Очкарь. Д-да... Не время, не время...
Даша. Время — не время, сердцу не закажешь.
Очкарь. Душа... Сердце... Любовь... Мы потихоньку скатились, друзья, в сферу метафизики. Черт подери, да комсомольцы мы еще или уже гимназисты?
Ефимчик (растерянно). Что ж это, трещит наша «Коммуна номер раз», а? Трещит!
Федька. Теперь им комнату надо отдельную дать. А если в поход тронемся, так особую карету. А там дети пойдут...
Борис. На бюро надо этот вопрос выносить. Это не частный вопрос, это дело принципиальное. Если все жениться начнут, так у нас не комсомол получится, а... тихое семейство...
Очкарь. Я согласен. Ставь на бюро, Рябинин!
Все оборачиваются к Рябинину. Он стоит бледный, крепко сжав костыли руками. Долгая пауза.
Рябинин (медленно, трудно). Ну что ж... Можно и на бюро. Комнату. Комнату надо дать... отдельно... (Улыбаясь.) Вот у нас уж... и первая семья в комсомоле... образовалась... А любовь! Что ж любовь?.. Любовь делает человека чище, лучше. Без любви на смерть как пойдешь? Любовь силу дает. Наташа теперь... и Антон... они теперь, ребята, всех нас богаче и лучше. И драться они будут так... так. (Неожиданно со злостью.) И я б сейчас драться пошел! Люто дрался бы я сейчас с беляками, кабы не костыли мои, проклятые костыли!..
Занавес
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Вокзал. Бронепоезд «Комсомолец» стоит под парами. Возле него — комсомольцы. В правом углу сцены — железнодорожная будка; рядом с нею — столик, за которым сидит военный комиссар Ковалев. Около него толпятся комсомольцы, получают оружие. В левом углу сцены у решетки стоит Наташа — регистрирует прибывающие комсомольские отряды. Прислонившись спиной к решетке, сидит мадам Обломок, очень печальная. На сцене разноголосый шум. обрывки песен, смех... Изредка — свисток паровоза. Падает снег. Вваливается отряд гвоздильщиков.
Гвоздильщик (Наташе). С гвоздильного.
Наташа. Сколько?
Гвоздильщик. Десять человек. Куда?
Наташа. Вот, к будке. Получайте оружие.
Гвоздильщики проходят. Вбегает Даша и с ней семь девушек.
Даша. Наташа, со швейной семь... Куда нам?
Наташа. К теплушке... Вот туда...
Даша. Весело как. Наташенька! (Девушкам.) Девчата, за мной!
Проходят к теплушке. К Наташе подходят озабоченный Антон.
Наташа. Все прибывают и прибывают.
Антон (улыбаясь). Не иссякла комсомолия, а?
Наташа. Как прибой... волнами... Шумно, весело... Словно и не на фронт, а на праздник!
Входит Федька с группой железнодорожников.
Федька (кричит). Железнодорожникам дорогу! Одиннадцать человек, один к одному!
Антон. Хорошо, Федя! К будке. Получай оружие!
Федька. А меня на паровоз. На паровоз — не забыл, Антон? Обещался.
Антон (смеется). Ладно! Помню, двигатель душевного горения.
Федька и железнодорожники с песней проходят.
Хорошо, Наташа!
Наташа (возбужденно.) Хорошо!
Антон (сияя). Гляди, как шумит комсомолия. Богат и славен комсомол. Его ряды необозримы.
Наташа. Новая жизнь начинается. Огромная...
Антон (обнимая ее за плечи). Наташа!
Наташа. Антон!
Свисток паровоза.
Антон (под гудок). Через огонь... через смерть... по всем дорогам... Да, Наташа?
Наташа. Да... По всем дорогам... сквозь смерть... вместе...
