– Давай не вдоль берега, а напрямую поплывем. Ветер попутный, будем и ночью идти под парусом. Дня за три-четыре доберемся до Днепра, – предложил я.
– Как это напрямую?! – удивился Борята Малый. – В открытом море править не по чему.
До компаса южнорусские купцы еще не додумались.
– По солнцу будем править да по звездам. Я вас доведу, не один раз так плавал, – пообещал ему.
– Не-е, боязно, – честно признался купец.
– Мне некогда сидеть здесь несколько недель, дела ждут, – надавил я. – Да и ты кучу денег сэкономишь.
То ли возможность сэкономить, то ли понял купец, что все равно будет по-моему, но больше не возражал. Выбрав якорь, мы, ориентируясь по солнцу, легли на курс примерно норд-норд-ост. Почти попутный юго-западный ветер силой балла три наполнил парус, гребцы налегли на весла – и ладья пошла со скоростью четыре-пять узлов в сторону острова Березань. Море совсем утихло, волна была мала. Массивный форштевень, верх которого был, как оказалось, в виде головы ушастого дракона с лошадиной гривой, легко рассекал чистую голубую морскую воду. В восьмидесятые-девяностые годы двадцатого века возле берегов Болгарии было много длинных, порой до двух-трех миль, и широких полос из плавающего полиэтилена, пластиковых пакетов и бутылок. В силу каких-то причин, эта срань собиралась здесь со всего Черного моря. Впрочем, в других частях моря ее тоже хватало, правда, не в таких больших количествах. Потом началась борьба с загрязнением окружающей среды, и ситуация сильно исправилась в лучшую сторону. Продолжали и дальше швырять в море отходы, мусор, но уже не в таких количествах.
Сам порой приказывал выбросить за борт кое-что. Помню, привезли мы в алжирский порт Мостаганем трубы для разведочного бурения нефти. Они были стянуты стальными тросами. Грузчики раскрепляли трубы и складывали тросы на причале. Обычно в развивающихся странах всегда находятся желающие получить на халяву крепления, сепарационные материалы, а тут стивидор уперся: забирайте тросы! Кстати, говорил он со мной на английском, с грузчиками – на арабском, а с местными начальниками – на французском. Французский в Алжире, как и в России девятнадцатого века, язык высших слоев общества. Пришлось погрузить тросы, тонн пять, на крышки трюмов. И что с ними дальше делать?! Мы направлялись в итальянский порт под погрузку, где должны были брать и палубный груз. Может, там кого-то и заинтересовали бы тросы, как металлолом, но, скорее всего, пришлось бы заказывать машину и оплачивать их перевозку якобы на свалку мусора. Поэтому ночью, сразу после выхода из порта, я приказал матросам выбросить тросы за борт. Они – не пластик, вреда морю не принесут. Упадут на дно и через несколько лет проржавеют и обрастут ракушками и водорослями. Если не зацепятся за сети рыбаков. Рыбацких суденышек там много. Наглые, правила не соблюдают, режут курс, как хотят. Недаром моряки торгового флота говорят: «Бойся в море рыбака и вояку-дурака». Приходилось направлять на рыбацкие суденышки луч прожектора, чтобы напомнить, что они в море не одни, и про себя желать, чтобы поймали трос.
Ночью гребцы спали, а ладья, сбавив ход до пары узлов, шла под парусом. Я был, так сказать, на вахте, показывал матросу, на какую звезду держать. Ночью на руле стоял другой – смышленый малый невысокого роста и со свернутым вправо носом. Болтал он без умолку. За три ночи я узнал от него почти все о состоянии дел во всей Киевской Руси и прилегающих землях. В том числе и о княжестве Путивльском. Дела там шли неважно. Грабили его все, кто только мог: половцы, местные бояре, соседние князья. Народ разбегался в разные стороны, в основном на север, подальше от Степи и налетов кочевников.
– Заправляет там сейчас боярин Епифан Сучков. Говорят, жадность его равна только его жестокости. И нет на него, иуду, управы! – горько закончил ночной кормчий.
– Сколь веревочки не виться, а конец придет, – сказал я и спросил: – А ты сам не путивльский?
После паузы он произнес:
– Нет, мы теперь черниговские. Князь Мстислав Святославич своих бояр в кулаке держит.
Вечером четвертого дня увидели землю впереди по правому борту. Это была северная оконечность Тендровской косы. Не видел ее более двадцати лет, но узнал сразу. За шесть с лишним веков она не изменилась.
– На ночь станем на якорь возле берега, – сказал я купцу Боряте Малому, – а завтра к вечеру будем в Днепре.
– Знаю я эти места, плавал мимо на Корсунь и Согдею, – сообщил он. – Латиняне, после того, как захватили Царьград, первое время не давали нам торговать напрямую, только через венецианцев. А кому понравится прибыль другому купцу отдавать?! Все наши и перестали возить товары в Царьград. Предместье у Святой Мамы, где обычно останавливались купцы из Чернигова, Киева, Переяславля, совсем запустело. Император Генрих понял, в чем дело, и урезал права венецианцам, уравнял их с остальными купцами.
