За хлопотами и не заметил, что пришло время ужина. Я переоделся в свой парадный кафтан и приказал накрыть мне в капитанской каюте, в которой в данный момент путешествовала несостоявшаяся невеста. Кормили на нефе всухомятку. Впрочем, на ладье тоже не было печки. Не потому, что я боялся пожара, а места на ней и так слишком мало. Нам с Алике подали копченый окорок с пшеничными сухарями, твердый сыр, вареные яйца, мед и вино. Сыр, кстати, был очень вкусный. В Путивле такой делать не умели. Девушка ела мало, хотя трястись от страха уже перестала. Без доспехов и сабли я не выгляжу отморозком. Ее больше занимало изучение меня, поиск моих слабых сторон. От меня зависело ее будущее, поэтому надо было срочно подстроиться и попытаться улучшить свою участь. Когда меня утомлял ее взгляд, я смотрел Алике в глаза. Она сразу опускала их и делала глоток вина. Несколько минут я мог есть спокойно, а потом изучение возобновлялось. Обсуживала нас пожилая женщина, ее кормилица, которую звали Перрет. Она тоже внимательно наблюдала за мной, но и не забывала строго поглядывать на свою госпожу, которая сразу начинала что-нибудь жевать. Видимо, по их мнению аппетит Алике должен был обозначать хорошее отношение ко мне. Пока ее аппетит тянул на слабовраждебное.
Насытившись, я в очередной раз поймал взгляд Алике, заставив ее потупиться, после чего сделал расклад:
– К жениху ты теперь не скоро попадешь. Скорее всего, тебя сочтут погибшей, и найдут другую. Тем более, что приданого у тебя нет. Может быть, твой отец наберет еще одно, а может, и нет. Ты какая по счету дочь?
– Последняя, – еле слышно ответила Алике.
Наверное, тоже пятая или даже шестая. Второе приданное вряд ли получит. Особенно, если потребуются именно рыцари.
– Значит, возвращаться к отцу тебе не стоит, – сделал я горький вывод и перешел ко второй части, послаще: – У меня год назад неподалеку отсюда утонули жена и дети. Море их забрало, а взамен дало тебя. Я – князь, а не пятый сын, которому ничего не светит. Мне принадлежат город и два десятка деревень. Твое приданое меня не интересует. В море больше добуду. В моей земле зимы чуть суровее, чем в княжестве отца твоего несостоявшегося мужа, но и не так холодно, как на родине твоих предков норманнов. Кстати, они и мои предки, – сообщил я, имея в виду настоящего князя, Рюриковича. – Но тебе придется поменять веру на греческую. Мне без разницы, как ты будешь молиться и креститься, но моим подданным – нет. Так что выбирай – ко мне поедешь или к отцу?
Выбора у нее, в общем-то, нет. К отцу – это выйти замуж за его поданного или податься в монастырь, а княжеский титул стоит отречения от мессы. Алике посмотрела на Перрет, ожидая не столько подсказки, сколько одобрения. Рациональное франко-норманнское мышление уже выбрало более выгодный вариант.
Алике отхлебнула вина намного больше, чем в предыдущие разы, и спросила:
– А твой город богатый?
Этот вопрос обозначал, что молодое поколение выбирает титул и достаток. Не зависимо от величины города.
– Меньше Венеции, – ответил я, потому что не знал, какие города являются столицами княжеств Ахейского и Мазовецкого. – В нем будет скучновато, зато спокойнее и богаче, чем у твоего отца.
– У него много подданных греков, которые молятся по-своему, он их не притесняет, – сообщила княжна.
– И правильно делает, – сказал я.
Мои поданные с зимы начали намекать, что мне пора бы снова жениться. Оставаться вдовцом может только пожилой мужчина. Разрешалось год носить траур, а потом надо было делать выбор. Мне перечислили всех княжон на выданье, с которыми я состоял в не очень близком родстве. Можно было породниться с каким-нибудь половецким ханом и заиметь союзника в степи. Или взять дочь боярина богатого и сильного. Меня такие варианты не устраивали. Не хотел иметь никаких обязательств ни перед кем из тех, кто живет по соседству со мной. Как-то, в самом начале княжения, обдумывая эпоху, в которую влип, я вдруг вспомнил, что скоро припрутся монголы гонять половцев, а потом во второй раз, чтобы остаться надолго. Воевать с ними не собирался, тем более, из-за родственников жены, потому что знал, чем это кончится. Если не получится договориться с монголами, придется сматываться далеко и надолго. Женитьба на Алике кажется мне более подходящим вариантом. На худой конец можно будет к отцу ее податься. Впрочем, я бы взял ее в жены и просто так. Уж больно красива…
Я рассказал ей о своем княжестве, о том, как родился и вырос, как стал князем. На юных девушек такие истории производят впечатление. Алике слушала, приоткрыв алые губки. Эта романтичная история в придачу к княжескому титулу делала меня все желаннее. Когда я закончил рассказ, за окном совсем стемнело. Поскольку годовое воздержание уже напрягало меня, сказал Перрет:
– Спать будешь в соседней каюте.
