Возле крыльца моего терема стояли трое половцев. На всех островерхие шапки с лисьей опушкой, червчатые кафтаны из сукна, купленного или отнятого у русичей, черные порты до колен и сапоги с острыми, чуть загнутыми вверх концами. У одного была длинная и наполовину седая борода, а у остальных светло-русые, жидкие и короткие. Невозмутимыми взглядами они смотрели на меня.
– А половцы что здесь делают? – спросил я у воеводы Увара.
– Свататься приехали, – ответил он. – Три недели уже ждут тебя. Им сказали, что ты с невестой едешь. Решили сами убедиться.
– Скажи им, что приму вечером, – распорядился я. – Думу собери. Игумена и ключника пригласи обязательно. Вместе послушаем их.
Толстая шея без хомута никому покоя не дает. Всем сразу становится плохо, когда кому-то рядом хорошо, поэтому и предлагают невест.
К нашему приезду протопили баню. Я попарился, отведал веника березового. Банщик измолотил веник о мою спину так, что тот стал напоминать его шевелюру, похожую на мочалку. Попив кваску из ледника, я переоделся в парадный кафтан и пошел в горницу, где меня поджидали члены думы. Они встали, когда я вошел. Все были в тех же нарядных одеждах, в которых встречали меня на пристани. Игумен Вельямин стоял первым по левую руку от помоста. Судя по взглядам попов, они относились к нему с почтением. Настоятель сумел изменить жизнь монастыря в лучшую сторону. Монахи теперь молились, постились и работали, а не лезли в мирские дела. Несколько монахов ушли в другие монастыри. Наверное, те самые, мордатые. Заняв свое место, позабыл махнуть рукой, чтобы и они сели. Меня отвлек мой стул, который заскрипел. Говорил ведь ключнику, чтобы сделали другой, с высокой спинкой. Смотрю на членов своей думы и не понимаю, почему стоят?
Потом вспомнил свою прямую обязанность и разрешил:
– Садитесь. В следующий раз, если я сел и ничего не сказал, значит, и вам можно садиться. – Когда они заняли свои места, объявил: – Я хотел бы женится побыстрее. Давайте обсудим, когда и как лучше справить свадьбу? Я еще плохо знаю ваши обычаи, не хотел бы какой-нибудь нарушить.
Первым взял слово поп Калистрат:
– Самое ранее – через одиннадцать дней.
Остальные попы закивали головами, соглашаясь с ним. Видимо, они уже все заранее подсчитали, выбрали нужную дату. Я не стал спрашивать, на чем основывался выбор. Пусть думают, что от них что-то зависит. Это повышает самооценку подчиненных и их лояльность руководителю.
– Невесту надо подготовить, нашему обряду обучить, – продолжил поп.
– Уже обучена, – сообщил я.
– Князей-соседей надо пригласить, – подкинул воевода Увар.
– А они приедут? – спросил я с сомнением.
– Пригласить все равно надо, – ответил воевода.
– Ты придумал, ты и будешь выполнять, – сказал я, вспомнив, что инициативу подчиненных всегда надо наказывать исполнением ее. – Поедешь в Чернигов, к князю Мстиславу. Мончук отправится в Новгород-Северский, а Будиша – в Рыльск. Вести себя с достоинством. Если откажутся, не упрашивать, но и не упрекать. Наше дело – пригласить, их дело – отказаться. Отправитесь завтра утром.
– Как скажешь, князь, – ответил за всех воевода Увар.
– Княжеского меда много у вас? – спросил я игумена Вельямина.
– Бочек десять наберем, – ответил он.
– Привозите, я заплачу, – сказал ему.
– Это будет наш подарок, – отказался от денег игумен.
– Тогда взамен получите телегу соли, – решил я.
– Соль нам нужна, – не стал отказываться настоятель монастыря. – Огурцы нечем солить, а скоро грибы пойдут и яблоки, а потом капуста.
– И рясу тебе новую пошьем к свадьбе, – сказал я. – Не тщеславия ради, а из уважения к гостям.
– Как скажешь, князь, – не стал спорить настоятель Вельямин.
Я обговорил с ключником и купцами, сколько и каких припасов надо заготовить к свадьбе. Гулять будем неделю, причем первые три дня придется угощать весь город и смердов из близлежащих вервей. Купцы тоже отказались от денег, предпочли половину поставить, как дар, а за остальное получить солью. Уверен, что на соли отобьют и первую половину и еще останутся с прибылью.
Затем пригласили половцев. Кочевники чувствовали себя неуютно в горнице, стояли близко друг к другу. Говорил за всех обладатель наполовину седой бороды. Приветствие было длинным и витиеватым, после чего перешел к делу:
– Бостекан прислал тебе подарки в знак дружбы.
