– Так коммуналка же! Холодильники в комнатах держим, – пояснила она и кивнула в дальний угол, где действительно комфортно расположился высокий современный холодильник.
Поставив на стол баночку оливок, она полезла в отделанный матовым зернистым стеклом шкафчик, вытащила из него початую бутылку армянского коньяка и сказала:
– Вот! С 23 февраля осталось! Дернем за встречу! И за наступающий Женский день!
– Дернем! – весело согласилась Женя, хотя не очень любила крепкие напитки. – Ну и где же твой Николаев? – спросила она, когда они «дернули» и закусили.
– Да на даче! Специально отгул взял. Проверить надо, как там после зимы. А мальчишки в институте. Сказали, что не раньше девяти явятся. Какой-то курсовик у ребят в общежитии будут делать. Оба в Сельхозакадемию поступили, которая в Пушкине. На землеустроительной специальности учатся. Говорят, очень она нынче перспективная.
– Галь, ну а как вообще?
– Что?
– Ну семейная жизнь? Я никак не могу представить тебя с Вовкой. Вы же все время дрались!
– Да это когда было! – рассмеялась Галя, налила еще по одной рюмке коньяка и задушевным голосом сказала: – Знаешь, Женя, я ни разу не пожалела, что вышла за Николаева замуж. Из меня, видишь, красавицы не получилось, а Вовка меня и такую любит. Представляешь, сыновьям уже по двадцать, а он меня любит!
– Ну, за это стоит выпить! – сказала Женя и чокнулась с Галкой.
– Хотя, конечно, может, ему просто лень, – рассмеялась та.
– Что лень?
– Ну… искать, в кого бы другого влюбиться. Он и в детстве был полноват и не слишком поворотлив, а сейчас – вообще…
– Толстый, что ли?
– Не столько толстый, сколько огромный! Он под два метра ростом! И сыновья в него. Я между ними бегаю, как лилипут в стране Гулливеров. В общем, Женя, у нас все нормально. Из коммуналки, конечно, теперь уж вряд ли выберемся, но особо не переживаем. Дачу вот в Трубниковом Бору построили. У нас там целых двенадцать соток. И дом хороший, теплый. Если что, там можно и зимой жить. И машина есть. «Жигуль», конечно, но мы не гордые. Нам иномарок не надо. В общем, все как у людей. Ну а ты-то как?
И Женя взахлеб стала рассказывать про свою жизнь, которая тоже, в общем-то, сложилась неплохо, и, конечно, про сына и мужа.
– Представляешь, Галка, мы с Сергеем познакомились в институте и первое свидание назначили друг другу в Питере, а когда он собрался меня провожать, оказалось, что нам обоим надо на электричку в наше Колпино! Мы ведь как переехали, так на Тверской и живем. А он жил совсем недалеко, на Красной улице. И ведь ни разу до института в Колпине не встречались!
– Значит, так у вас было на роду написано! – глубокомысленно изрекла Галка и спросила про Жениного сына: – А Игорек твой куда собирается поступать? Может, тоже в Пушкинскую академию рванет? Мои парняги довольны!
– Нет, Галь, Игорь в университет хочет, иностранными языками заниматься. Он в английской гимназии учится.
– Это в той, которая как раз на Тверской?
– Ага.
– Слушай, так там же и Валькина девчонка учится! И тоже в выпускном классе! Такая красотка!
– Какой еще Вальки? – не сообразила Женя и с удовольствием раскусила острую зеленую оливку, фаршированную паприкой.
– Ну, я же тебе о ней говорила: Вальки-Который Час!
– Вальки? – удивилась Женя и потянулась за еще одной оливкой. – Ты же сказала, что ее семья, кроме стариков, уехала из этого дома.
– Правильно. Они уехали. А года два назад, когда умер ее дед, Валька вернулась сюда вместе с дочкой. Видать, неудачно замуж сходила в Питере.
