголенной опушенной грудью, которую ей так нравилось гладить пальцами...
Наутро она едва плелась в офис. Внутренний раздрай, недосып и пережженый кофе на завтрак разбили ее окончательно. Вдобавок, когда она уже припарковалась на своем обычном месте под раскидистым кленом, позвонил Сергей и был так нежен, так ласков и предлагал вечером («Сегодня же пятница») отправиться в ресторан. Он не сказал, что этот поход может быть причислен к завершению его собственного дела, но Люда почувствовала нечто подобное, ответила ему резковато, а, повесив трубку, снова почувствовала досаду и обиду на саму себя. Все валилось из рук.
Игоря и Марины в офисе еще не было. Людмила заварила себе крепкого чаю с лимоном, оттягивая момент просмотра вчерашних записей, но, в конце концов, пришлось заняться делом. Варламова прошлым вечером осталась на старом месте, стало быть, Людмиле не удастся развеять свое дурное настроение проникновенной беседой. Наоборот, оно усугубится просмотром домашних сцен с участием Снегирева.
Ее самые неприятные предчувствия оправдались — прошлой ночью отец Елены снова пришел с женщиной. На этот раз, с другой. Та была маленькая и худенькая, как птичка, с короткими темными волосами, немногословная и слегка робеющая. Эта же была рослая, хорошо сложенная блондинка с раскованными манерами, вальяжная, как начинающая актриса. Ее внешний вид тоже говорил о больших деньгах и стремлении ими похвастаться. Ее одежда, драгоценности, сумочка, косметика — все было броским, эффектным, ультрамодным и эпатажным. Новая подруга явно занимала главенствующее положение перед всеми остальными, которые были у Снегирева, поскольку он вел себя с ней более деликатно, если так можно было выразиться о его развязном поведении. С ней его голос переставал звучать по-командирски, в нем сквозило некое угодливое равенство, будто он сознавал, что женщина находится выше него как в плане статусном, так и в личном. А кроме того, гостья уверенно чувствовала себя дома, и между ними велась беседа, тогда как прежняя девушка подавала голос только по существу дела, когда речь шла о чае или сиюминутных интимностях.
С брезгливостью думая, что опять главный подозреваемый будет валяться в постели, лапая свою подружку, Люда занялась посторонними делами, время от времени прислушиваясь к то возникающему, то гаснущему, в целом, бессодержательному разговору.
По улучшившемуся сигналу ей было понятно, что двое переместились в спальню. Женщина полулежала в постели, поигрывая кистями вышитой подушки, а Снегирев принес ей, как дорогой гостье, угощение на блюде — фрукты и сладости, бутылку вина с бокалами.
- Знаешь, два дня назад мы с Максом ездили на одну тусовку, - лениво говорила любовница, у нее был заметный «столичный» акцент, по которому обычно легко узнавались приехавшие «покорять» провинциалки. - Там был один тип, толстый лысый старик... Зануда, каких поискать. Он напился и давай грузить на тему жизни при Союзе. Оказывается, в молодости этот тип состоял в каком-то подобии.... ммм... банды, которая следила за рабочими, ну, там, где он работал... Ну и они специально доносили на всех, кто им казался неблагонадежным.
- Обычная практика в те времена, каждый крутился, как мог, - скептически заметил Снегирев, подавая ей бокал и устраиваясь подле нее, как догадалась Людмила по шороху шелкового покрывала. - С какой стати ты вдруг этим заинтересовалась?
- Да так, - грудным голосом промурлыкала женщина, неспешно развязывая пояс и снимая с Дмитрия халат. Людмила, подавляя накатывающую злость, старалась не смотреть в сторону монитора, где показалось обнаженным красивое мужское тело. - Вспомнила, что ты говорил о своем отце. Тайны меня всегда интересуют, знаешь.
- И чем он так тебя заинтересовал? - с досадой спросил Дмитрий. - Роман собираешься писать? Есть сюжеты интереснее. Да и потом, - он тоже замурлыкал, забирая пустые бокалы и ставя их на столик, - ты не станешь писать о грязных фабриках, вонючих сапогах, задастых машинистках.. Ты и понятия не имеешь о такой жизни – коммуналка, нищета. Тебе нужен красивый сюжет, что-то такое, как ты — чистенькое, приятно пахнущее...
Послышался воркующий смешок, возня и шелест. Людмила в крайнем раздражении прервала запись. Сев на краешек стола, она закусила губу. Бессмысленная трата времени и нервов. Незаконное вторжение в частную жизнь, глупое созерцание чьей-то постельной возни, подслушивание пустых разговоров — вот и все, к чему свелась ее работа? А все-таки что там с отцом? Хоть какое-то имя, хоть какое-то отступление от сальных шуточек и похотливого бормотания.
Связавшись со старыми знакомыми, Людмиле удалось заполучить данные из федерального и военного архивов. Полученные сведения ее нисколько не удивили, но в ее лирическом настроении заставили задуматься. Человек прожил жизнь, каждый его день был наполнен заботами, планами, обязательствами и желаниями. Так же, как сейчас Людмила, Елена и Татьяна, некогда он строил предположения, докапывался до истины или же скрывал что-то, имел отношения с другими людьми. К одним испытывал приязнь, других по какой-то причине недолюбливал. Сегодня его уже нет в живых, как нет и почти всех людей его времени, скорее всего, мало кто еще хранит о нем память. И все, что осталось от некогда живого человека со всеми хитросплетениями его жизни, со всеми переживаниями, трагедиями и взлетами – скупая кучка фактов.
