Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой.
Ради вольного труда...
Ради вольности высокой
Собралися мы сюда...
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
«Коммуна номер раз». Тот же подъезд со львами. У подъезда, подняв воротник пальто, стоят Николай Сергеевич Логинов. Входят Рябинин (на костылях) и, не обратив внимания на Логинова, направляется к двери.
Логинов (окликая Рябинина). Молодой человек! Э... Постойте...
Рябинин удивленно оборачивается.
Вы сюда идете?
Рябинин. Да.
Логинов (небрежно). Значит... вы... как это называется... комсомолец?
Рябинин. Да.
Логинов (небрежно). Возможно, вы знаете... Наташу Логинову?
Рябинин. Да, знаю.
Логинов. Это дочь моего приятеля. И что же, она тоже здесь... в этом доме?
Рябинин. Да, здесь. Вы хотите видеть ее?
Логинов (испуганно). Нет, нет. Это не нужно. Просто так, к слову... Шел мимо... Я могу скомпрометировать юную революционерку...
Рябинин. Нет. Отчего же?
Логинов. Да. (Смотрит на него, внезапно.) Этой ночью вы... грабили... Простите, у вас это называется реквизицией... Да, так вот... и мне говорят: «Ваша дочь, то есть дочь вашего приятеля, с наганом в руках врывалась ночью в квартиры мирных горожан...»
Рябинин (вспыхнув). Буржуазию мы в эту ночь трогали, а не мирных горожан. Они вещи гноят, а боец на фронте разут-раздет.
Логинов (не слушая). Непостижимо! Моя дочь! Откуда в ней это. Эта жестокость, этот робеспьеризм... Я знал ее чистой, тихой девочкой! (Смотрит на Рябинина.) Постойте... Постойте... Ваше лицо мне знакомо... Ах, стар, забывчив стал. (Глядит на его костыли.) Вероятно, вы лежали у меня в госпитале...
Рябинин. Если вы отец Наташи Логиновой, так я лежал у вас дома...
Логинов (поражаясь). Вы. Это вы... Да, да... (Всматриваясь.) Узнаю. Азия... (Сердито.) Что же вы, батенька, как Подколесин, — в окно. Женить вас ведь никто не собирался.
Рябинин (виновато). Нельзя мне было в ту пору лежать. Вот и она не понимает... Сердится...
Логинов. Куда же вы ринулись... через окно? Куда вы делись?
Рябинин. В подполье.
Логинов. Не понимаю. Как же вы нашли его... в чужом городе?
Рябинин. А так... Чутьем...
Пауза.
Логинов. Значит, это к вам ушла моя Наташа?
Рябинин (смущенно). Нет, не ко мне. Она в комсомол ушла.
Пауза.
Логинов (резко). Но это вы... живете... с моей бывшей... дочерью?
Рябинин (вспыхнув). Нет!
Логинов. М-да... Я грубо спросил. Вы правы. Простите. Но вы любите ее?
Пауза.
Рябинин (тихо). Люблю.
Логинов. И она вас?
Рябинин. Она — нет... (Грустно усмехнувшись.) Меня любить не за что...
Логинов. Вы думаете? (Смотрит на него.) Да... Лоб... Скулы... (Насмешливо.) Вы некрасивы, мой бедный друг, не утаю. (Вдруг горячо.) Но Наташа не может полюбить только за красоту. Она моя дочь. Душу! Нам, Логиновым, подавайте душу!
Рябинин. У меня душа обыкновенная... серая...
Логинов. Серая, да, серая... (Качает головой.) Великая серость пришла в мир! (Вдруг удивленно.) Послушайте, а вы любопытный молодой человек! Как вы сказали? У меня душа серая... Вы ведь сами так сказали.
Рябинин. Я правду сказал.
