Магнус отпрянул от нее, как от ядовитой змеи. Она не выглядела обиженной, рассерженной или потрясенной. Она перевела свой взгляд, в котором сквозил любопытный вопрос, на Татьяну.
— Мама? — спросила она. — В чем дело?
Татьяна поджала губы.
— Этот не такой как все, — сказала она. — Я имею в виду, что ему нравятся девушки, а также мальчики, как я слышала, но его вкусы не распространяются на Сумеречных охотников. И он не смертный. Он живет уже долгое время. Нельзя ожидать от него нормальной… реакции.
Магнус вполне мог представить, какова должна быть нормальная реакция: реакция мальчишки, как Джеймс Херондэйл, защищенного и наученного тому, что любовь нежна, любовь добра, что нужно любить всем сердцем и отдаваться всей душой. Магнус мог представить нормальную реакцию на эту девушку, каждый жест которой, каждое выражение лица, каждая черта кричали: «Люби ее, люби ее, люби ее».
Но Магнус не был этим мальчишкой. Он напомнил себе о манерах и поклонился.
— Очарован, — сказал он. — Ну, или любой другой эффект, который порадовал бы вас больше.
Грейс изучала его со спокойным интересом. Ее реакция была безмолвной или скорее тщательно продуманной. Она походила на существо, созданное привлекать каждого и не выражать ничего настоящего, но для этого необходима наблюдательность такого профессионала, как Магнус, чтобы это различить.
Внезапно она напомнила Магнусу не кого-то из смертных, а вампиршу Камиллу, которая была самой последней и самой прискорбной его настоящей любовью.
Магнус провел годы, воображая пламя под холодностью Камиллы, что под ней таились и ждали его надежды, мечты и любовь. В Камилле он любил не что иное, как иллюзию. Он вел себя как ребенок, представляющий фигуры и истории, которые можно было найти в облаках на небе.
Он отвернулся от вида Грейс в милом бело-голубом платьице, как видение небес в сером аду этого дома, и посмотрел на Татьяну. Ее глаза были презрительно прищурены.
— Проходите, маг, — сказала она. — Полагаю, нам есть что обсудить.
Магнус последовал за Татьяной и Грейс вверх по лестнице и по длинному почти черному как смоль коридору. Магнус слышал под ногами треск и хруст разбитого стекла и в тусклом едва заметном свете увидел что-то ускользающее при его приближении. Он надеялся, что оно не менее безобидное, чем крыса, но что-то в его движениях говорило о форме гораздо более абсурдной.
— Не пытайтесь открывать двери или ящики, пока вы здесь, Бейн, — долетел до него голос Татьяны. — Мой отец оставил после себя множество стражников, чтобы защищать то, что принадлежит нам.
Она открыла дверь, и Магнус увидел комнату. Внутри находился перевернутый стол, тяжелые шторы на окнах обвисли, как тела на виселице, а на деревянном полу были осколки и следы крови, как свидетельства давней борьбы, которые никто не убрал.
На стенах криво висело множество рам, некоторые были с разбитым стеклом. На очень многих из них изображались морские приключения — Магнус оставил море из-за его злополучной попытки пожить день в качестве пирата — но даже целые картины были покрыты серым. Нарисованные корабли, казалось, утопали в море пыли.
Лишь один портрет оставался целым и чистым. Это была картина маслом без стекла, но при этом на ее поверхности не виднелось ни пылинки. Единственная чистая вещь во всем доме, помимо Грейс.
Портрет мальчика семнадцати лет. Он сидел в кресле, откинув головуна спинку, будто у него не было сил держать ее самому. Он был ужасно худым и бледным, как соль. Но его глаза все равно оставались темно-зелеными, как пруд в лесу, скрытый под нависшими листьями дерева, куда никогда не проникают ни солнце, ни ветер. Его темные волосы спадали на лоб легким и прямым шелком, а длинные пальцы сжимали подлокотники кресла, практически цепляясь за них, и отчаянная хватка этих рук говорила о молчаливой истории боли.
Магнус и раньше видел такие портреты — последние изображения потери. Даже спустя годы он мог сказать, сколько усилий стоило мальчику позировать для этого портрета в качестве успокоения любимых людей, тех, которые будут жить после его смерти.
На его бледном лице застыл отстраненный взгляд человека, который уже сделал слишком много шагов на пути к смерти, призвавшей его. Магнус подумал о Джеймсе Херондэйле, излучающем слишком много света, слишком много любви, слишком много, слишком много. В то время как мальчик на портрете был прекрасен, как умирающий поэт, с хрупкой красотой свечи, которая вот-вот погаснет.
