— Нет, но, возможно, напьюсь, если ты нальешь! — ответил он. — Кстати, кем была твоя тетя?
— Какая тетя?
— Та, которая оставила тебе в наследство икону.
— Ах, тетя… Почему была, она и сейчас жива, наследство — это я фигурально выразилась. Пенсионерка.
— Ко мне тут Егор прибежал, он такие вещи говорит, трубку вырывает. Ценнейшая вещичка тебе досталась. Но, по-моему, лучше тебе самой приехать и поговорить с ним.
— Петренко, кончай мне голову дурить. Дел выше крыши, а настроение…
— Уважаемая Ольга Юрьевна, — официальным тоном произнес он, — прошу вас срочно прибыть ко мне по поводу полученного вами наследства.
Я не успела возмутиться, как он уже повесил трубку. Ладно, убьем одним визитом двух зайцев. Раз Петренко так настаивает, пусть поможет мне разобраться с этими «Опелями»…
— Откуда у вас эта вещь? — прерывающимся голосом спросил у меня эксперт Егор. Волосы на его голове были всклокочены, глаза безумны.
— Могу я, прежде чем ответить на ваш вопрос, узнать, в чем, собственно, дело? — поинтересовалась я. — Надеюсь, она не украдена из Эрмитажа и не находится в розыске Интерпола?
Эксперт изумленно уставился на меня:
— Вы п-правда н-не знаете, что это? — запинаясь, спросил он.
— Нет, — честно ответила я. — Поэтому и обратилась к вам.
— Ольга Юрьевна, — он бережно взял со стола завернутую в холстину доску, — эта картина…
— Икона, — машинально поправила я его, закуривая.
— Эта картина, — снова повторил он, не обратив внимания на мои слова, — принадлежит кисти Леонардо… Жемчужина в куче навоза, — произнес он, театрально вскинув руки. — Великий Леонардо да Винчи…
Я взглянула на Петренко и незаметно покрутила пальцем у виска, показывая на эксперта. Петренко покачал головой.
— Вы про Бенуа когда-нибудь слышали? — обратился ко мне Егор.
Я кивнула, помнится, были такие художники, братья.
— А знаете ли вы, как в Третьяковку попала работа да Винчи «Мадонна с цветком»? — спросил он, рассматривая мою икону.
Экскурсы в историю начинали меня раздражать.
— Послушайте, у меня куча неприятностей, мне и без ваших историй проблем хватает. Это что, украдено из галереи?
— Нет, что вы! — замахал руками эксперт. — Просто ваша вещица примерно того же времени, что и «Мадонна с цветком».
Видя, что я запутываюсь все больше и больше, Петренко решил объяснить все сам.
— Жене одного из братьев Бенуа досталась в приданое семейная икона, купленная то ли дедом, то ли отцом у заезжих итальянских циркачей. Очень понравилась ему вещица, а у цирковых были проблемы с деньгами. Короче, картину купили, и висела она в качестве иконы. И как-то попалась на глаза другому брату, тот и признал в иконе работу Леонардо да Винчи.
— Хорошо, может быть, только моя икона здесь абсолютно ни при чем. Тетка, хозяйка ее, живет в коммуналке, она висит у нее всю жизнь. Вы не обижайтесь, ребята, ну ошиблись, с кем не бывает, — этими словами я пыталась убедить в первую очередь себя. Хотя Вассерман тоже кое-что в этом деле понимал и признал, что вещь дорогая.
Эксперт аж запрыгал на месте от возмущения:
— Ольга Юрьевна, пусть я могу ошибиться, но давайте отошлем ее на экспертизу в Москву? Совершенно бесплатно…
— Отсылайте, — махнула я рукой.
В голове моей появилась идея, которую стоило бы проверить. Если икона, то есть картина, такая ценная, тогда понятно, зачем на коммуналку два раза покушались. Вот оно, недостающее звено. Найти бы еще парочку, чтобы картинка сложилась…
— Я поговорю с хозяйкой картины, может, что и прояснится. Только у меня просьба одна, нужна помощь доблестной милиции.
