– Я не знаю, Федя. Но там ведь явно что-то искали, да? А искать можно только то, что спрятано!
– Получается все наоборот. Софочка не могла там ничего искать, потому что она-то знает, где лежат ее сокровища! Она же их сама прячет!
– Точно! – обрадовалась Василиса. – Так и есть! Слушай, какой ты молодец!
– Я?! – задумчиво удивился Федя.
Они сидели на холодной железной лавочке под козырьком остановки, снег в свете фонарей все летел и летел.
– А какой величины коробка?
Василиса показала какой.
– Интересно, что там может быть?
– Какая разница?!
– Очень большая разница! Если действительно искали то, что прячет Софочка, и для этого нас с тобой заперли в подвале, значит, игра стоит свеч.
– То есть?
– То есть в коробке нечто очень ценное, и тот, кто шуровал в костюмерной, об этом знает. Откуда? От Софочки?
– Мне кажется, она никому не рассказывала про коробку! – подумав, проговорила Василиса. – Она и меня-то испугалась как будто. И недовольна была, что я увидела.
– Слушай, автобусы в этом городе что, совсем не ходят? Мы сорок минут сидим!
– Почему, ходят. Мы просто их пропускаем.
– Понятно.
Федя еще посидел немного, потом поднялся и зачем-то отряхнул брезентовые штаны необычайной ширины.
– Нам надо с ней поговорить, с твоей Софочкой. И узнать, пропала коробка после разгрома или нет.
– Как поговорить?! Тогда она узнает, что я все тебе рассказала!
– Узнает, ну и что?
– Как – что?! Она меня выгонит с работы, Федя! Она же просила никому ничего не рассказывать!
– Она просила в прошлой жизни, – заявил Федя довольно жестко. – Когда не было ни убийств, ни ограблений и никто о них не думал. А в этой нам надо с ней поговорить. Бр-р, как я замерз!.. И есть охота страшно!
Он вышел на тротуар и поднял руку. Через минуту рядом затормозила желтая машина с шашечками на борту. Федя распахнул заднюю дверь.
– Садитесь, Кузина Бетси! – прокричал он. – Экипаж подан!
Василиса с трудом поднялась – тоже сильно замерзла! – и подошла.
– К Софочке я не поеду, – сказала она тихо, но твердо.
– И не надо. Я отвезу тебя домой.
– Дай мне слово, что не станешь ее ни о чем спрашивать.
– Не дам! – сказал Федя Величковский и подтолкнул ее в салон.
Утром выяснилось, что Максим Викторович, Федин начальник, в гостинице не ночевал, а был неизвестно где. Федя звонил ему с упорством, достойным лучшего применения, весь вечер – никто не отвечал, – а потом с утра, когда понял, что в номере Озерова нет. Он стучал и бросался на дверь довольно долго, уже поняв, что никого нет, и вызывая подозрения у проходивших по коридору постояльцев.
– Никто не открывает, – сообщил он одному, самому любопытному. – А мне что делать? У меня начальство пропало!
И еще жалко было домашней заготовки!.. Федя собирался ввалиться в номер Озерова с дедушкиным биноклем – бинокль он прихватил из дому, чтобы любоваться волжскими далями, – и цветным журналом, где предлагалась местная «элитная недвижимость». Журнал был прихвачен на стойке портье. Федя собирался по обыкновению усесться на полу и рассматривать журнал в перевернутый бинокль. Когда Озеров спросит, зачем он так делает, Федя ответит – чтобы цены казались меньше.
С биноклем на шее, – тот был военный, тяжелый, настоящая оптика, – и со свернутой в трубку «Элитной недвижимостью» в руке Федя походил по коридору туда-сюда.
…И что это значит? Куда начальник мог подеваться?
Романтические приключения Федя отверг сразу – вот уж на Озерова не похоже! Что тогда? Несчастный случай? Какой-нибудь форс-мажор? Уехал в Москву?..
Он вышел на улицу и кругом обошел стоянку. Озеровского джипа не было!
Уговаривая себя не беспокоиться, Федя вернулся в гостиницу, сел в буфете так, чтоб видеть стеклянные двери, и попросил чай и яичницу.
Журнал и бинокль он положил перед собой на стол, и теперь они ему мешали, все время попадались на глаза.
Вчера вечером они расстались возле театра – его окликнула Кузина Бетси, а Максим Викторович собирался провожать Лялю.
Может, Ляле позвонить?..
Он позвонил Озерову. Длинные гудки, и больше ничего.
Принесли яичницу, Федя съел ее и не понял, что съел. Какая-то девушка подошла и попросила зажигалку. Он сказал, что у него нет зажигалки, и не понял, зачем девушка подходила.
Потом он еще раз позвонил Озерову – длинные гудки, а потом «в настоящее время абонент не отвечает, оставьте сообщение после звукового сигнала».