– Погоди… – продолжала удивляться Женя. – Как замуж? Какая может быть дочка, если у Вальки с головой не все в порядке?
– Знаешь, подруга, я думаю, мы здорово ошибались на предмет Валькиной придурковатости. Сейчас даже язык не повернется давать ей какие-то идиотские прозвища. Такая дама! Прости, конечно, но и тебе не чета!
– Не может быть! Я отлично помню, как Валька без конца подбегала к нам в обнимку с очень красивой куклой и твердила только одно: «Который час?» – даже без вопросительной интонации! Мы еще все завидовали ее кукле и считали, что родители специально где-то за большие деньги достали такую необыкновенную игрушку, чтобы хоть как-то потешить убогую.
– Вот тебе и убогая! Хоть картину маслом пиши с нее и с ее дочери Кристинки. Я сейчас думаю, что Вальке просто хотелось в нашу компанию, а нам больше никого не надо было. Мы ее высокомерно игнорировали, а она, как умела, пыталась примазаться. А может, у нее родители строгие были: велели к определенному часу домой с гулянки возвращаться. Ее семья ведь вообще была какой-то особенной. Они же единственные во всем доме жили без соседей. Мои родители всегда Кирьяновых буржуинами обзывали. Потом, правда, к оставшимся бабке с дедкой все равно соседей подселили… Целых две семьи.
– Слушай, Галка, а ведь с Игорем в одном классе и впрямь Кристина учится! – оживилась Женя. – И, по-моему, тоже Кирьянова! То есть получается…
– Получается, что Валька дала дочери свою фамилию. Может, у нее гражданский брак был, а может, и вообще никакого не было. Хотя вряд ли. Уж очень она красивая. – Галя налила в обе рюмки еще коньячку и сказала: – Так что, если вы в одном классе, значит, должны встречаться с Валькой на родительских собраниях!
– Честно говоря, я редко хожу в школу. Игорь хорошо учится, претензий никаких… Да я могла и не узнать ее, если она, как ты говоришь, несказанно похорошела.
Жене уже давно хотелось спросить, что Галка знает о Ермоленко с Никольской, и даже наметила себе как-нибудь исподволь начать разговор о них после этой рюмки, но подруга вспомнила о Люде сама:
– А вот о Никольской я не знаю ничего: где она, что с ней. Помнишь, мы с тобой клялись, что, когда вырастем, непременно станем в сто раз красивее ее? Тебе вот удалось! А я, выходит, нарушила страшную детскую клятву!
Галка совершенно независтливо расхохоталась, а Женя тонким голосом спросила:
– А о Ермоленко что-нибудь слышала?
– Сашку даже несколько раз видела! Разговаривали. Он все такой же: красивый и интеллигентный. Жил в Питере, а недавно вернулся сюда. Купил себе квартиру в новом доме на улице Ижорского Батальона. Чувствуешь, как наших не отпускает от себя Колпино! Вроде бы и городишко так себе, а притягивает! Многие из Северной Пальмиры обратно возвращаются. И, я считаю, правильно. Здесь и тише, и воздух лучше, и суеты столичной нет, а езды до Невского проспекта всего каких-то полчаса. Ты ешь давай! – без всякого перехода потребовала Галка и потрясла бутылкой, на дне которой еще плескался коньяк. – Пока все не допьем, ни за что домой не отпущу!
Женя подумала, что надо бы позвонить Сергею и объяснить, где она «покупает мясо для супа», но потом, с не до конца еще осознанной мстительностью, решила: «Не позвоню ни за что! Пусть помучается!»
Она помнила, что Ермоленко говорил ей о своей личной жизни, но подумала: может, Галка знает больше. Засунув в рот сразу три тонких кусочка сервелата, индифферентно, что далось ей не без труда, Женя спросила:
– А что у Сашки за семья?