На рваных обоях, которые когда-то, возможно, были зеленого цвета и теперь мутировали в серовато-зеленый, словно затопленное отходами море, были написаны тем же темно-коричневым, что и пятна на платье Татьяны, слова. Магнусу пришлось признаться самому себе, что это цвет крови, пролитой много лет назад и до сих пор не вытертой.
Обои со стен свисали клочьями. На оставшихся участках Магнус мог разобрать то тут, то там лишь по одному слову: «БЕЗЖАЛОСТНЫ», «СОЖАЛЕТЬ», «АДСКИЕ».
Последнее предложение все еще можно было различить. В нем говорилось: «ПУСТЬ БОГС МИЛУЕТСЯ НАД НАШИМИ ДУШАМИ». Под этимбыли написаны не кровью, но прорезаны сквозь обои и врезаны в стену, как показалось Магнусу, другой рукой, еще слова: «БОГ НЕ МИЛОСЕРДЕН, КАК И НЕ БУДУ Я».
Татьяна опустилась в кресло, обивка которого истерлась и запачкалась за годы, а Грейс опустилась на колени на грязный пол сбоку от своей приемной матери. Она сделала это изящно и мягко, юбки вздымались вокруг нее, как лепестки цветка. Магнус предположил, что, должно быть, это у нее вошло уже в привычку: опускаться отдохнуть в грязь, а потом подняться ослепительно чистой.
— Вернемся к делу, мадам, — сказал Магнус и добавил про себя, что покинуть этот дом нужно как можно скорее. — Скажите мне, почему вам необходимы именно мои сказочные и непревзойденные способности и что вы от меня хотите.
— Полагаю, вы все уже видите сами, — произнесла Татьяна, — что моя Грейс не нуждается в заклинаниях, чтобы усилить ее природное очарование.
Магнус посмотрел на Грейс, которая глядела на свои сложенные на коленях руки. Возможно, она уже пользовалась заклинаниями. А может, она просто красива. Магия и природа были для Магнуса одним и тем же.
— Уверен, она уже сама по себе волшебница.
Грейс ничего не сказала, только взглянула на него из-под ресниц. Это был поразительный с притворной скромностью взгляд.
— Мне нужно от вас кое-что другое, маг. Я хочу, чтобы вы, — сказала Татьяна, медленно и отчетливо, — вышли в мир и убили для меня пять Сумеречных охотников. Я расскажу вам, как это сделать, и заплачу более чем щедро.
Магнус был настолько поражен, что искренне полагал, что, должно быть, ослышался.
— Сумеречных охотников? — повторил он. — Убить?
— Что странного в моей просьбе? Я не питаю любви к Сумеречным охотникам.
— Но, сударыня, вы же сама Сумеречный охотник.
Татьяна Блэкторн сложила руки на коленях.
— Я не такая.
Долгое время Магнус смотрел на нее.
— Ах, — сказал он. — Прошу прощения. Э-э, было бы ужасно невежливо с моей стороны спросить, кем вы себя считаете. Абажуром?
— Я не нахожу вашу несерьезность забавной.
Голос Магнуса прозвучал тише:
— Я снова прошу прощения. Вы считаете себя фортепьяно?
— Попридержи язык, маг, и не болтай о том, чего не знаешь. — Руки Татьяны внезапно сжались, крепко вцепившись ногтями в подол некогда яркого платья. Нотки настоящего страдания для Магнуса оказалось достаточно, чтобы он замолчал, и она продолжила: — Сумеречный охотник — это воин. Сумеречный охотник рожден и учится быть дланью Божьей на этой земле, избавляя ее от зла. Так гласят наши легенды. Так учил меня отец, но он учил меня и другим вещам. Он решил, что не будет готовить меня Сумеречным охотником. Он сказал, что это не мое место, что оно заключается в том, чтобы в жизни быть послушной дочерью воина, со временем стать помощницей благородного воина и матерью воинов, которые передадут славу Сумеречных охотников следующему поколению.
Татьяна сделала широкий жест в сторону слов на стене и пятен на полу.
— Вот такую славу, — сказала она и горько рассмеялась. — Мой отец и моя семья находились в опале, а моего мужа разорвали у меня на глазах — разорвали. У меня был один ребенок, мой чудесный мальчик, мой Джесси, но он не мог быть воином. Он всегда был таким слабым, таким болезненным. Я умоляла их не наносить ему руны — я была уверена, что это его убьет, — но Сумеречные охотники оттащили меня, а его держали, пока ему выжигали Знаки на плоти. Он так кричал, так кричал. Мы все думали, что после этого он умрет, но этого не произошло. Он держался за меня, за свою маму, но их жестокость прокляла его. С каждым годом он становился все болезненнее и слабее, пока не стало слишком поздно. Ему было шестнадцать лет, когда мне сказали, что он не будет жить.