– Максим Викторович, позвоните мне, – сказал Федя, хотя знал, что Озеров никогда не пользуется автоответчиком.
Он выпил чай, попросил еще, и еще выпил, а потом позвонил Василисе.
– Кузина Бетси, это я, – сказал он, стараясь быть жизнерадостным. – Как ваши дела и вообще здоровье?
– Федь, – ответила Василиса тихо, – я решила, что с Софочкой все-таки нужно поговорить! Ты прав.
– Что ты шепчешь?
– Тут бабушка рядом, я не хочу, чтобы она слышала. Мне кажется, у нее просто можно спросить, цела ее коробка или пропала после… после того случая. Это действительно может быть важно.
– Озеров куда-то делся, – сообщил Величковский. – Вчера не отвечал, сегодня не отвечает. В гостинице его нет. И машины нет.
– Господи, – перепугалась Василиса, – куда он мог деться?
– Я не знаю! – сказал Федя. От того, что он поговорил с ней об Озерове, ему стало немного спокойнее.
– Может, он в театре уже? Уехал рано утром!
– Или там ночевал! А мне не отвечает, потому что решил меня уволить.
– Федька, не болтай.
– Ты когда на работу поедешь?
– Мне в университет надо, прямо вот очень надо! А часам к трем я подъеду.
– Там и встретимся, – решил Федя.
– Ты мне позвони обязательно, когда Максим Викторович объявится!
Федя пообещал позвонить и еще раз набрал Озерова.
И тут он его увидел. Максим Викторович почему-то без куртки в одном свитере входил в стеклянные двери.
– Шеф! – радостно закричал Федя и замахал руками. – Я здесь, шеф!
Озеров кивнул и прошел мимо к лифтам.
Федя ничего не понял.
Подхватив со стола журнал и бинокль, он ринулся следом и вскочил в лифт, когда двери уже закрывались.
В лифте почему-то невыносимо воняло гарью.
– Шеф, я весь на нервах, – заговорил Федя. – Вы пропали, джип пропал, все пропало! Чем вы занимались все эти годы разлуки?
– Тушил пожар, – сказал Озеров.
– Потушили?
– Потушил.
И тут Федя понял, что он говорит… всерьез. Абсолютно всерьез. Левая рука у шефа была забинтована, и он как-то странно и неестественно ее держал, как собака раненую лапу. Щегольский синий свитер крупной вязки был весь измазан сажей и прожжен в нескольких местах. Вельветовые брюки в потеках и пятнах. В светлых волосах черная грязь.
– Так, – сказал Федя Величковский, – понятно.
В молчании они дошли до номера Озерова, он полез было в карман за карточкой, отпиравшей магнитный замок, сморщился и сказал, что ключа нет, потерял. Пока Федя бегал к администратору, пока объяснялся, пока делали новую карточку, Максим сидел на полу в коридоре. По всему коридору тянуло гарью и близким пожаром. Потом примчался Федя и открыл дверь.
Кряхтя и тихо ругаясь, Озеров стянул штаны и свитер и вышвырнул одежду на балкон. Ушел в ванную и долго не выходил. Федя сидел тихо притаившись. Лилась вода, и Озеров все что-то бормотал.
…Какой пожар он тушил, где?! Как это получилось, что шеф ввязался в такое дело?!
Озеров вышел в полотенце, кое-как обернутом вокруг пояса, и Федя вытаращил глаза: руки начальника все были в неровных красных пятнах, сильно воспаленных. Ниже полотенца тоже пятна. И на груди.
– Обжегся, – пояснил Озеров, морщась. – Перестань таращиться. Федь, у тебя есть запасные штаны? У меня только джинсы, а сейчас мне в них не влезть.
– Да, – сказал Федя. – Конечно.
И не двинулся с места.
– Свитер тоже принеси. Да не смотри ты на меня с таким ужасом, тоже мне красна девица! – вдруг рассердился обожженный и, видимо, героический шеф. – Все нормально!
Федя кинулся выполнять приказ, но немного притормозил:
– Я не понял, кто погорел-то?
– Дом Ляли Вершининой подожгли. Мы потушили.
– А она сама?!
– Жива.
Федя перебежал в свой номер, вытряхнул из рюкзака все свое барахло и стал лихорадочно рыться. Широченные штаны, огромная кофта на пуговицах, безразмерная, застиранная футболка с картинкой – медведь, составленный из слова «enjoy». «Enjoy» было набрано на разные лады, смешно. Еще, наверное, понадобятся носки… или нет?
Пока Озеров одевался, охая и матерясь, Федя ни о чем его не спрашивал.
– Слушай, какой у тебя рост?! – героический шеф помотал штаниной, которая была намного длиннее его ноги.
– Метр девяносто три. Да их можно подвернуть!
– Лучше обрезать.