– Похоже, не задалась она у него, – ответила Галка, разливая по рюмкам остатки коньяка. Вышло не по полной, и она огорченно развела руками.
Жене было все равно, сколько спиртного плескалось в ее рюмке. Она и так уже опьянела от коньяка, и от Галки с ее добрым, некрасивым и таким родным лицом, и особенно, конечно, от расспросов о Ермоленко.
– Говорил, что нынче холост, – продолжила Галя, – это, конечно, продлится недолго. Такие красавцы долго на дороге не валяются. Подберут. А может, уже подобрали. Мы ведь встречались в двухтысячном году, как и договаривались, у Владимира Ильича. И тогда у Сашки все было как-то не очень…
– Вы встречались? – поразилась Женя, но тут же вспомнила: Ермоленко тоже говорил ей, что приходил на встречу на привокзальной площади. С трудом сохранив на лице удивленное выражение, она спросила: – Неужели и кусочки открытки складывали?
– Знаешь, я сначала не хотела идти, – рассказывала Галка. – Говорю Вовке: все это детские штучки. Ребята уже об этом давно забыли, переженились, и никто не придет, поскольку у всех куча дел. А он мне: ну что нам стоит добежать до Ленина. Два шага всего. Я и согласилась. Ведь в самом деле ничего не стоит. Рядом же. Как говорится, рукой подать. На условленном месте был один Сашка. Стоял на ветру, как второй памятник. Ну… посидели в кафе напротив, которое из столовки переделали, поговорили. У него же день рождения был! Он хитро уклонялся от рассказов о себе, но мы с Вовкой и не настаивали. Ежу же ясно, что если бы все у него в жизни было хорошо, то он либо справлял бы дома свой день рождения, наплевав на какие-то детские договоренности, либо пришел бы на встречу с женой. Мы с Николаевым весь вечер вынуждены были тарахтеть о себе, о своих сыновьях да о Юрике Филиппове.
– О Юрике… – растерялась Женя. – Надо же! Юрик как-то вообще выпал из моей памяти. Что он? Где?
– О Юрике… – растерялась Женя. – Надо же! Юрик как-то вообще выпал из моей памяти. Что он? Где?
– Ну ты даешь! – даже рассердилась добрая Галка. – Хорошо живете, значит! Не болеете!
– В каком смысле?
– В самом прямом! Да Юрий Петрович Филиппов сейчас первый в Колпине хирург! Заведующий отделением! Его все знают и стремятся попасть только к нему на операцию!
– Да… мы как-то… не оперировались… к счастью…
– А мне вот желчный пузырь он самолично отрезал. Плохой был пузырь. Лопнул, понимаешь… Если бы не Юрка, все! Кранты! Слушай, давай остатки коньяка за Филиппова выпьем! Вот честное слово, я ему жизнью обязана! – И Галка с торжественным лицом взялась за рюмку.
Женя тут же торопливо подняла свою.
– А когда я уже немножко оклемалась, но еще была в больнице, – продолжала Галя, – мы втроем, я, он и Николаев, у него в ординаторской вот так же с коньячком посидели, всех наших повспоминали. Юрка сразу сказал, что на встречу обязательно придет, только если у него в этот день не будет срочной операции. Видать, была. Святой человек наш Юрик! Кстати, ты спрашивала о разрезанной открытке!
– Да-да! – подхватила Женя.
– Так вот. Я свой кусок в тот же день потеряла. Вывалился из туфли. Старая была, растоптанная. До сих пор не знаю, что на нем было написано. А Вовке с Юриком достались две половинки того, что написал Филиппов, представляешь?! Я ухохоталась, когда они, будто какие-нибудь резиденты, заброшенные во вражеский стан, их соединяли. Оказалось, что Юрик обещал нам к двухтысячному году получить ни много ни мало Нобелевскую премию мира. Пока не получил, но, я тебе скажу, всенародная любовь города Колпина ничуть не хуже Нобелевской будет!