Подходит гурьба комсомольцев-печатников. К Антону подошел озабоченный Очкарь и что-то сказал ему. Антон вместе с ним направился к будке — к Ковалеву и Рябинину
Антон (у будки, горячась). Как же вы не понимаете, товарищ Ковалев? Ведь это наш бронепоезд, наш. Мы его построили. Он так и называется — «Комсомолец».
Ковалев. Ну и что же?
Антон. И мы желаем действовать самостоятельно. А вы хотите нас куда-то влить, кому-то подчинить...
Ковалев. Та-ак! Воевать вы хотите самостоятельно. И революцию делать самостоятельно. И с иностранными державами сношения иметь тоже... самостоятельно. Может, вам и республику учредить самостоятельную, комсомольскую?
Очкарь (улыбаясь). Так далеко мы не идем...
Ковалев (зло.) Дойдете!..
Рябинин (Антону). Он прав.
Антон. Наш отряд должен влиться в общую борьбу рабочего класса...
Ковалев. И подчиниться...
Антон (яростно перебивая). Кому? Кому подчиниться?
Ковалев (спокойно). Вот этому человеку. (Указывает на стоящего в стороне Шороха.)
Антон (опешив). А кто ж... этот человек?
Ковалев. Это товарищ Шорох.
Подходит Шорох. Это пожилой человек.
Антон. Кто же его поставил... над нами?
Ковалев. Партия, губком партии.
Пауза.
Рябинин. Я считаю, мы должны подчиниться партии.
Антон (смотрит на него зло, огненно). Ты, Рябинин, меня партийному долгу не учи. Для меня ничего нет дороже партии. (Поворачивается к Шороху и вдруг широко улыбается.) Здравствуйте, товарищ. Я вам подчиниться рад.
Шорох (смотрит на него внимательно. Потом, чуть усмехнувшись). А небось подчиняться не любишь?
Антон (вспыхнув). Я партийную дисциплину понимаю, товарищ...
Шорох. Д-да... Хочешь командовать — умей подчиняться. Так и Ленин нас учит. А больше всего учит не думать о своем самолюбии, а думать о пользе для общего дела. Так-то, сынок!
Антон (окончательно смутившись). Да я...
Шорох. Ну. ничего, ничего... (Ласково подмигнув ему.) Я ведь понимаю... сам молодой... (Смеется.) Мы ведь какие старики. Нас баррикады да тюрьмы навсегда молодыми сделали... (И уже совсем другим тоном.) Ты, что ль, отрядом командовать будешь?
Антон. Нет. (Улыбаясь.) У нас свой военспец есть. (Покалывает на Рябинина.) А я, если позволите, рядовым бойцом.
Шорох (внимательно смотрит на него). Ну что ж! Хорошо! (Рябинину.) Пошли к бронепоезду, посмотрим.
Антон. Рябинин и Шорох отходят к бронепоезду. Мимо Наташи с шумом проходит отряд пекарей, восемь человек во главе с Ефимчиком. Впереди — Барыба.
Ефимчик (упоенно командует). Ать, два! Ать, два! Левой! (Подходит к будке.) Р-рота, стой! На-пра-во!
Пекари невпопад, с шумом останавливаются.
Товарищ начальник! Мной сформирована рота молодых пекарей. Желаем на фронт. Даешь оружие!..
Ковалев (улыбаясь). Ну и рота! А ну, подходи по одному!
Первым подходит Барыба.
Сколько лет?
Барыба. Семнадцать.
Ковалев. Большой уродился. Рабочий?
Барыба. Тестомес.
Ковалев. Ну, иди месить белых гадов. Получай оружие.
Барыба получает винтовку, за ним — остальные.
Ефимчик (заметив Очкаря, возбужденно). Вот, Очкарь! И без иностранных слов я упропагандировал! Пришел я в пекарню, мастера удивляются: «Смотри! Ты еще живой?» — «Живой, говорю, и вовек меня вам не убить». — «Опять агитировать пришел?» — «Бейте, говорю, бейте! (Чуть не плача.) Опять! И не боюсь я вас, наемники гидры Машурьянца! Теперь опять ваша власть приходит... Мы отступаем... Но мы уходим за революцию биться, и у кого душа честная — пусть с нами идет». Безумству храбрых поем мы песню! (Улыбаясь.) И знаешь. Не стали меня мастера бить... А ребята... вот пошли...