Возразить ни она, ни Алике не успели, потому что я вышел на палубу, чтобы приказать убрать паруса и лечь в дрейф. Все равно к ночи ветер утих. Даже если бы захотели, идти ночью не смогли бы. Ладья ошвартовалась к левому борту нефа. Теперь на ней вдвое меньше людей. Не так тесно будет. Я назначил вахты на нефе и ладье, объяснил, в каких случаях будить меня, а в каких нет. После чего вернулся в капитанскую каюту.
Алике сидела на кровати. Рядом на сундуке горела масляная лампа, в тусклом свете которой девушка казалась старше. Когда я вошел, Алике встала. Обруча на голове не было. Светлые волосы, доставшиеся ей от норманнских предков, теперь спадали не только на спину, но и на грудь. На девушке была другая рубашка, тоже белая и с красно-золотой тесьмой, но короче, чуть ниже коленей. Руки опущены вдоль тела, а голова просто опущена. Демонстрация полной покорности судьбе и мне. Раздевай и властвуй. Что я и сделал, показав Алике дорогу в рай на земле.
16
Херсон за семьсот лет почти не изменился. Разве что на месте многих двухэтажных домов появились трех-, четырех– и даже пятиэтажные. И вони стало меньше. Рыбу все еще ловили и солили и вялили, но гарум больше не делали. По крайней мере, в промышленных масштабах. Город теперь принадлежал княжеству Феодоро. Оно образовалось из части бывшей византийской фемы Климата. Занимало южный берег Крыма от будущей Алушты до будущей Балаклавы. Жаль, что туризм в эту эпоху больше военный, пляжами не интересуется. Княжество так назвали, наверное, в честь столицы Феодоро, расположенной вдали от моря. Готы называли ее Мангупом. Они теперь преобладали в Херсоне. Много в нем было и аланов. Не тех лихих кочевников, с которыми я когда-то ходил в походы на гуннов и утигуров, а оседлых, освоивших городские профессии, в том числе и чиновничьи. Аланом был таможенник, который приплыл на лодке к борту нефа, когда мы встали на якорь в бухте. У него было узкое лицо с жиденькими усами и бороденкой светло-каштанового цвета. Черная шапка в виде перевернутого горшка, натянутая до ушей, скрывала волосы. Затылок выбрит по старой готской моде. Одет таможенник был в синюю шелковую рубаху и кафтан без рукавов из золотистый плотной ткани, кажется, шелковой, который в Англии называли блио, на Руси величают ферязью, а здесь – туникой. Штаны до колен, темно-синие, заправлены в высокие сапоги, вышитые золотом до подошв. Таможенники во все времена и во всех странах живут хорошо, но не долго.
– Какой груз? – поинтересовался он.
– Никакой, – ответил я. – Перегрузим на ладью и повезем на Русь. Здесь продам только неф.
– Значит, неф и есть груз, – решил таможенник. – Заплатишь десятину с продажи.
– Хорошо, – согласился я на аланском языке.
Таможенник удивленно гмыкнул то ли потому, что ждал возражений по поводу высокого сбора, то ли поразился моему знанию аланского. Он посмотрел на меня более человечно, что ли, и спросил:
– Покупатель уже есть?
– Не знаю, – ответил я и кивнул на венецианского купца: – Бывший хозяин, венецианец, хочет выкупить, но не уверен, что сможет занять столько денег. У него есть два дня, пока мы перегрузим товары на ладью.
Пиратство в Византии каралось строго, но на венецианцев теперь законы не распространялись.
– Если не найдет, скажешь мне. Одному нашему купцу как раз такое судно надо, – предложил алан.
– Хорошо, – повторил я на аланском.
– Откуда знаешь наш язык? – спросил таможенник на том же языке.
– В моем отряде на службе у Ласкаря было много аланов, – сочинил я.
– Племянник мой сейчас служит у него, – сообщил таможенник. Он собирался еще что-то рассказать, но заметил заходящее в бухту судно и откланялся, разрешив на прощанье: – Можешь стать к причалу, все равно сейчас судов мало.
Я ошвартовал неф к причалу, а лагом к нему – ладью. Кнехты на причале теперь все были каменные. Матросы сперва выгрузили из твиндека лошадей. Двадцать один боевой конь, семь верховых лошадей, по словам Алике, иноходцы, и ее кобыла белой масти. Не сказать, что лошади очень хорошие, но и плохими не назовешь. Ладно, захваченному коню зубы не смотрят.