– А ты помнишь, что сама писала в той открытке, Галка? – спросила Женя.
– Помню. Я тогда никак не могла придумать, что бы такое умное написать, поэтому нацарапала: «До встречи в двухтысячном году», а ниже приписала, что не хочу отсюда уезжать! Вот и не уехала! Теперь и не поймешь: то ли сглазила, то ли желание сбылось. А ты что написала?
Женя никак не могла признаться Галке, что призналась в любви к Ермоленко, поэтому сказала, что в письменной форме звала всех в гости к себе на новую квартиру.
– А что было на том кусочке, который тебе достался? – спросила Галка.
– Я его тоже потеряла, – призналась Женя, – только много позже. Там было что-то непонятное разными почерками. Полная бессмыслица.
– Ну и ладно! – успокоила ее Галя. – Все это детские игры, не более! Сашке Ермоленко достался кусочек, где была половина моей фразы и еще какое-то одно слово, написанное другим почерком. Сейчас уж не припомню какое. Ой! – вскрикнула она, взглянув на часы. – Скоро пацаны явятся!
– Да-да, перебрали мы с тобой, Галка, свой лимит времени, – согласилась Женя. – Меня тоже дома заждались. Пойду!
– А может, посидишь еще? – предложила Галя. – Столько лет не виделись! Сейчас картошки начищу! На ребят посмотришь! Все-таки жаль, что Николаев на даче! Он так бы тебе обрадовался!
– Нет, Галь, я пойду… Спасибо за все! Думаю, еще увидимся. Вот тебе мои телефоны. – И она черкнула на белой полосе лежащей на столе газеты номера домашнего и мобильного. Когда писала, с неудовольствием отметила, что ее мобильник за весь вечер ни разу не пискнул. Сергей ее не разыскивал. И как это следует понимать?
На лестнице Женя столкнулась с двумя юными и совершенно одинаковыми гигантами в черных кожаных куртках и поняла, что ушла вовремя. Она и так несколько нарушила ритм жизни Николаевых. Галка, конечно же, не успела еще сварить сыновьям картошки.
* * *Домой Женя, разумеется, вернулась без мяса для супа и с недвусмысленным запахом коньяка, который исходил, казалось, из всех пор ее тела. Первый раз за всю свою супружескую жизнь она употребила алкогольный напиток в приличном количестве на стороне и отдельно от мужа. Разумеется, понравиться сие Сергею не могло.
– Это ты мне назло, да? – спросил он.
– Что назло? – не поняла Женя.
– Ну, вместо мяса для супа взяла и где-то напилась!
– Я действительно немного выпила, но не где-то, а у Галки, подруги моего детства! Мы с ней случайно встретились.
– Если случайно, то могла бы, между прочим, и домой позвонить: мол, так и так, нахожусь там-то и там-то, буду тогда-то.
Лицо Сергея было нездорового малинового цвета, что Женя довольно отчетливо рассмотрела сквозь незначительное коньячное помутнение в глазах.
– Но ведь и ты мне не звонил, хотя мог бы и поинтересоваться, в каком магазине такие длинные очереди за мясом! – запальчиво ответила она, решив, что, если надо, она тоже раскочегарится до любой степени малиновости.
– А я не хотел, потому что ты ушла демонстративно! – сказал Сергей и так глубоко засунул руки в карманы тренировочных брюк, что штанины несколько приподнялись, насборились и смешно обнажили голые ноги в пляжных вьетнамках.
Жене очень хотелось рассмеяться, глядя на мужнины пальцы, нелепо торчащие из шлепанцев, но она, с трудом сдержавшись, спросила без тени улыбки:
– То есть как это демонстративно?
– Так это! Ты решила наказать меня за невинные шалости юности!
– Да? – искренне удивилась переполненная впечатлениями от встречи с Галкой Женя, совершенно забыв, что рассталась с мужем на обсуждении «скелетов в шкафах». – А у тебя они, значит, были?