Сопровождавшие его половцы положили перед помостом десяток шкурок каракуля и круглую стальную булаву сантиметров десять в диаметре, с шестью четырехгранными шипами, рукояткой из черного дерева, разрисованного золотой краской в виде пересекающихся спиралей, и темляком, сплетенным из красных, синих и желтых шелковых шнуров. Отбили ее, скорее всего, у арабов или турок. Оружие ценное, но половцы булавами не пользовались, предпочитали саблю, которая легче и потому быстрее. Как будут говорить вскоре украинцы, на тебе, небоже (племянник), что мне негоже. Я, помня, что подарки – это еще и тест, встал, взял булаву, помахал ею. Пусть думают, что у меня только сражения на уме. Лишний раз не нападут. Такой булавой легко пробить щит или шлем. Пожалуй, проломит и стальной панцирь, если приложиться от души. Она хороша против бронированного всадника.
– Передадите Бостекану от меня пятнадцать лошадей, – щедро отдарил я.
Мне половецкие лошади тоже не очень нужны.
– Он хотел бы стать твоим другом и союзником, – продолжил посол, – и пасти свои многочисленные табуны и отары рядом с твоими землями.
Имей такого союзника – и врагов не надо. Но и обострять отношения раньше времени тоже незачем.
– Я не против хороших соседей. Пасите свой скот рядом с моим княжеством, только не нападайте, – разрешил я. – Если будем жить мирно, со временем станем друзьями и союзниками.
– У Бостекана много красивых дочерей. Одна из них могла бы украсить твой дом, – предложил посол.
– Поблагодарите его и скажите, что я не знал о его намерении породниться со мной и нашел другую жену. Наша вера не позволяет нам иметь двух жен, – отказался я.
– Она еще не твоя жена, отправь ее к отцу, и воины Бостекана будут и твоими воинами, – сказал половецкий посол.
– Не могу, я дал слово, а мое слово твердо, – отклонил я предложение. – И Бостекану даю слово, что нападать на него без вины не буду.
– Мы передадим ему твое обещание, – заверил посол.
Это значило, что никаких обязательств они не берут. Могут и напасть, если подвернется удобный случай. Тогда у них будет шанс нарваться на достойный ответ.
– Приглашаю вас быть моими гостями на свадьбе, – произнес я.
– Это большая честь для нас, но мы долго ждали твоего возвращения. Бостекан должен услышать твои слова, как можно скорее, – отказался посол.
Мне тоже не очень хотелось видеть их за свадебным столом.
– Можете уехать, когда сочтете нужным, – разрешил я.
На следующий день поделили добычу. Получили долю и бывшие пленники. Тех, кто изъявил желание, я взял в свою дружину, решив увеличить ее до четырех сотен: городской стражи Матеяша, пикинеров Будиши, арбалетчиков, командиром которой назначил Олфера, старшего сына воеводы, и тяжелой кавалерии Мончука. У меня теперь хватало доспехов на сотню всадников, а все пикинеры и примерно половина арбалетчиков были в кольчугах с короткими рукавами. Городскую стражу решил оснащать по остаточному принципу. В ней служили в основном пожилые дружинники, которым походы и сражения, надеюсь, не светят. Поделили и лошадей. Всех ценных я забрал себе. Километрах в десяти севернее города было отличное пастбище, на котором по моему приказу весной построили конный двор. Туда и отправил племенных кобыл и жеребцов. Хороших боевых коней получили кавалеристы, а половецких – пешие дружинники, многие из которых тут же продали их купцам.
Новых дружинников я отпустил в Курск, Трубчевск и Новгород-Северский, чтобы перевезли в Путивль семьи. В Посаде имелось несколько пустырей, на которых, пользуясь случаем, горожане развели огороды. К осени там будут стоять дома дружинников. Строят здесь быстро. За неделю возводят дом со всеми хозяйственными постройками и тыном. Плотницкие артели заранее изготавливают стандартные прямоугольные клети. Делают их из сосновых или дубовых брусьев, плотно подогнанных и надежно закрепленных с помощью зубьев в нижнем и выемок в верхнем. Из таких клетей и собирают все строения. Для тепла их обивают мхом. Не утепленное строение называлось срубом. Новые дружинники обещали вернуться к свадьбе и начать строительство.
22
Как ни странно, Мстислав Святославич, Великий князь Черниговский, приплыл на свадьбу на трех ладьях вместе с двумя десятками своих бояр и детей боярских. Разодеты они были пышнее, чем мои. Привезли в подарок два сундука мехов и тканей шелковых. Князья Новгород-Северский и Рыльский приболели. Первый действительно давно уже болел, а со вторым это случилось неожиданно. Приехать – это значит согласиться, что деревню я забрал по праву. Я оказал князю Черниговскому большую честь, встретив в воротах своего двора, а не на крыльце. Так сказать, честь за честь.