– Да можно и обрезать, – с готовностью согласился Федя. – Я сейчас сгоняю к портье за ножницами и…
– Федька, не ерунди.
В Фединых одеждах Озерову было легче, чем в своих собственных. Ткань почти не прилегала, не терлась об ожоги, и постоянная ноющая боль, как будто все тело у него нарывало, немного отступила.
Кроме того, Федя сунул ему две какие-то таблетки из своих чудодейственных запасов.
– Это что такое? – спросил Озеров с подозрением.
– Обезболивающее, – ответил Федя. – Давайте, давайте!.. Это больничный препарат, без дураков. У меня всегда с собой…
– Я знаю, – перебил Озеров, – средства от поноса, от сердца и от головы. Тебе мамаша велела.
Он проглотил таблетки и сказал задумчиво:
– Вот дела…
– Расскажете? – осторожно спросил Федя. – Или лучше потом?
– Сейчас расскажу, – опять рассердился шеф. – Ты чего думаешь, я в обморок брякнусь? Так я не брякнусь!..
Он попытался сесть в кресло, оказался прямо перед зеркалом и поглядел на себя с отвращением.
– На самом деле я не очень понял, что случилось, – сказал он, кое-как устроившись. – Я остался поговорить с ее соседом. Помнишь, он в первый день с нами в ложе сидел?
Федя кивнул.
– Мы какое-то время разговаривали, даже выпили, по-моему. А потом пошли за ней.
– За Лялей?
– Ну да. Егор сказал, что ее нельзя одну оставлять.
– Почему нельзя?
– Потому что ее бросил этот актер… ну, их звезда самая-самая…
– Роман Земсков, что ли?
– Ну да. А она его очень любила. И теперь не может жить и собирается утопиться.
– Как?! – поразился Федя. – Так это она сама свой дом подожгла?! С горя?! Чтобы заживо сгореть?!
– Не перебивай. Ничего она не поджигала! Кто-то другой поджег. И этот другой – очень хладнокровный и опасный человек, как я понимаю.
Озерову хотелось пить, просто ужасно. Если бы дали ведро, он бы ведро выпил, вот как хотелось. Но он понимал, что для того, чтобы попить, нужно встать и пойти к крану, а он так хорошо пристроился, что почти не чувствовал боли от ожогов, и шевелиться было страшно.
– Мы с Егором подошли к дому, когда пожар только начался. Егор влез в окно и вытащил Лялю. А я тушил. Руки обжег, когда занавески срывал, они вовсю полыхали. И еще стол и шкаф! Как это крыша не занялась, удивительно. Если бы крыша, там бы все дотла выгорело.
– А Ляля сама не могла выйти?
Озеров помотал головой и облизнул губы.
– Она без сознания была. Похоже, этот поджигатель чем-то ее опоил. Когда я подошел, ее рвало, Егор «Скорую» вызвал. Он сказал, что положил ее на лавочку, начал снегом обтирать, что ли. Она очнулась, и ее сразу стало рвать. Ну, потом мы в больницу поехали, ее всю корчило, уже всухую… Там мне руку забинтовали и какой-то укол сделали, а ей… не знаю что.
– Промывание желудка наверняка, – предположил Федя. – При отравлениях всегда делают.
– Она рассказала, что кто-то к ней вошел, она не видела кто. Думала, что сосед, а потом оказалось, что не он. Сначала придушил ее пледом, после заставил выпить два стакана какой-то горькой воды. Она выпила, и у нее в голове все помутилось.
– То есть она никого не узнает, даже если увидит?
Озеров помотал головой и опять облизнул губы. Тут Федя догадался и подал ему графин. В нем было много воды, почти полный графин! Озеров припал к нему и пил долго, с наслаждением, даже постанывал слегка.
Остановился, отдышался и еще попил.
– Хотите, чай закажу? Нам сюда принесут, не нужно никуда идти!
– Какой еще чай? – Максим опять попил, отставил почти пустой графин и сказал: – Закажи.
Федя Величковский заказал по телефону чай с лимоном, «боржоми», лед и еще «сырную тарелку» и «хлебную корзинку» – для себя. Тарелка, корзинка и чай с лимоном были из всегдашней «нормальной» жизни, Федя неожиданно понял, что очень хочет, чтобы жизнь вновь стала такой!.. Чтобы не было убийств, поджогов, погромов. Чтобы все вернулось туда, откуда начиналось, – вот они с шефом Максимом Викторовичем, такие уверенные, веселые и довольные собой, едут в Нижегородский театр записывать спектакль для радио, и впереди у них приятное и несложное дело, почти неделя каникул на свободе, и можно сколько угодно рассуждать о прелести детективов и развивать на заправках наблюдательность, замечая, кто как ест, разговаривает и покупает соленые орешки!