– А у кого их не было? – бросил ей Сергей, и малиновый цвет его лица плавно начал перетекать в фиолетовый.
– У меня, например, – сказала Женя и тут же засомневалась в собственной искренности. Конечно, никаких шалостей с Ермоленко у нее не было, но она очень хотела бы, чтобы они были.
Сергей этих сомнений в ее голосе не уловил и принялся оправдываться:
– У меня тоже ни с кем не было ничего серьезного!
– Ага! Значит, все-таки что-то было! – Женя очень обрадовалась, что на совести мужа тоже имеются черные пятна, как и на ее собственной.
Они еще минут десять обменивались бессмысленными колкостями и нелюбезностями, которые все вместе тянули на хорошую ссору, самую серьезную в их совместной жизни. Ночью супруги Краевские спали на одной постели, отодвинувшись друг от друга как можно дальше, чтобы ненароком не соприкоснуться ни локтем, ни коленкой.
* * *Александр Ермоленко последнее время регулярно курил в постели, чего раньше себе никогда не позволял.
– Саш! Ну что ты себе позволяешь! – сердито сказала ему красивая женщина в очень открытой и коротенькой ночной сорочке, вытаскивая из его пальцев сигарету. – Смотри! Опять пододеяльник прожег!
– Ну и что? Мой пододеяльник! Хочу и жгу! – грубовато ответил Ермоленко.
– Все пропахло этим отвратительным дымом! Даже мое белье! – Женщина поднесла к брезгливо сморщенному носу подол голубой шелковой сорочки, обнажив при этом самые соблазнительные части своего пышного розового тела, но на лежащего рядом мужчину они не произвели ровным счетом никакого впечатления.
– Я тебя, Люда, здесь не держу, – сказал он, взял из пачки новую сигарету и опять закурил.
– А говорил, что любишь, – капризно отозвалась она и натянула напрасно задранную сорочку на розовые коленки. При этом обнажилась грудь, такая же розовая и идеально округлившаяся, на которую Ермоленко тоже не среагировал должным для мужчины образом.
Он сделал глубокую затяжку и вместе с мощной струей дыма вытолкнул в потолок уже несколько раз повторенную за это время фразу:
– Последний раз я говорил тебе о любви больше двадцати лет назад.
– Знаешь, Саша, тебя будто подменили после дня рождения. И что такое с тобой случилось? Ты бы рассказал. Я пойму.
– Поймешь? – расхохотался Ермоленко. – Ну давай: слушай и понимай! В собственный день рождения я неожиданно встретил женщину… Забыть ее не могу. А ты… Ты можешь наконец снять свою несчастную сорочку и целыми днями разгуливать передо мной абсолютно голой, но и это тебе не поможет! Я устал от тебя, Людмила!
– Я люблю тебя, Саша…
– Вот ведь врешь и знаешь об этом! Может, и любила когда-то, но теперь твоя любовь ко мне уже давно быльем поросла! Тебе просто деваться некуда. Если бы тебя не бросил твой шоумен, ты в моей постели и не появилась бы!
– Все не так! – крикнула Людмила. – Человек не застрахован от ошибок! Ты тоже не идеал и был женат, но я люблю тебя таким, каков ты есть!
– А вот женитьбу мою трогать вообще не надо! Тебя она никак не касается! И вообще я тебе посоветовал бы завтра же собрать свои вещи и съехать отсюда! – Ермоленко резко рубанул воздух рукой с сигаретой. Красный столбик горячего пепла упал на пододеяльник и опять прожег в синем шелке аккуратную круглую дырочку, но Людмила на это уже не обратила внимания.
– Неужели так зацепило? – спросила она. – И кто же эта женщина?
– Не твое дело.
– Ты груб, Саша!
– А тебя никто не заставляет терпеть мою грубость, – опять вместе с дымом выдохнул в потолок Ермоленко.