Пиратство в Византии каралось строго, но на венецианцев теперь законы не распространялись.
– Если не найдет, скажешь мне. Одному нашему купцу как раз такое судно надо, – предложил алан.
– Хорошо, – повторил я на аланском.
– Откуда знаешь наш язык? – спросил таможенник на том же языке.
– В моем отряде на службе у Ласкаря было много аланов, – сочинил я.
– Племянник мой сейчас служит у него, – сообщил таможенник. Он собирался еще что-то рассказать, но заметил заходящее в бухту судно и откланялся, разрешив на прощанье: – Можешь стать к причалу, все равно сейчас судов мало.
Я ошвартовал неф к причалу, а лагом к нему – ладью. Кнехты на причале теперь все были каменные. Матросы сперва выгрузили из твиндека лошадей. Двадцать один боевой конь, семь верховых лошадей, по словам Алике, иноходцы, и ее кобыла белой масти. Не сказать, что лошади очень хорошие, но и плохими не назовешь. Ладно, захваченному коню зубы не смотрят.
За кусок хлеба с сыром чумазый пацаненок, который болтался на причале, проводил нас за город. По пути проехали мимо того места, где стоял мой дом. Вместо него и соседнего построили длинный четырехэтажный. За городом тоже почти ничего не изменилось, хотя бывшую свою виллу я найти не смог. Сразу стало грустно. Не возвращайся туда, где был счастлив…
Пацаненок привел нас к хозяину большого постоялого двора. Он напоминал тот, которым владел Келогост. В этом хозяйничал пожилой гот. Он, на ходу вытирая левой ладонью рот, спустился со второго этажа, когда я один въехал во двор. Седые волосы были коротко подстрижены «под горшок», затылок, щеки и подбородок выбриты. Только усы оставлены, длинные и густые, наподобие тех, которые будут в моде у запорожских казаков. На готе были только штаны и рубаха холщовая до коленей и с рукавами по локоть. Из правого рукава выглядывал обрубок руки. Штаны были из той же материи, заканчивались на пару сантиметров ниже подола рубахи. Босые ноги с грязью между пальцами, будто ходил по влажной почве.
– Остановиться хочешь, боярин? – спросил хозяин постоялого двора.
– Князь, – поправил я.
– Прости, князь, не знал, кто ты! – извинился гот.
– Хочу лошадей у тебя разместить, двадцать восемь, – сказал я. Одного иноходца решил оставить на судне, точнее, на причале возле него. Князю ведь не положено ходить пешком. – Хватит у тебя места?
– Конечно! Конюшня сейчас пустая, все купцы разъехались, – радостно сообщил он. – А надолго?
– Дня на три, может, больше, – ответил я. – Возможно, еще несколько лошадей приведут мои люди.
Я собирался прикупить несколько коней и отправить всех вместе по суше с половиной экипажа. Сам же с вином, оливковым маслом и кое-какими товарами, которые куплю здесь, поплыл бы на ладье.
– Пусть приводят. Сколько надо, столько продержу, – заверил хозяин постоялого двора. – Сена и овса у меня хватит до нового покоса.
Мы договорились о поденной цене. Хозяин постоялого двора, которого звали Теодор, сказал, что, если лошади простоят больше недели, буду платить на четверть меньше. Мои люди вместе с готом завели в конюшню лошадей. Бедные животные так намучились в трюме за время плавания, что теперь вели себя смирно. Я заплатил за три дня вперед и спросил:
– Руку где потерял?
– В Константинополе, – ответил Теодор. – Защищал от латинян.
– Я был в Варяжской гвардии. Ранили в живот, чудом выжил, – не удержался и похвастался я чужими заслугами.
Хозяин постоялого двора посмотрел на меня внимательно, наверное, пытаясь вспомнить, видел в Константинополе или нет? С тех пор прошло семнадцать лет. Вряд ли он вспомнил бы меня, даже если бы видел. Хотя люди тринадцатого века лучше все запоминают. У них нет того избытка информации, особенно, визуальной, который будет напрягать в двадцать первом веке.
– Я тогда был безусым юнцом, – усмехнувшись, будто вспомнил молодость, сообщил ему.
– Я тоже был моложе, – усмехнувшись в ответ, произнес Теодор и пообещал: – Присмотрю за твоими лошадьми, как следует, не беспокойся, князь.
– Да я и не беспокоюсь. Был бы ты нерадивым хозяином, давно бы разорился. Твое дело держится на доверии, – припомнил я слова Келогоста.
– Так оно и есть, князь, – согласился гот и спросил: – Ты не пленных приехал выкупать?
– Каких пленных? – поинтересовался я.
– Русы вместе с куманами (одно из названий половцев) сражались с сельджуками возле Согдеи. Говорят, много ваших полегло и в плен попало, – ответил он.