Логинов. Вы загадочное племя, бог вас знает, а я старею... (Устало.) А я старею... Впрочем, вы не говорите ей, что видели меня... Она разбила мое сердце... Но это ничего, это пустяки... и лишила меня покоя... но и это пустяки... ерунда... подумаешь! Но она опозорила мое имя, имя Логиновых... Впрочем, и это тоже ерунда... неважно... Вы, пожалуй, не говорите ей, что встретили меня. Да, да... не говорите. Зачем? Неблагодарность детей — судьба родителей. (Помолчав.) Не дай вам бог, молодой человек, быть отцом в смутное время. (Уходит.)
Затемнение.
Зал особняка. Теперь это — общежитие. Стоят койки. Посредине — длинный обеденный стол. Наташа играет на пианино. Даша шьет. Мадам Обломок режет хлеб.
Даша. Вы были замужем, тетя Дуня?
Мадам Обломок. Нет! Я барышня. Сватался за меня хороший человек, женской ее величества государыни императрицы Александры Федоровны прогимназии швейцар. Вдовый и непьющий. Я ведь раньше сама собой ровненькая была. Но погубила мою жизнь благодетельница моя Олимпиада Титовна. Не позволила. А я из-под их воли не выходила. Раба. Так и вся жизнь прошла... (Начинает накрывать на стол.) Да... меньше двадцати персон за стол не садились… Скатерти крахмальные... (Расстилает старые газеты.) Приборы серебряные. (Кладет деревянные ложки.) Посуда — чистый хрусталь... (Ставит миски.) И кушаньям числа нет... Цветы в великолепных вазах... Красота такая... Ах! Ах... (Задумывается.) Да, на многих балах я была, да все балы-то чужие. Чужих барышень замуж выдавала, чужих детей в купели таскала. Лакейка! А вам — нет. Вам я человек. Вы мне к жизни звук дали! Вам я верой и правдой... Да! (Раскладывает хлеб подле тарелок, приговаривая.) Даше, Ефимчику, Бориске, Антоше, Очкарю, Федюше, Степе, Наташеньке и мне... (Даше.) Дашенька! Подсоби мне с супом. (Уходит с Дашей.)
Входят Рябинин.
Рябинин. Наташа.
Наташа (обернувшись). Это ты, Степан? Что нового?
Рябинин. Плохие новости... Фронт прорван, Наташа.
Наташа. Неужели так плохо? Не может быть... Может быть, еще можно отстоять?
Рябинин. Может быть... Но не думаю... Сегодня вечером нас с Антоном вызывают в горком партии. Говорят, товарищ Клим приедет к вечеру в город...
Наташа (восторженно). Сам товарищ Клим?
Рябинин. Значит, обстановка... тревожная...
Пауза.
Я поэтому сегодня... окончательно оформился как член партии... и партбилет получил.
Наташа. Да? Ох, Степан! Какой же ты счастливый! Как я завидую тебе! (Жмет ему руки.) Буду ли я когда-нибудь готова... достойна этой чести?
Рябинин (не отвечая ей, после паузы и не глядя на нее). Наташа, я сейчас твоего отца встретил...
Наташа (сразу нахмурясь). Да... (Вздрогнула. Опустила глаза. Молчит.)
Рябинин (нерешительно). Ты бы вернулась, Наташа? А? Все одно уходим.
Наташа (кусая губы). Хорошо... Я вернусь... Зачем же? Вы уходите, а я... останусь... буду через окошко смотреть...
Рябинин. Так ведь я... потому только, что твой старик плох... жалко...
Наташа. Ну да! Ты добрый. А я жестокая, злая... Только знаешь, добрым легко быть, а жестокой...
Рябинин (тихо). Наташа!
Наташа. Ты думаешь, я от отца ушла? Я от самой себя ушла, от всего этого кисейного мира... И я выдавливаю его из себя... А ты меня туда обратно гонишь...
Рябинин. Я ж тебя не гоню, Наташа!