Мы с Петренко оставили эксперта наслаждаться картиной, и я изложила свою просьбу про серебристый «Опель». Таких машинок в городе было с десяток. Ни одна из них не принадлежала Когану, зато одна числилась в угоне. Ее хозяин на днях прилетел из длительной командировки и не нашел своей любимицы в гараже. Хозяин жил как раз в Фабричном районе, в «приличной» его части, где находился новый жилой микрорайон.
С другой стороны, какой нормальный человек, вернее бандит, будет совершать преступление на собственном авто? А тут хозяина нет, заявлять некому…
Я решила сначала заехать домой к Марине, слабая надежда, вдруг она дома или похитители дали знать о себе, толкала меня туда. Потом нужно было поговорить с Морозовой. Узнать, откуда у нее эта икона.
Варвара Никитична была дома. Исчезновение Марины переживалось всеми жильцами коммуналки. Старушки забросили свои развлечения и решили для порядка установить дежурство по квартире. Сегодня как раз была очередь Варвары Никитичны.
— Здравствуйте, Оленька, — произнесла она, приглашая меня войти. — Про Мариночку ничего не известно?
Я покачала головой.
Женщина вздохнула:
— Увидим ли мы ее живой? Кому же понадобилось такое злодейство совершать? Маньяки, кругом одни маньяки. Телевизор включишь — сплошные чикатилы, жить страшно… Чайку будешь? — спросила она. — Каркадэ, лепестки суданской розы. Говорят, давление стабилизируют, обмен веществ. Э-х, а зачем эта стабилизация, когда из дома выходишь и не знаешь, вернешься ли. Может, по голове тюкнут топориком или просто палкой какой. Вон, я на днях телевизор смотрела, ужас…
Вероятно, после случившегося Варвара Никитична смотрела только «Криминальную хронику», «Дорожный патруль» и «Человек и закон».
— Варвара Никитична, я отдала вашу икону на экспертизу. Она на самом деле оказалась ценной, очень ценной вещью. Старинная работа известного итальянского художника Леонардо да Винчи.
— Отродясь такого не слышала, а может, и забыла, — ответила женщина. — Ошиблись, наверное.
— Возможно, это не окончательный ответ. Вы меня извините, я на себя взяла смелость, мы в Москву ее отправили. С возвратом, конечно.
— Неужто и впрямь такая дорогая? А Катенька так бедствовала, бедняжка… знала бы…
— Катенька? Варвара Никитична, расскажите, откуда у вас эта икона, — попросила я.
— Катенька, ну она была моей двоюродной теткой. До войны мы с ней и не общались, отец у меня из большевиков был, на заводе мастером работал. А Катя нашей фамилии, только из богатеньких. Ну, после революции, ты-то не помнишь, всех раскулачивали, ссылали кто из господ был. Катенькины родители и братья пропали, сестра одна за границу сбежала. В войну мои все погибли, я одна осталась, Катерина меня разыскала и к себе взяла. Я ее до смерти досматривала, потом наш дом сломали, мне тут комнату дали. У Катюши своих вещей мало осталось, вот и эта иконка. Говорят, прадедом нашим куплена была. Катерина мне ее оставила. Вот и весь рассказ, я и работнику музейному так сказывала. Он все записывал, все выспрашивал, иконку я ему показывала, альбом с фотографиями. Он на иконку даже не взглянул, а вот альбом долго смотрел. Там и мои, и Катеринины карточки были, деды-прадеды. Как сохранились, столько всего было… Война, голод, разруха.
В моей голове тихо дзынькнуло! Музейный?!
— Варвара Никитична, какой музейный работник? — стараясь скрыть волнение, спросила я.