22
Как ни странно, Мстислав Святославич, Великий князь Черниговский, приплыл на свадьбу на трех ладьях вместе с двумя десятками своих бояр и детей боярских. Разодеты они были пышнее, чем мои. Привезли в подарок два сундука мехов и тканей шелковых. Князья Новгород-Северский и Рыльский приболели. Первый действительно давно уже болел, а со вторым это случилось неожиданно. Приехать – это значит согласиться, что деревню я забрал по праву. Я оказал князю Черниговскому большую честь, встретив в воротах своего двора, а не на крыльце. Так сказать, честь за честь.
– Как ты его заманил? – спросил я воеводу Увара.
– Сказал, что князь Изяслав тоже приглашен, но наверняка не приедет, – хитро улыбаясь, ответил он.
Мой воевода не так прост, как кажется.
– В Чернигове только и разговоров, как ты сельджуков и половцев разбил, сколько добычи взял, сколько пленных выкупил, – сообщил Увар. – Купцы черниговские вернулись из Корсуня, рассказали всем. Еще говорили, что половцы тебя Волком кличут, боятся с тобой воевать, потому что ты заговоренный волками.
Раньше я был морским волком, теперь стал степным. Поскольку это работало на мой имидж, не возражал.
Венчались мы с Аликой в Вознесенском соборе во второй половине дня. Вся площадь возле него была забита народом. Детвора гроздьями висела на деревьях и заборах. Внутрь пустили только самых знатных. Там и так места мало. Надо бы перестроить собор, расширить. Он тоже работает на мой имидж.
Я приехал на темно-гнедом арабском скакуне в сопровождении десяти конных дружинников. Коня вел под узду третий сын воеводы, наряженный так же, как и на пристани. У меня даже появилось впечатление, что это было вчера, а не много дней назад. Впереди нас шли настоятель монастыря Вельямин с паникадилом, оставлявшим за собой запах ладана, и поп с серебряной чашей с водой, которой он кропил путь. Отгоняли нечистую силу. После этого скажи, что они не язычники! По обе стороны, начиная от крыльца княжеского терема и паперти, стояли дружинники в доспехах и с оружием, готовые мигом зарубить любого, кто осмелится перебежать дорогу или сотворить какое-нибудь другое зло. Алика ехала следом на возке, выстеленном ковром, который сзади волочился по земле. На ковре лежало покрывало из соболей, а под дугой висели лисьи и волчьи хвосты – отгоняли нечистую силу. В хвост и гриву белой кобылы были вплетены разноцветные ленты. Вел ее под узду второй сын воеводы Увара. Впереди этой процессии шли два попа: один – с паникадилом, второй – со святой водой. Стоявшие по обе стороны бабы и девки во все глаза пялились на невесту. Запоминали черты ее лица, детали одежды, украшения. Солнце еще не зашло, и в его лучах расшитая золотом одежда и золотые украшения Алики прямо-таки сверкали. Каждая, наверное, мечтала оказаться на ее месте, причем жених рассматривался, как нечто абстрактное, не имеющее к бабьему счастью никакого отношения. Вот так вот проехаться один раз – и дальше можно мучиться всю жизнь с кем угодно.
В соборе путь от двери до амвона был выстелен червчатой материей, а место для жениха и невесты – куницами. Венчал поп Калистрат. У него на груди висел большой золотой или позолоченный крест. Я попросил Калистрата не затягивать процедуру. Что в загсе в советское время, что сейчас в соборе, чувствовал себя одинаково глупо. Я казался сам себе голым королем и не понимал, почему все остальные не видят это? Ведь свадьба – это окончание мечты и начало суровых будней. Чему тут радоваться?! В собор набилось столько народа, что тяжело было дышать. К тому же, на мне несколько одежд из плотной и расшитой материи. В них было жарко и тяжело. Я слышал бубнеж попа, не понимая смысла, а по спине и груди текли струйки пота. Тело зудело, хотелось почесаться. В важные моменты мы почему-то думаем о чем-то мелком, суетном.
Поп Калистрат замолк, взял за руку невесту и уставился на меня. До меня не сразу дошли его последние слова. Повинуясь им, я принял от него жену, у которой волосы на висках были мокрыми от пота. На Алике еще больше одежд. Одно соболиное ожерелье в такой духоте чего только стоило! Но она все равно улыбалась счастливо, а глаза были наполнены слезами. Подозреваю, что видела вместо меня размытый силуэт. Встань на мое место кто-то другой – и не заметила бы. Я поцеловал Алику. Затем, как ее научили местные женщины, она припала к моим ногам, а я накрыл ее подолом ферязи, давая понять, что беру под свою защиту и опеку. Священник подал нам деревянную чашу, расписанную красным и золотым, наполненную вином, захваченным на нефе. Отпил я и дал Алике, она отпила и вернула мне. Проделали так три раза, после чего я допил вино, бросил чашу на пол, и с хрустом разломал ее. Кто первым наступит на чашу, то и будет первым в семье.