Федя Величковский, двадцати четырех лет от роду, неожиданно и остро захотел домой – на собственную кухню, где родители, сделав иронические лица, слушают его рассказы, а братан пьет чай стакан за стаканом, раскачивается на стуле, и вид у него восторженный, и рот приоткрыт. Брат обожает Федины рассказы, и самого Федю обожает, и нет для него большего авторитета и лучшего друга!.. Федя снисходителен и великодушен к его четырнадцати годам, к его восторженности и младенческим интересам – ну, Федя-то точно знает, что они в четырнадцать лет младенческие!..
Еще он очень захотел на работу, в огромное здание на Белорусской, куда муха не пролетит и мышь не проскочит без пропуска, где суровые охранники всегда останавливают его и долго сверяют фотографию на пропуске с Фединой физиономией – не доверяют!.. Из-за штанов и курток не доверяют, бдительность проявляют! Раньше этих суровых людей он ненавидел за тупоумное следование инструкциям, а теперь испытывает к ним нежность. В здании на «Белорусской» не может случиться ничего того, что происходит с ними сейчас, там надежно и безопасно – всегда.
Федя никогда не считал себя трусом и знать не знал, что так ценит благополучие – свое и окружающих. Что он так зависим от этого благополучия!.. Что для него так важна устойчивость мира, в котором он существует.
…И что это значит? Это хорошо или плохо? Трус он или не трус?
– Федя, у тебя лицо скорбящей Богоматери. Что такое-то?!
– Извините, Максим Викторович. Я задумался.
Он потер ладонью отросшую за ночь щетину, сел на пол, по-турецки скрестив ноги, и посмотрел на шефа в перевернутый бинокль.
– Где ты его взял?
– Кого взял? А, бинокль! С собой привез. Это меня дед приучил. Он военный летчик и всегда и везде таскает с собой бинокль – рассматривать горизонты и пейзажи. Это его. Хотите посмотреть?
Озеров отпихнул от себя бинокль.
– Там еще одна странность, знаешь. – Почему-то ему было трудно об этом говорить. – Ляля сказала, что это был… не человек.
– В каком смысле? – изумился Федя.
– Фантом, – морщась, сказал Озеров. – Призрак оперы. Мираж. Лошадиная голова, рога и копыта.
– Сам Вельзевул наведался?!
– Она так говорит. То ли ей со страху показалось, то ли дело еще в чем-то…
– В чем еще может быть дело, Максим Викторович?! Он ей наверняка дал какой-нибудь галлюциногенный препарат. Вот и померещилось.
– Федя, препарат препаратом, но она же его видела! Видела еще до того, как он заставил ее пить!
– Скорее всего, она просто ничего не помнит! Помнит только свои галлюцинации. Это свойство мозга, называется компенсаторные реакции.
– Так твой папаша говорит? Или мамаша?
– Оба, – быстро сказал Федя Величковский и, подумав, спросил осторожно: – А точно она не сама отравилась и дом подожгла?.. От несчастной любви и общей нервности организма?
– Точно, Федя. Я сразу забеспокоился, потому что на дорожке были следы. Совершенно явные, отчетливые!.. Я еще подумал, что она несколько раз туда-сюда ходила, и удивился, куда она могла ходить. Егор все дорожки у нее расчистил, и следы были хорошо видны. Помнишь, какой вчера снег валил? Их минут через двадцать засыпало бы, и дом бы уже горел вовсю, мы даже подойти не смогли бы, какие там следы!.. Этот мираж и призрак оперы очень расчетливый и опасный человек, говорю тебе!..
– И кто из наших героев тянет на расчетливого и опасного? – спросил Федя. – Хоть один кто-то тянет?..
Им принесли чай и еду, и некоторое время они молчали. Федя, сидя на полу и поставив перед собой тарелки, поедал сыр с хлебом, а Максим с наслаждением тянул чай. Обезболивающее – «больничный препарат, без дураков» – сделало свое дело. Озерову было легко дышать, легко сидеть, и даже в сон клонило.
Сейчас бы напиться чаю, перебраться потихонечку на диван, приткнуться на подушку, потянуть на себя плед, включить телевизор, чтоб бубнил, заснуть моментально и не просыпаться до самого вечера.
Не разжимая челюстей, он зевнул.
Спать нельзя. Нужно съездить на пожарище и попробовать поискать там следы. Какие следы? Как искать? Непонятно, непонятно. Но надо ехать и искать.
Еще нужно поехать в театр и попытаться разобраться, кто подкинул в Лялин кабинет ключи и как это было сделано. У кого второй ключ от ее кабинета и есть ли такой в принципе?..
Нужно попытаться понять – действует один человек, «лишенный воображения» до такой степени, что решился на преступление, согласно Агате Кристи, которую цитировал Федька, или несколько человек? И все, что происходит в театре, – результат дьявольского плана или набор случайных событий? Как это можно выяснить? И можно ли вообще?