– А что здесь делают сельджуки?! – удивился я.
Насколько помнил, турки завладеют Крымом только после захвата Константинополя и только благодаря тому, что крымские татары сами напросятся к ним в вассалы.
– В Согдее куманы пограбили купцов сельджукских, вот султан Ала-ад-Дин Кейкобад и прислал войска, чтобы наказать за это, – сообщил Теодор. – И правильно сделал. У этих куманов никакого закона нет. Что хотят, то и творят! – возмущенно добавил он, а потом, видимо, вспомнил, что половцы считаются союзниками русов, закончил примирительно: – Не все, конечно…
– Я половцев в прошлом году разгромил. Повадились налеты совершать на мои деревни. Вот и отбил охоту, – рассказал я.
– По-другому с ними нельзя, – произнес Теодор.
– Сельджуки захватили Согдею? – задал я вопрос.
– Нет, держится еще, – ответил хозяин постоялого двора. – Наши купцы возят продукты и осажденным, и осаждающим. Говорят, хорошо на этом зарабатывают.
Уж я-то знал, как можно заработать на снабжении осажденных! И тут у меня появилась интересная идея.
– Так ты говоришь, двор у тебя пустой? – сказал я и, не дожидаясь ответа, предложил: – Я сниму его весь на неделю или больше.
– Зачем тебе за весь платить?! – не понял гот. – Твоих лошадей никто не потеснит, обещаю.
– Сюда перевезут мои грузы, и моя жена со служанками здесь поживет, – сообщил я.
Мы быстро договорились о цене, после чего гот свел меня с местными биндюжниками – перевозчиками грузов на телегах. Я нанял их для доставки грузов с нефа на постоялый двор. Затем поспешил в порт, чтобы приостановить перегрузку на ладью. Она мне нужна будет пустая.
Дружинники выслушали мой новый приказ молча. К тому времени на ладью перетащили треть бочек с оливковым маслом и вином. Делали все вручную. Представляю, сколько матов в мой адрес дружинники произнесли про себя. Вечером, на ужин, я выставил им за это бочку вина, выдал часть их доли в добыче и разрешил всем, кроме караула, отправляться на ночь в город или куда захотят. Сам поехал ночевать на постоялый двор, куда до этого перевез Алике, ее служанок и сундуки с приданым. У гота были свои термы. Не такие впечатляющие, конечно, как городские, зато под рукой. Впервые за много дней мы помылись от души. Особенно радовалась Алике. Ее очень напрягали проблемы с личной гигиеной. Она выросла в Греции, а не в дремучей Франции.
Утром большинство дружинников оказалось с разбитыми мордами. Значит, ночью было весело. Одному было даже слишком весело, поэтому с поломанными ребрами отлеживался на палубе в тенёчке. Я приказал перевезти его на постоялый двор вместе с пятью ранеными во время захвата нефа. Тяжелораненый умер. Похоронили его в море. Остальные занялись перемещением бочек с вином и оливковым маслом с нефа и ладьи на постоялый двор. Мончук руководил работами на причале, Будиша – на постоялом дворе.
Двое дружинников сопровождали венецианского купца, чтобы у него не возникло желания сбежать. Я разрешил ему перемещаться по городу в поисках заимодавцев. В противном случае обещал продать его в рабство. Здесь этот вид бизнеса процветал, благодаря самоотверженному труду половцев. Оказывается, купец – парень ушлый. Его груз князь Ахейский арестовал по просьбе венецианского дожа. Купец кого-то кинул в Венеции и не пришел на суд. И Алике он вез не даром. За нее заплатили бочками с вином, которые были в трюме нефа. Будем считать их ее приданым.
Купец вернулся к полудню с толстым генуэзским коллегой, у которого была густая черная борода и усы и не менее густые брови, очень широкие. Одет он был простенько – в льняную белую рубаху, легкую серую тунику из дешевой ткани и короткие штаны. На ногах что-то типа сандалий: к подошве из толстой кожи крепились широкая кожаная петля, в которую вставлялся большой палец, и тонкие длинные ремешки, завязывающиеся на лодыжке.
– Мне сказали, что ты продаешь неф, – начал разговор генуэзский купец.
Его венецианский коллега скривился от возмущения. Он ведь привел генуэзца, чтобы тот заплатил выкуп. Судя по всему, генуэзский купец не собирался это делать. Видимо, он был не так доверчив, как те, кого кинул мой пленник в родном городе.
– Да, – подтвердил я, – но после того, как получу за купца выкуп в тридцать пять фунтов серебра.
Иначе получу за него, как за обычного раба, причем не молодого, то есть, дешевого.
– А за неф сколько хочешь? – поинтересовался генуэзец.