— Так с музея какого-то приходил мужчина, давно, месяца два назад. Про Катерину выспрашивал, хотел написать в историю. Да я мало в этом понимаю, — махнула она рукой. — Ты пей, пей чаек, остынет ведь.
Вот тебе и еще одно звено, Олечка. Кто-то про картинку-то знал. Спустя какое-то время на квартиру дважды совершено нападение, исчезает человек, который ее хотел реставрировать, появляется жених Марины, исчезает сама Марина. И все же что-то не клеилось. Если к нападению на квартиру и похищениям Вассермана и Марины причастен Коган, то как он про картину узнал? Никто ведь не подозревал о существовании в Тарасове подлинного Леонардо да Винчи, висящего себе в коммунальной квартире много лет. И как злоумышленники узнали про Вассермана? Что-то не сходится.
В жизни Марины Коган появился после нападения на квартиру. Если бы это случилось до того, как Маринку связали грабители, я бы не сомневалась. А сейчас… Не хватало еще чего-то, чтобы мозаика выложилась в рисунок. Мне казалось, что я упускаю какую-то важную деталь. В голове вертелась мысль, но очень смутная, неясная. От напряженных размышлений и непрестанной болтовни Варвары Никитичны у меня отчаянно разболелась голова. Я допила остатки полезнейшего чая и попрощалась.
Вернулась я в редакцию в отвратительном настроении, а там меня ожидали другие, не менее «приятные» сюрпризы.
— Ольга Юрьевна, я тут кое-какую информацию о женихе Марины добыл, — встретил меня на пороге Кряжимский. — Любопытная вещь получается. Помните профессора, которого недавно убили?
Я кивнула.
— У Когана есть младший брат, аспирант исторического факультета нашего университета. Так вот этот самый младший брат был аспирантом Карташева. Братья почти не общаются, младший никакого отношения к криминальным делам старшего не имеет.
— Точно, а я-то вспоминала, где фамилию эту слышала — Коган. Я же поговорить с ним собиралась, а он в командировке был. Только что это нам с вами дает? — вздохнула я. — Марину нам эта информация разыскать не поможет, но поговорить, конечно, нужно. Съездите?
Кряжимский молча начал собираться. Я пошла к себе в кабинет, разобраться с письмами и текущими делами. Мне сильно не хватало Марины, надеюсь, она жи… Я тут же одернула себя — не расслабляться, выкинуть из головы то, что мешает сосредоточиться. Надо глотнуть горячего кофе и работать.
Я достала подозрительно легкую банку, в которой у нас обычно хранился молотый кофе, и заглянула внутрь. Так и есть, вернее, ничего нет. Марина всегда следила за тем, чтобы под рукой у каждого из нас было все необходимое, мы воспринимали это как должное, не задумываясь над тем, откуда появляется сахар, кофе…
— Сергей Иванович, — позвала я Кряжимского, — а куда у нас Роман подевался?
— Роман? Так он мне сказал, что вы его послали в Фабричный район осторожненько разузнать обстановку. Он с утра туда и отправился. Оделся подобающе… Сказал, что все местные молодые люди так наряжаются.
О, боги, боги мои! Только не это, я ведь запретила ему строго-настрого, никакой самодеятельности. Если Марина на самом деле у Когана, то Ромке несдобровать… А если нет? В этом случае тоже. Что же делать? Обращаться в милицию? Но ведь пока ничего не случилось. Вот именно, пока! Ехать искать его в Фабричный район? Бесполезно. Район огромный, а группировка — не пионерский отряд, эти ребятки с транспарантами и лозунгами не прогуливаются. В чувство меня привел Виктор, вернувшийся из типографии с пачкой плакатов в руке.
— Роман пропал, поехал искать Когана, — едва сдерживаясь, произнесла я.
— Давно? — спросил он, раскладывая плакаты с фотографиями Марины и Анатолия Аркадьевича.