Наташа (не слушая). Когда я уходила из дому, собирала вещи... все эти безделушки, тряпки... стало мне вдруг так жалко их! Альбомчик с глупыми стихами... «Ты прекрасна, точно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, твоя прелесть — никогда...» Потом слоненок, розовый такой... Знаешь, амулет — помогает на экзаменах. И нахлынуло. Балы гимназические... Сладкие тревоги... Замирание сердца... (Резко). Я все бросила. Я не вернусь назад!
Входят Антон, а за ним Очкарь и Борис.
Антон (с порога). Чертовски устал, чертовски голоден... (Замечает взволнованные лица Наташи и Рябинина. Хмурится.) Что это тут у вас?
Наташа. Ничего... Маленькая дискуссия.
Антон. Делать вам нечего!.. (Улыбается.) А я сейчас две роты на фронт проводил. Что за ребята! С песнями в эшелон сели. С песнями и уехали...
Очкарь. Да, энтузиазм, не поддающийся описанию...
Антон. Ну вот, остатки подскребем, а там... Безумству храбрых поем мы песню... и сами на фронт, всем горкомом. Поедем, Наташа, а?
Наташа (улыбаясь). Поедем. Только меня вот Рябинин не пускает.
Антон (нахмурясь). То есть как не пускает? По какому праву? (Следя за Рябининым тяжелым, злым взглядом.)
Рябинин пожимает плечами и отходит к окну. Входит Федька, он в рабочей спецовке.
Федька. Здорово, орлы!
Антон (оборачиваясь). А, Федя! Как бронепоезд?
Федька. Две недели даешь мне еще?
Антон. Нет у нас двух недель, Федя. Через две недели... (Грустно свистит.)
Федька. Ладно. Раньше сделаем. Какой бронепоезд получается, ребята! Какой бронепоезд! Так бы и не слезал с него!
Антон. Ты и то не слезаешь! Сам небось и заклепки клепаешь? Так?
Федька (смущенно). Ну сам... А то кто же?
Антон. А твое это дело — заклепки?
Федька. Постой, а чье же?
Федька. Постой, а чье же?
Антон. Твое дело массой руководить! Понял? Ты комитетчик, вождь... Понял?
Федька. Какой я комитетчик, Антон? Какой я комитетчик? Я слесарь. Мне б паровоз делать. Мне б машины производить. Погоди, война кончится, я такой двигатель изобрету! (Идет к рукомойнику, моет руки.) Необыкновенной мощи двигатель... Скорость быстрее самолета.
Антон (смеясь). Изобретатель! (Оглядывается.) А что, кормить нас будут или нет? (Кричит в дверь.) Мадам Обломок!
Входят мадам Обломок и Даша с посудой и хлебом.
Мадам Обломок. Чего кричишь? Надо порядок знать. (Ставит посуду на стол.)
Антон. Ну ладно, ладно... Вот дисциплина! Федька. Евдокия Петровна! (Улыбаясь, показывает вымытые руки.)
Мадам Обломок (торжественно, громко). Господа, прошу к столу!
Все шумно рассаживаются. Даша раздает хлеб. На тарелке остается ломоть.
Даша. Это Ефиму Ивановичу. Не пойму, где он мотается, шелапут...
Все едят.
Антон (мечтательно). К этому бы супу да хороший кусок мяса — цены бы супу не было.
Федька. Мясо! Какое оно бывает, мясо-то? Я уж забыл.
Очкарь. Мясо — это буржуазный предрассудок. Миф. Его выдумали. Только пшено реально. Оно — вот... (Разглядывает сквозь очки суп.) Э-э... И пшено грозит стать мифом... Я не вижу пшена!..
Борис. Как называется этот суп, мадам Обломок? Очень вкусный суп.
Наташа (смеясь). Это новости кулинарии: жареная вода!
Мадам Обломок (обиженно). Надсмешки строить легко. Что даете, из того и варю. (Подымается с места и, оскорбленная, уходит.)
Антон (кричит вслед). Мадам Обломок!
Мадам Обломок (обернувшись). У меня отец был Петр Федорович! Пожарник.
Наташа (виновато). Евдокия Петровна!.. Голубушка...