Пока она говорила, ее руки двигались беспокойно: то показывая на стены, то теребя свое платье, окрашенное давнишней кровью. Она касалась рук там, где ее держали Сумеречные охотники, будто они до сих пор болели, и крутила большой витиеватый медальон, висевший у нее на шее. Она открывала и закрывала его, тусклый металл сверкал между ее пальцами, а Магнусу показалось, что он видел проблеск жуткого портрета. Снова ее сын?
Он посмотрел на картину на стене, бледное молодое лицо, и подсчитал, сколько же лет должно было быть ребенку Руперта Блэкторна, когда мужчина погиб двадцать пять лет назад. Если Джесси Блэкторн умер в возрасте шестнадцати лет, тогда мальчик, должно быть, умер девять лет назад, но, возможно, горе матери никогда не заканчивается.
— Я знаю, что вы сильно страдали, миссис Блэкторн, — сказал Магнус, как можно мягче. — Но вместо плана о бессмысленной резне Сумеречных охотников, подумайте о том, что многие Сумеречные желают вам помочь и облегчить вашу боль.
— В самом деле? О ком вы говорите? Уильям Херондэйл, — губы Татьяна скривились в ненависти от каждого слога имени Уилла, — смеялся надо мной, потому что я только и делала, что кричала о том, что мой возлюбленный погиб, но скажите мне, что еще я могла сделать? Что из того, чему меня учили, я могла сделать? — Глаза Татьяны были огромными и ядовито-зеленого цвета, в них читалось достаточно боли, чтобы она могла разрушить мир и уничтожить душу. — Ты можешь мне сказать, маг? Мог ли мне сказать Уильям Херондэйл? Может ли мне вообще кто-нибудь сказать, что я должна была сделать, когда я делала все, о чем меня просили? Мой муж мертв, отец мертв, братья потеряны, дом украден, а у нефилима нет власти, чтобы спасти моего сына. Я была всем, о чем меня просили, и в награду мою жизнь сожгли до пепла. Поэтому не говорите мне об облегчении моей боли. Моя боль — это все, что у меня осталось. Не просите меня быть Сумеречным охотником. Я не одна из них. И я отказываюсь им быть.
— Очень хорошо, мадам. Вы обозначили свою анти-сумеречную позицию совершенно четко, — сказал Магнус. — Единственное, я не понимаю, почему вы считаете, что я помогу вам получить то, что вы хотите.
Магнус мог быть много кем, но никогда не был дураком. Смерть нескольких Сумеречных охотников не являлась целью самой по себе. Если бы это было все, что ей нужно, ей бы не понадобился Магнус.
Единственная причина, почему она обратилась к магу, — она хотела воспользоваться этими смертями, преобразовать жизни Сумеречных охотников в магию для заклинания. Это будет самое черное из всех черных заклинаний, и тот факт, что Татьяне это известно, говорил о том, что она не в первый раз обращается к черной магии.
Что Татьяна Блэкторн, чья боль пожрала ее изнутри как волк, хотела от черной магии, Магнус не знал. Ему и не хотелось знать, что она делала с силой до этого, и совершенно точно ему не хотелось, чтобы она обладала этой силой, которая теперь могла бы стать разрушительной.
Татьяна слегка озадаченно нахмурилась, отчего снова стала похожа на испорченную и избалованную дочь Бенедикта Лайтвуда.
— За деньги, конечно.
— Вы полагаете, я убью пять человек и оставлю в ваших руках бесконечную силу, — произнес Магнус, — за деньги?
Татьяна махнула рукой.
— О, не пытайся взвинтить цену, строя из себя добренького и притворяясь, что у тебя есть нравственность или чувствительность, дьявольское отродье. Назови сумму выше, и покончим с этим. Мне дороги ночные часы, и я больше не хочу тратить свое время на такого, как ты.
Эта небрежность, с которой она говорила, была настолько пугающей. Может, Татьяна и безумна, но сейчас она не бредила и не была ожесточена. Она просто исходила из тех фактов, что были известны Сумеречным охотникам: представители Нижнего мира настолько коррумпированы, что она даже не мечтала о наличии у него сердца.
Конечно, конечно, подавляющее число Сумеречных охотников считало его кем-то хуже человека и гораздо дальше от дитя Ангела, как обезьяны были ниже по развитию людей. Иногда он мог быть полезен, но он — существо, которое следует презирать, использовать, а потом бросать, его прикосновений избегали, потому что они были нечисты.
В конце концов, он был полезен Уиллу Херондэйлу. Уилл пришел к нему не в поисках друга, а подходящего источника магии. Даже самые лучшие Сумеречные охотники не сильно отличались от остальных.
— Позвольте мне сказать то, что я сказал когда-то, в совершенно ином контексте, Екатерине Великой, — заявил Магнус. — Моя дорогая леди, вы не можете себе позволить меня, а также оставьте, пожалуйста, эту лошадь в покое. Спокойной ночи.