— С утра, — произнесла я вслух, а про себя подумала, что придется Виктору еще одну партию заказывать — с фотографией Романа.
— Подождем до вечера, — сказал Виктор, — а потом сообщим в милицию и будем искать.
Однако искать Ромку не пришлось. Через час, чумазый, но довольный, на пороге редакции появился он сам.
— Нашелся! — вырвалось у меня. — Тебе кто разрешил заниматься поисками? — грозно спросила я, едва сдерживаясь, чтобы не оттаскать его за вихры. — Дождешься ты у меня… — погрозила я пальцем.
— Чего это вы, Ольга Юрьевна? — обиделся Роман. — Я просто по Фабричке прокатился и ничего такого запрещенного не делал… Походил, посмотрел.
— Ромка, прекрати меня обманывать, по глазам вижу… — попыталась надавить я на психику парня. — Честное слово. Просто прогулялся там. Узнал, где братва собирается, и все.
— Ну и что ты узнал, сыщик? — спросила я, закуривая.
— Пацаны собираются на заброшенном стадионе «Молния», если какие задания бывают, к ним из братвы приходят… Вот и все, а вы что-нибудь выяснили, Ольга Юрьевна?
Я рассказала все, что узнала.
— Понятно, брать этого Когана за жабры нужно! — выпалил Роман. — Это он и Марину, и Вассермана похитил, чтобы они про икону не могли никому рассказать. В милицию идти не надо, нет. Надо напасть на них и… — наше юное дарование лихо выдало на-гора очередную сногсшибательную идею.
— Ага, и всех перебить голыми руками. А ведь у нас нет прямых доказательств того, что Коган причастен к похищениям. Это только мы с вами знаем, что без него не обошлось.
— А что, если поменять Марину и Вассермана на картину, — продолжал гнать пургу Роман. — Скажем, что картина у нас, устроим засаду и цап…
— Останемся и без картины, и без Марины. Коган не такой дурак, чтобы оставлять свидетелей в живых. Да и с нами он обязательно постарается разделаться, — снова остудила я его пыл.
— Что же нам делать? — уныло произнес Роман, откровенно разочарованный тем, что военные действия пока отменяются.
— Попить кофе и все хорошенько обдумать. Потом нужно расклеить листовки.
— Кстати, Ольга Юрьевна, я тут по дороге кофе купил, не знаю, тот ли, — сообщил вдруг появившийся на пороге Сергей Иванович.
Кряжимский, вероятно, слышал мои сегодняшние сетования по поводу пустой банки кофе. Все-таки удивительный человек Сергей Иванович. Все замечает, внимательный, деликатный.
— Сергей Иванович, что там у младшего Когана? — поспешила я с вопросом.
— Брата он не видел, ничего о нем не знает. Молодой человек занимается наукой, пишет диссертацию о волжском купечестве. Ничего о его деятельности или месте пребывания сказать не может. Мне показалось, что его все эти расспросы очень нервируют. Это понятно, приятного мало.
Не густо. В полном унынии мы отправились пристраивать плакаты, в надежде, что они, вернее, обещанное вознаграждение, сыграют свою роль. Я с Ромкой поехала по отделениям милиции, Кряжимский взял на себя государственные учреждения, чаще всего посещаемые людьми: больницы, поликлиники, собесы. Виктор должен был проехать по базарам, вокзалам, железнодорожному и автобусному вокзалам, оставить плакаты в аэропорту, на всякий случай. Мы, конечно, не думали, что кого-нибудь из пропавших вывезут из города таким образом. Гораздо удобнее и проще использовать машину. Но кто-нибудь из встречающих или провожающих мог иметь какие-нибудь сведения о них.