Снегирев Анатолий Борисович – 1924-1976. Не так уж и хорошо мог знать Дмитрий своего отца – когда тот умер, парню едва исполнилось 14 лет. Что сохранилось в его памяти? Реальный образ или представляемый? Вряд ли теперь можно это выяснить. Мать Дмитрия пережила мужа на добрых тридцать лет, но и ее уже нет на свете. Анатолий Борисович был ополченцем, воевал, получил серьезную травму ноги, из-за чего был вынужден ждать окончания войны в госпитале, в тылу. После всю жизнь проработал на одном из московских автозаводов, неоднократно отличившись, как один из лучших работников. Причина смерти банальна – сердечный приступ. Вот и все.
«Посмотрим, что еще можно найти», - сказала сама себе Людмила. Так, жил на Горького в коммунальной квартире, после расселения семья получила однокомнатную квартирку в одном из свежезастроенных районов где-то на тогдашней окраине. Работал на заводе, неоднократно получал наградные листы и премии, как лучший работник цеха. Вот и список награжденных, Людмила пробежала его глазами и замерла, оцепенев от неожиданности. В списке была фамилия Варламова. Вначале, когда молодой Степан Николаевич только начинал работать, его фамилия стояла в самом низу, но затем стремительно поползла вверх, и в течении нескольких лет Варламов и Снегирев были признаны заслуженными мастерами, получали отпуска, путевки и премии. И жили оба в одном многоквартирном доме, в квартире-коммуналке. И вот, неожиданно, к своему тридцатилетию, будучи впридачу молодым супругом и отцом, Варламов получает квартиру. Ту самую, на Ленинском проспекте.
Людмила почувствовала, что все кусочки головоломки встают на свои места. Так Снегирев был ближе Варламову, чем просто муж его дочери. Степан Николаевич знал Дмитрия с детства, тот еще мальчишкой приходил к ним в гости со своими родителями, играл со старшим братишкой Пашкой и задирал младшенькую Лизу. Два почетных работника, но только один моложе и сноровистей, а другой старше и угрюмей из-за старой военной раны. Стукачи – нет труда воткнуть это звено в жизнь простого советского завода. Стукачи были всегда, хитростью, наглостью, бойкостью расчищали себе дорогу или убирали неугодных.
Однажды кто-то написал кляузу на Снегирева – быть может, в пьяном виде пришел на завод, или ругал советскую власть, а то и вовсе выказывал инакомыслие и сомневался в правильности пути, указанного тов. Лениным и проложенного тов. Сталиным. Кто знает теперь? И вторым после заслуженного мастера оказывается молодой Варламов, и именно он-то и получает заветное жилье, именно он уберется вон из коммунальной квартиры с ее очередью в туалет, мытьем в раковине на кухне, разномастным, плохо простиранным в баке с кипятком бельем, с ее шорохами и дрянной звукоизоляцией, теснотой и вонью. Он, тридцатилетний хлыщ с красивой бойкой женушкой и чудными детками, а не повидавший окопную грязь и смертельный ужас не столь юный мастер с такой же немолодой, вечно болеющей женой и таким тщедушным и по-девчачьи миловидным сыном. А через два года неустроенность, болезни или банальные нервы – и вот не выдерживает у Снегирева сердце.
Людмила, осмысливая только что увиденную картину, неподвижно сидела на месте. На лестнице послышались шаги, и в прихожей появился Игорь, более обычного растрепанный. Под его глазами пролегли синеватые тени, но, тем не менее, он весь сиял.
- Что-то ты сегодня поздновато, - подала голос Людмила, поднимаясь ему навстречу.
- Проспа-ал, - зевнул тот из прихожей, расшнуровывая кеды.
- Девушку завел? - подколола его Горская.
- Нет, сервак хакнул, - довольно ответил он, неспешно входя в офис. - Хотел с вами интересными новостями поделиться, но было уже полчетвертого, рановато для звонков, - игриво продолжал он, расстегивая рюкзак и вытаскивая кучу флешек и съемных дисков. - А пока ждал утра, уснул, ну вот и опоздал.
- Так что ты там хакнул? - не воспринимая его всерьез, пошутила Люда.
- Сервак «Бета-банка» взломал, - просто ответил Игорь, пожав плечами.
- Ты что, с ума сошел? А если тебя схапают? Майором Гречихиным прикрываться будешь, как фиговым листом? - взвилась Люда, всплеснув руками.
- Ну, если кто-то хватится, заметит, поинтересуется, - равнодушно отвечал парень, - словом, мне тоже есть, что предложить ментам. Скажем так — выговор в обмен на Снегирева, - и он хитро подмигнул ей.
- В смысле? - Люда села на стул рядом. - Ты на что намекаешь?
- На то, что истина в деталях, - несколько самодовольно произнес он. - Просто сначала я подумал, что ужа-асно подозрительно, что Кондратьева берет такую немаленькую сумму наличкой. У нее имелась банковская карточка, куда как проще оперировать виртуальными деньгами — безопасно и без комиссии. Но уж если Кондратьева в самом деле взяла два ляма налом, то ей должно было хватить мозгов распихать пачки с деньгами по разным местам, а не тащить все сразу в одном кармане сумки. Мне все это было интересно, я полез в архив посмотреть состав уголовного дела, детали и тэ дэ. Но там я ничего не нашел, кроме одной интересной, как мне кажется, отметки. В заключении судмедэксперта сказано, что Кондратьева погибла от черепно-мозговой травмы примерно в половине четвертого дня шестого декабря. Далее, - он поднял палец, - пока ее оформили, начали следствие, вначале связались с сыном, подругой. Потом выяснили о предполагаемом кредите. Обратились в банк. А там запись — мол, так и так, Кондратьева приходила с утра, взяла деньги наличкой и все — больше ничего не знаем. А дальше получается все то, что мы уже знаем, - разглагольствовал Игорь.