Антон. Евдокия Петровна!
Мадам Обломок (возвращается и садится, очень огорченная). Что это такое — жареная вода? У нас с мадам Распоповой, если хотите знать, графья обедали... И хвалили. И даже околоточный надзиратель Павел Максимович на что был любитель покушать... и тот...
Антон. Ну, ну... Поехала в доисторический мир...
С шумом распахивается дверь, и входят высокий рыхлый парень — Барыба. Он несет на плече Ефимчика, бережно опускает его на пол. Ефимчик весь в синяках и кровоподтеках. Все вскакивают с мест.
Даша (кричит). Господи, что с тобой? (Бросается к нему.)
Ефимчик. Ничего... Это я... агитировал...
Барыба (вздыхая). Великий человек!
Даша (уводя Ефимчика в другую комнату). Иди уж, иди, агитатор... (Уходит.)
Антон. Где ж это его... разукрасили так?
Барыба (откашлявшись). В пекарне Машурьянца... У нас, стало быть... (Опять откашливается в руку.)
Антон. Как же это он в пекарню попал?
Барыба (виновато). Я привел. Извиняюсь...
Антон. Ну, а ты кто? Откуда взялся?
Барыба. А я по улице шел. Вот как все дело, извиняюсь, и вышло. (Откашливается в руку. Молчит.)
Антон (ко всем). Поняли что-нибудь?
Все смеются.
Наташа. Нет, постойте... Сейчас мы все узнаем. (Барыбе, терпеливо.) Значит, вы по улице шли. А Ефимчик?
Барыба. А товарищ Ефимчик народу по карте объясняли. (После паузы, убежденно.) Великий человек!
Антон. Кто?
Барыба. Они! Товарищ Ефимчик!
Антон. Что ж он по карте объяснял?
Барыба. А все. Где фронт, где ихние, где наши. Очень правильно объясняли.
Антон. Да в пекарню-то он как попал?
Барыба. Это я. Извиняюсь! Конечно, кабы знал... (Кашляет в руку.) Я им говорю: вы б в нашу пекарню пришли, товарищ, объяснили, а то у нас, говорю, народ темный, а хозяин — лютый зверь! «Зверь, говорит, а вот мы ему когти-то обломаем!» Да... смело так объясняют: «Обломаем!» (Задумчиво.) Великий человек!
Антон. Ну, а дальше что, дальше?
Барыба. Лучше б и не водил я их. (Всхлипывает.) Ведь до чего правильно все объяснили они... товарищ Ефимчик... про нашу пекарню... «Вы, говорит, во мраке невежества, а кругом революция идет. А вы своего хозяина боитесь!» И кулаком сами машут. Ах, заплакал я, так говорили красиво... (Всхлипывает.)
Очкарь. Это Ефимчик-то?
Барыба. Они. (Подумав.) Великий человек! (Помолчав.) Ну, конечно, разве наш народ прочувствует. Появляется тут хозяин Машурьянец... Сволочь толстая... Одному мигнул, другому шепнул... Мастера и взялись за товарища Ефимчика. (Свирепеет.) Ну, тут уж и я не стерпел. Такая некрасивая драка пошла, да уж извиняюсь великодушно, товарищи!
При последних словах Барыбы из смежной комнаты выходят забинтованный Ефимчик и Даша.
Даша. Иди, иди, обедай, оратор.
Ефимчик. Обед, Хорошо! Садись, товарищ Барыба, — давай пополам. (Оба садятся за стол.) Это все оттого вышло, что я слов иностранных мало знаю. Разве этот народ обыкновенными словами сагитируешь?.. А иностранных слов я знаю мало...
Очкарь. Ничего, Ефимчик. Я тебя этим словам подучу.
Антон. Вот война кончится, Ефимчик, и пойдешь ты, брат, учиться. И станешь ты, скажем... доктором. А?
Федька. Или инженером. Чего лучше!
Борис. Или по коммерческой части. Ему больше подходит...