Очкарь. Д-да... Незаурядный из тебя агитатор выходит, Ефимчик!
Ефимчик. Правда? Ну, я пойду посмотрю, как там моя рота... (Подходит, суетится.) Так, так... Винтовку получил — осмотри, протри... Подходи следующий... Спокойно, не толпись, все получат... Так.
Все получили оружие. Ефимчик осмотрел свою роту и подошел к Ковалеву.
(Небрежно.) Дайте теперь и мне, товарищ военный комиссар, винтарь получше!
Ковалев (рассеянно). Сейчас... Постой... постой... (Взглянул на него удивленно.) Да тебе сколько лет?
Ефимчик (оторопев). Четыр... пятнадцать...
Ковалев. Не подходишь! Молод. И слабенький! Ты погуляй еще!
Ефимчик. Как же так! Моя рота! Я сагитировал. (Яростно.) Думаешь, не могу, не могу, да? (Хватает винтовку.) Командуй! Командуй! Ну!
Барыба. Великий человек!
Ефимчик (чуть не плача). Командуй! Что хочешь командуй! Ну!
Ковалев (хохоча). Смирно! Напра-во!
Ефимчик делает все остервенело-старательно.
На пле-чо!! Шагом арш! (Кричит вслед.) Годишься, годишься, парень! Бери свою роту, веди на посадку!
Ефимчик (улыбаясь). То-то! А про года теперь спрашивать не приходится! Не у попа на исповеди... Пошли, ребята! (Уходит с ротой к бронепоезду.) Рота, стой! Товарищ Антон! Рота пекарей... (Вдруг замечает Шороха. Растерянно.) Батя! Папанька!..
Шорох. Это ты, Ефимчик? Вот ты где! А я тебя три месяца ищу, чтобы уши нарвать...
Шорох. Это ты, Ефимчик? Вот ты где! А я тебя три месяца ищу, чтобы уши нарвать...
Ефимчик (потупившись). Не имеете права драться, батя. Я теперь красноармеец.
Шорох. Красноармеец. Ишь ты! Ну, а обнять красноармейца я имею право? (Раскрывает объятия.)
Ефимчик исчезает в них вместе со своей винтовкой.
Ефимчик (расслабленно). Ба-атя! А я уж думал, тебя в живых нет.
Шорох. Не так-то меня легко убить, сынок! Опять вместе, сынок, опять всей фамилией идем на войну.
Ефимчик (восторженно). За власть Советов, батя, а?
Шорох (проникновенно). За будущее твое, сынок!
Рябинин (кричит на перроне). Приготовиться к посадке!
Шорох (сыну). Иди сажай своих. Я еще тут останусь. Я ваш поезд в Морозках догоню.
Ефимчик подошел к теплушке, заглянул внутрь, достал на кармана мелок и пишет крупно на дверях: «Коммуна номер раз!»
Рябинин (с перрона). По вагонам!
Наташа, покинув свой пост у решетки, торопливо идет черев сцену, за ней семенит мадам Обломок. Навстречу Наташе из-за кулис выходит Николай Сергеевич Логинов.
Наташа (остановилась). Папа!
Логинов. Наташа. Я запрещаю тебе ехать... с ними. Ты дочь моя, а не авантюристка.
Наташа (твердо). Я не могу не ехать... Пойми!
Логинов (категорически). Я запрещаю! В последний раз я говорю с тобой. Остановись, Наташа! Опомнись!
Гудок.
Наташа. Прощай, отец! (Смотрит на него, хочет броситься к нему проститься.)
Логинов. В последний раз — слышишь? Выбери! Подумай!