Он поклонился, а потом торопливо направился прочь из комнаты. Как только дверь захлопнулась, он услышал, как голос Татьяны рявкнул:
— Иди за ним!
Он не удивился, услышав за собой топот мягких шагов, спускающихся по лестнице. У входной двери Магнус повернулся и встретился глазами с Грейс.
Ее шаги были легкими как у ребенка, хотя сама она не выглядела таковой. На этом фарфорово-чистом лице ее глаза казались серыми впадинами, глубокими заманчивыми озерами с сиренами в глубине. Она встретила глаза Магнуса решительным взглядом, и он снова вспомнил о Камилле.1
Поразительно, что девушка, выглядящая не старше шестнадцати лет, могла бы конкурировать с многовековой вампиршей в самообладании. У нее не было времени, чтобы заморозить прошлую заботу. За всей это холодностью должно быть что-то еще, думал Магнус.
— Я полагаю, вы не вернетесь наверх, — сказала Грейс. — Вы не хотите участвовать в мамином плане.
Это был не вопрос, и она не говорила потрясенно или с любопытством. И ей не казалось немыслимым то, что у Магнуса могут быть сомнения. Возможно, эта девушка сама испытывала угрызения совести, но она заперта здесь, в этом темном доме, с сумасшедшей женщиной. От заката до рассвета до ее ушей ничего не долетает, кроме горечи. Неудивительно, что она отличалась от других девушек.
Внезапно Магнус пожалел о том, что отшатнулся от Грейс. В конце концов, она же еще ребенок, и никто лучше него не знал, каково это, когда тебя осуждают и сторонятся. Он потянулся, чтобы коснуться ее руки.
— Тебе есть куда еще пойти? — спросил он.
— Куда еще? — переспросила Грейс. — В основном, мы живем в Идрисе.
— Я хотел сказать, она позволит тебе уйти? Тебе нужна помощь?
Грейс двигалась с такой скоростью, будто вспышка молнии, завернутая в муслин, она выхватила рукой из юбок длинный сверкающий кинжал. Она держала блестящий кончик у груди Магнуса, у самого сердца.
Вот, кто Сумеречный охотник, подумал он. Татьяна что-то уяснила из ошибок своего отца. Она обучила девочку.
— Я тут не пленница.
— Нет? — спросил Магнус. — Тогда кто ты?
Внушающие страх впечатляющие глаза Грейс сузились. Они блестели как сталь и были не менее смертельными.
— Я клинок своей матери.
Сумеречные охотники часто погибали молодыми и оставляли после себя детей, которых воспитывали другие. В этом не было ничего необычного. Вполне естественно, что такая подопечная, принятая в дом Сумеречного охотника, будет думать и разговаривать со своим опекуном, как с родителем. Магнус никогда об этом не задумывался. Но теперь ему пришло в голову, что ребенок может быть настолько благодарен за то, что его приняли, что ее верность будет ожесточенной. Выращенная Татьяной Блэкторн девушка могла бы не желать спасения. Лишь только осуществления темных планов своей матери.
— Ты мне угрожаешь? — тихо произнес Магнус.
— Если вы не собираетесь нам помочь, — сказала она, — то покиньте этот дом. Наступает рассвет.
— Я не вампир, — сказал Магнус. — Я не исчезну от света.
— Исчезнете, если я убью вас до восхода солнца, — сказала Грейс. — Кто будет скучать по какому-то магу?
И она улыбнулась, той безумной улыбкой, что снова напомнила ему о Камилле. Могущественное сочетание красоты и жестокости. Он сам стал его жертвой. С возрастающим ужасом он мог только вообразить, какое впечатление оно произвело на Джеймса Херондэйла, нежного мальчика, воспитанного в вере того, что любовь тоже нежна. Джеймс отдал свое сердце этой девушке, и по Эдмунду и Уиллу Магнус прекрасно понимал, что значит отдать свое сердце. Это не подарок, который можно вернуть.
Тесса, Уилл и Джем вырастили Джеймса в любви и окружили его любовью и тем добром, что она порождает. Но они не дали ему никакой брони против зла. Они обернули его сердце в шелка и бархат, а потом он отдал его Грейс Блэкторн, а она сплела для него клетку из колючей проволоки и разбитого стекла, сожгла его по кусочкам и развеяла остатки еще одним слоем пепла в этом месте прекрасных ужасов.
Магнус взмахнул за спиной рукой, потом отступил от клинка Грейс и вышел в открытую волшебным образом дверь.
— Вы никому не расскажете, о чем сегодня вас просила моя мать, — сказала Грейс. — Или я позабочусь о вашей гибели.