Очкарь. Интеллигентом будешь, Ефим Иваныч. В галстуке станешь ходить, и трость при тебе.
Ефимчик (вскипев). Да вы что, смеетесь надо мной? Как же доктором? Что я, беспартийный, что ли?
Барыба (вздыхая). Ну, не доктором... Ну, народным комиссаром... Можно?
Ефимчик (успокаиваясь). Народным комиссаром можно.
Даша. Сиди, сиди уж, ешь! Народный комиссар!
Все. Чай, чай, чай! (Колотят ладонями по столу.)
Мадам Обломок из большого чайника разливает чай.
Наташа (улыбаясь). А в самом деле, любопытно, что из Ефимчика выйдет. Из всех нас. Какими мы станем в будущем? А будущее? Какое оно? Вероятно, каждый представляет его по-своему. Я, например... я никак его не представляю... Что-то очень светлое, хорошее... а какое оно, не знаю. А ты как думаешь, Степан?
Рябинин. Я фантазер плохой! Только я так думаю, что кончится эта война — начнется другая...
Борис. Другая? С кем же это еще?
Рябинин. Не знаю... Но только еще много войн будет! Может, бескровные войны будут...
Очкарь. Экономические...
Рябинин. Только борьба всегда будет...
Антон. И так до конца нашей жизни?
Рябинин. Да, до конца. Я на все войны контракт подписал.
Наташа. А счастье?
Рябинин. В этом и есть счастье.
Пауза.
Антон. Нет, некрасиво ты жизнь рисуешь, Степан. Борьба. А во имя чего борьба? Будет борьба, будут и праздники. А я иначе себе будущее наше рисую. Замечательно красивой станет тогда жизнь на земле. И земля станет красивой, покроется солнечными городами, садами, парками... Дворцы будут. Дворец науки. Дворец культуры. Дворец труда. Безумству храбрых поем мы песню!
Мадам Обломок (восхищенно.) Господи, дожить бы!
Федька. А заводы?
Антон. И заводы станут красивыми! Чистыми! Радостными! Вот я шахтер, а мечтаю я — станут мои черные шахты белыми!
Рябинин (насмешливо). И уголь станет белым!
Антон (яростно). В белых штреках будем мы с тобой добывать черный уголь, Рябинин. Белые штреки... Белые надшахтные здания... И раз уж на то пошло — сад возле самой шахты. И люди станут красивыми. Все юноши будут, как ...(оглядывает ребят) как... да нет! Такой красоты парня еще нет среди нас. А все девушки будут красивыми... как Наташа!
Наташа (возмущенно). И ты! Вы все это говорите мне просто назло! Вот возьму я и срежу косы... прочь...
Антон. Ни за что! Что ты! Глупая! (Подходит к ней и говорит так, словно они одни.) Ты не подумай только, что я за красоту тебя люблю. Я б любил тебя и некрасивую. Но только это очень хорошо получилось, что ты такая да к тому ж еще и красивая... очень красивая... (Вдруг сообразив, что вокруг много ребят, и заметив, что Наташа вся красная от смущения, он обводит всех глазами и смущенно улыбается.) Ну что ж! Ну вот! Я не таюсь... Я люблю Наташу, а она меня. В общем, мы... как это называется... Ну, жених и невеста.
Общее изумление. Рябинин, побледнев, опускает голову.
(После паузы.) Все слышали? Вот ведь какое дело, товарищи!
Мадам Обломок. Господи! Свадьба! Свадьба!
Наташа убегает, мадам Обломок — за ней. Долгая пауза. Антон исподлобья оглядел всех я вышел. Молчание.
Федька (зло). Та-ак... Сюрприз... А... Нашли время для любви...
Борис (горячо). А ведь это измена, ребята, измена нашему делу. Ну, от Антона я не ожидал! Наташа — гимназистка: ей без любви немыслимо. А от Антона я не ожидал...
Федька. Враги под городом... Республика в опасности... А они — любовь.