Я вернулась в то отделение милиции, в котором оставила заявление о похищении Марины, с намерением узнать, как идут поиски. Меня направили к некоему Пелесову, занимавшемуся такого рода делами. Очередь, хоть и небольшая, тянулась бесконечно долго. В коридоре, плохо освещенном тусклой голой лампочкой, с давно не крашенными стенами и поцарапанным полом, я чувствовала себя довольно неуютно. Жесткие, неудобные стулья своим противным скрипом только усиливали отчаяние и безнадежность. По коридору, абсолютно не замечая сидящих, сновали люди с папками, занятые своими важными делами. До нас и наших проблем, бед и несчастий им не было дела.
Наконец-то подошла моя очередь. Я раскрыла дверь в кабинет и громко поздоровалась, хозяин кабинета что-то буркнул в ответ, предложил присесть на стул, стоявший у стола. Это был немолодой мужчина с блеклыми уставшими глазами и нездорового серого цвета лицом. От всего его облика, от стола, заваленного бумагами, какими-то папками, от пепельницы, полной окурков, веяло все той же безнадежностью.
— Так, Ольга Юрьевна, я вас внимательно слушаю, — произнес мужчина, прочитав мою фамилию в удостоверении, которое я раскрыла перед ним. — Жалоба? — почти утвердительно спросил он.
Меня передернуло, он, вероятно, даже не представлял, зачем я пришла.
— Нет, не жалоба, я писала заявление и хочу знать, как идет дело.
Пелесов коротко кивнул и порылся на столе, стараясь в этих завалах отыскать нужный документ.
Я решила ускорить процесс:
— У меня похитили подругу, Марину Широкову. Похищение совершено из ее квартиры…
— Ну почему сразу так? — поморщился мужчина. — Ведь ничего еще не ясно. Будем пока говорить только о пропаже.
— Ага, а про похищение начнем говорить, когда мне по почте ее ухо пришлют или вы ее труп обнаружите? — разозлилась я.
— Ну зачем вы так, Ольга… Юрьевна, — произнес он с запинкой, припоминая мое отчество. — Выясним все детали…
— Когда? — раздраженно спросила я, доставая сигареты.
— У нас не курят, — произнес Пелесов, указывая на табличку, засиженную мухами, висящую на стене.
Я пропустила его слова мимо ушей, полная окурков пепельница была гораздо убедительнее его слов.
— Послушайте, так просто вы от меня не отделаетесь, если будет нужно, я все ваше управление на ноги подниму!..
На Пелесова моя угроза не произвела никакого впечатления, он совершено спокойно продолжал искать затерявшийся документ.
— Ольга Юрьевна, если это, как вы говорите, похищение… Кто мог бы стоять за этим? Как вы думаете? — спросил он.
Я попыталась как можно более понятно изложить суть своих подозрений, рассказала об исчезновении Вассермана — в этом месте Пелесов поморщился еще раз, подумав, надо полагать, что я ненормальная, которой везде мерещатся похищения, — о появлении в жизни Марины Когана и даже об иконе.
Пелесов слушал, время от времени кивая головой. Потом поднял глаза и произнес:
— Спасибо, Ольга Юрьевна. Мы проверим факты, вызовем кого следует. До свиданья, — добавил он, давая понять, что наш разговор закончен.
Однако по его лицу я поняла, что совершенно зря потратила время. Большие часы над его головой показывали без пяти шесть. Рабочий день Пелесова почти закончен. Сейчас он соберется домой, поужинает и сядет перед телевизором, смотреть что-нибудь про ментов.
Я вышла из его кабинета со смешанным чувством злости и бессилия. Куда теперь? В редакции никого нет, домой не хотелось. Я казалась себе совершенно одинокой, хотя на отсутствие друзей и знакомых в этом городе мне грех жаловаться. Однако идти к кому-то, делать вид, что у тебя все хорошо, слушать ерунду, болтать о чем-то я не могла. Ладно, поеду в редакцию. Там всегда найдется, чем занять голову и руки. Не мешает просмотреть макет очередного номера, нельзя же всю работу на Кряжимского сваливать.