Только после этого на нее наступила и Алика, повторяя вместе со мной на плохом русском языке:
– Пусть так под ногами нашими будут потоптаны те, кто станет сеять раздор и нелюбовь между нами!
Первым нас поздравил князь Мстислав Черниговский. Кстати, он еще и князь Козельский. Оставил отчину за собой. Помню из учебника истории, что город этот оставит неплохую зарубку в памяти монголов. На лице Великого князя было такое выражение, будто вспомнил, как сам женился. Может быть, так оно и есть. Затем поздравили члены моей думы, и мы с Аликой пошли на выход, высушивая по пути пожелания счастья от остальных, присутствовавших в церкви.
На свежем воздухе я вздохнул облегченно и чуть не подавился семечком льна, которыми, вместе с конопляными, посыпали нас. В толпу полетели пригоршни монет, отчего толпа забурлила, завизжала и засмеялась. Я вспомнил, как сам ребенком ходил встречать свадебные поезда. Вереницы легковых машин, на малой скорости и постоянно сигналя, возвращались из загса. К дому, куда они ехали, сбегалась детвора со всего квартала. Когда жених нес невесту от машины к подъезду, их забрасывали мелкими и не очень монетами, зернами пшеницы, гречихи, риса, проса и конфетами. Я вместе с другой детворой кидался чуть ли под ноги жениху и собирал деньги и конфеты. И ведь не голодал, и не бедствовал.
Повинуясь импульсу, я взял Алику на руки и отнес к возку. Видимо, это было настолько в диковинку, что даже сутолока из-за денег прекратилась. Народ в почти полной тишине смотрел, как я посадил ее на вышитые золотом подушки. Наверное, спишут этот поступок на мое византийское воспитание. Мне подвели коня, я сел на него и поехал впереди. Возле крыльца терема я опять взял жену на руки и, обсыпаемый с двух сторон зерном, занес в сени. От счастья лицо Алики поглупело и стало еще красивее. Ничто так не красит женщину, как отсутствие мыслей, а мужчину – чувств.
В гриднице нас усадили во главе стола. Алика сидела слева от меня. Дальше занял место настоятель монастыря Вельямин, а за ним попы. Справа от меня сидел Мстислав Черниговский, за ним – воевода Увар Нездинич и прочие менее важные особы. Кому не хватило места в гриднице, рассаживались в надпогребницах и за длиннющими столами, сколоченными во дворе. И понеслось!
Нам с женой есть было не положено. Только пили медовуху. Когда все сидевшие за столом поздравили и выпили за наше здоровье и счастье, нас отвели в спальню. Там возле кровати стояли две бочки с зерном, смесью пшеницы, ячменя и ржи – призыв к плодородию. Немного запоздалый, потому что Алика уже беременна. В одну бочку на зерно положили завернутую в кусок материи жареную курицу, а в другую поставили серебряный кувшин с медовухой и два кубка. После чего все вышли. У меня словно тяжелый мешок с плеч упал. Я сел на кровать, облегченно вздохнув. Алика с застывшей на лице счастливой улыбкой продолжала стоять. Мне показалось, что эту улыбку с ее лица в ближайшие дни даже ножом не соскоблишь. Алика чего-то ждала. Я увидел на кровати кнут, новенький, пахнущий выделанной кожей, с рукояткой, обмотанной тонкой серебряной проволокой, и вспомнил, что еще должен сделать.
– Повернись, – сказал жене.
Алика повернулась ко мне спиной. Я встал, легонько хлестнул ее кнутом по заднице и повесил его на колышек, вбитый в стену. Там он и будет висеть, пока один из нас не умрет. Я опять сел, а Алика опустилась передо мной на колени. Она никак не могла решить, с какого сапога начать. В одном из них золотая монета. Если начнет с него, монета будет ее, что гарантирует счастье в семейной жизни. Как все просто было у наших предков! Я выдвинул чуть вперед правую ногу, под стопой которой была монета, немного мешавшая мне. Алика с трудом стянула с меня узкий сапог, вышитый золотыми нитками в виде ромбиков, вытряхнула из него монету, золотой визант, как называли ее на Руси, или номисму, как называли ее греки, или солид, как когда-то называли римляне. Полюбовавшись, она положила ее на пол, стянула второй сапог и сразу опять взяла монету в руку. Я помог ей раздеться до нижней рубахи, которая была влажна от пота, стянул с себя одежду.
– Есть хочешь? – спросил Алику.