Гудок, шум паровоза. В теплушках запевают песню: «Эх, в Таганроге... д-эх. в Таганроге... в Таганроге случилась беда...»
Наташа. Я выбрала. (Бежит к эшелону.)
Логинов (кричит вслед). Никогда... Никогда... Никогда не возвращайся ко мне... Не приму, проклинаю!
Шорох (с перрона кричит Рябинину). В Морозках ждите меня!
Рябинин. Есть в Морозках!
Поезд уходит. Огни удаляются.
Шорох (скручивая цыгарку, подходит к решетке. Глядит на Николая Сергеевича). Сына провожали?..
Логинов (чуть слышно). Дочь...
Шорох. А я сына... (Усмехается.) Так всей фамилией и воюем. Курите. (Протягивает кисет.)
Мадам Обломок. Уехали мои комсомолисты...
Занавес
КАРТИНА ПЯТАЯ
Зима тысяча девятьсот девятнадцатого года. Вьюга. Здание железнодорожной школы. Это штаб группы Шороха. Класс. Парты грудой сложены у стены. На стенах — детские рисунки, карта России, доска с начерченными на ней задачами по геометрии и надпись мелом: «Коммуна номер раз!» Столик штаба. На нем телефон. Кое-где оружие. У печки Даша возятся над большим котлом. Наташа подходит к ней.
Наташа. Каша готова?
Даша. По-моему, соли маловато... Попробуй! Наташа (пробуя). Вкусно!
Даша (усмехнувшись). Это я умею. Вот война кончится, буду я... бабушкой. Внучки спросят: «Бабушка, бабушка, а что ты делала в революцию?» — «А я, деточки, кашу варила... больше ничего и не делала!»
Наташа. А я раны перевязывала — больше ничего. А Антон из винтовки стрелял — только всего и делал. И все мы небольшое дело делали, а получилось огромное. Вот так и скажут бабушки своим внукам. А, Дашок?
Быстро входят замерзший Шорох. Девушки встали невольно. Шорох молча подходит к печке, греет руки.
Замерзли, Иван Егорович?
Шорох. Есть немного... Дрезина-то открытая... Ветер... (Помолчал.) Из штаба не звонили?
Наташа. Нет... Связь, Иван Егорович...
Шорох (перебивая ее). Знаю. Но думал, восстановили... А разведка вернулась?
Наташа. Нет еще.
Шорох. Та-ак... (Хмурится.)
Даша (робко). Удалось вам... пробиться, Иван Егорыч... на дрезине-то?
Шорох (резко). Ты кашу вари, девушка. Разведчики придут — потребуется. (Быстро уходит).
Наташа. Нет разведки. Неужели что-нибудь случилось! В разведке Антон...
Даша. И Рябинин.. и Борис... Наташа, скажи мне... Только не обижайся. Ты очень любишь Антона?
Наташа (смеясь). Дурочка ты... (Обняла ее.) Очень!
Даша. А вот я не понимаю... Ну, как это бывает? Как это любит один человек другого? Вот я их всех люблю. Всех одинаково: и Рябинина, и Федю, и Ефимчика...
Наташа. Это не то...
Даша (огорченно). Я и сама знаю: не то. А иначе я любить не умею.
Наташа. Сумеешь, Даша, милая, сумеешь. (Прижимает ее к себе.)
Даша. Ой, как у тебя сердце стучит!
Наташа (просто и гордо). Даша, я скоро буду матерью.
Даша. Ой, Наташа!
Входит злой и замерзший Ефимчик с винтовкой.
Ефимчик. Фу, черт! Белогвардейский мороз, честное слово! Безумству храбрых поем мы песню!.. Совсем замерз. (Басом.) Повар первого класса, обед готов?
Наташа и Даша шепчутся между собой и не отвечают ему.
(Обиженно.) Ну и пожалуйста! Ломаки! (Берет миску, накладывает себе каши.) Я не понимаю: и на кой черт берут девчонок на войну?.. От них одно всеобщее неудобство. Что касается меня, то я на женский пол обычно плюю. (Ест, искоса поглядывая на девчат. Небрежно.) Между прочим... Я сейчас важный сон видел. Хотите, расскажу.
Даша. Хорош. На посту стоял и сон видел.
Ефимчик (смутившись). А может, то не сон был, а видение. (Ему не терпится рассказать, и он, отбросив амбицию, начинает.) Вот стою я на посту. Мороз... Устал я... И вдруг... будто кто-то трясет меня за плечо. Я открываю глаза и вижу — Ленин. (Сияя.) Владимир Ильич.
Наташа. Ну и какой же он?
Ефимчик (не замечая иронии). Вот такой же, как на портрете. Только в военном. Вот он смотрит на меня строго-строго и головой качает! «Нельзя, говорит, нельзя на посту спать, товарищ Ефимчик». А я говорю: «Я ж не сплю, Владимир Ильич... Я только так... Немножко». — «Устали вы, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, ничего... Но немножко устал... И замерз». — «А что, спрашивает, что вы сегодня ели, товарищ Ефимчик?» — «Каша, говорю, была, Владимир Ильич». — «А что каша с маслом, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, масла не было». — «Ну, ничего, товарищ Ефимчик, врагов разобьем — будет и каша с маслом. И отдохнете тогда. И все мы отдохнем. А сейчас нельзя спать. Нельзя... Нельзя...» И исчез. А я под дубом стою... (После паузы.) Вот какой политический сон! (Небрежно.) Конечно, его не вам, бабам, рассказывать, а товарищу Антону.
Даша. Ты отцу расскажи. Он тебе закатит три наряда, чтобы не спал на посту.
Ефимчик. Дура!
Даша (заметив, что Наташа рассматривает что-то на стене). Что там, Наташа? (Подходит к ней.)
Наташа (тепло). Рисунки... Детские рисунки...
Обе рассматривают рисунки.
Боже, как странно... Неужели и моя в школу пойдет?
Даша (вздохнув). Счастливая ты...
Ефимчик (кончил есть). Да... (Потягивается.) Что вы там все шепчетесь, секретничаете? (Не получив ответа, задет.) Ну и не надо, пожалуйста. Я скоро опять на пост пойду.
Наташа, накинув тулупчик, уходит. Ефимчик, скучая, оглядывается, замечает карту.
Карта. (Подходит к карте. Важно.) Давно я что-то в карты не глядел. Ну, ну! (Водит пальцем.) Значит, так... Вот тут, значит, мы сейчас… А вот тут враги... И тут враги тоже... А тут Москва... Ой!
Входит Шорох.
Шорох. Разведка не возвращалась?
Ефимчик (у карты). Нет. (Испуганно.) Батя!
Шорох. Чего тебе?..
Ефимчик. Иди сюда, батя! Скорей!
Шорох (подойдя). Ну!
Ефимчик (сквозь слезы). Что же это получается, батя? Тут — Юденич. Так. Тут — Колчак... Тут — Деникин... Тут... И выходит — от всей нашей Красной республики вот что осталось... Маленький кружок... Я рукой закрыть могу!.. (Закрывает.) Вот и вся республика, батя. А?
Даша подошла к карте, смотрит.
Шорох. Да, сынок, трудно...
Ефимчик (шепотом). Что же... не устоит Советская власть?
Шорох. Советская власть, сынок, теперь умереть не может: она — народная власть. Она — правда. А разве правда может умереть? (Ласково обнял сына.) Нет. Теперь нам назад не идти. Теперь только вперед. К коммунизму. Я умереть могу, смертен. А дело наше — никогда. Оно бессмертное. Мы умрем, вы нас смените. (Тепло, ласково ко всем.) Вот смотрю я на вас, ребята. Придирчиво смотрю. Может, иной раз и ругаю зря. Не безразлично мне, какая смена наше место заступит, наше знамя дальше понесет... (Шум за сценой.) Что там такое?