Купец Борята теперь смотрел на меня с уважением. Видимо, не ожидал, что князь окажется лучшим капитаном, чем он сам.
– Да, что-то такое рассказывал мне тесть, – небрежно бросил я и уточнил: – Корсунь – это Херсон?
– Так его ромеи называют, – подтвердил купец.
– Что ты там покупал? – поинтересовался я.
– Вино, рыбу вяленую, ткани и специи восточные, – ответил он. – Еще там кони хорошие, только на ладье везти их неудобно, больше трех-четырех не возьмешь.
Видать, начатое мною в Херсоне разведение элитных лошадей до сих пор живет и здравствует.
– Лошадей обычно посуху перегоняют, – продолжил Борята Малый. – Приходится платить половцам за проезд, поэтому дело не очень выгодное. Разве что соли еще купить и привезти.
– Соль добывают из озер, что возле перешейка? – спросил я.
– Вроде бы, – ответил купец. – Сам там не ходил, не покупал, от других купцов слышал. Я посуху не торгую, опасно очень.
Поселений в низовьях Днепра стало больше. Жители говорили по-русски и называли себя славянами, хотя многие больше походили на греков, потомками которых, наверное, и являлись. Один раз ночевали у пристани небольшого городка Олешье, обнесенного земляным валом и тыном из дубовых бревен.
Были поселение и на острове Хортица, и на обоих берегах напротив него. Называлось оно Крарийской переправой. Защитное ограждение чисто символическое. Так понимаю, нападения не боятся: переправа нужна всем. Народ здесь жил бедовый, в основном беглые. Наверное, они – предки запорожских казаков. На меня поглядывали с неприязнью, принимая за боярина. Впрочем, узнав, что я – князь, лучше относиться не стали. Много было половцев, юрты которых стояли рядом с избами. Чумазая детвора обоих национальностей бегала одной ватагой. Они поглазели на нашу ладью и помчались дальше.
Выше острова, который мы обогнули вдоль правого берега реки, начинался волок. Дальше Днепр сужался, как бы втискиваясь в гранитное ложе, и ускорялся. Вода оттуда вытекала, покрытая пеной. Товары с ладьи перегрузили на арбы, запряженные волами, повезли по суше. Саму ладью потащили волоком две упряжки волов по пять пар цугом в каждой и полсотни бурлаков. Гребцы помогали им, причем не столько тянули, сколько с помощью канатов удерживали ладью в вертикальном положении. Волок на некоторых участках, особенно на подъемах и спусках, представлял собой мостовую, выложенную из расколотых напополам, толстых бревен длиной метров пять. Плоской стороной они лежали на земле. Примерно посередине проходила светлая ложбина, вытертая килями и днищами ладей. Как ни странно, была она очень кривая, смещалась то к одному краю, то к другому.
Технология переволакивания была отработана настолько, что даже волы делали все без дополнительных команд. Труд был, конечно, адский. Через час и животные, и люди были в мыле. Как мне сказали, работали здесь только наёмные. Платили им хорошо: за сезон зашибали столько, что могли оставшуюся часть года жить припеваючи.
Я понаблюдал немного, а потом сел на взятого в аренду рыжего жеребца с белым пятном на морде, низкорослого и пузатого. Седло было плоское, а стремена короткие. Конек неторопливо погнался за обозом, который вез грузы с ладьи. Купец Борята Малый ехал на передней арбе. За ладьей он оставил присматривать лохматого кормчего. Монахи и Савка ехали на арбах в конце обоза. Со стороны степи нас прикрывала конная охрана, три десятка половцев, вооруженных луками, короткими копьями и саблями. Лошади у них были невзрачные, не намного лучше моей. Половцы почти не отличались от славян – такие же белобрысые и светлоглазые. Разве что скулы пошире и одежда другая: кожаная длинная куртка без рукавов, поверх холщовой рубахи, более короткой, чем у славян, кожаные короткие штаны, на голове колпак с наушниками, напоминающий «буденовку», а на ногах высокие сапоги с загнутыми вверх носками. У двоих – командира и его заместителя – были кольчуги и металлические островерхие шлемы. Щиты у всех одинаковые – круглые, полметра в диаметре, из лозы, обтянутой кожей. Ехали половцы расслабленно, не столько охраняли, сколько отбывали урок. Они обозначали присутствие, чтобы другие половцы не наехали на нас ненароком. За это их хан имел хороший и стабильный доход. Не знаю, сколько заплатил Борята Малый, но, судя по нытью, преодоление днепровских порогов влетит ему в копеечку.
Двигались напрямую, иногда рядом с Днепром, иногда вдали от него. Большая часть пути проходила по степи, но часто попадались рощи, островки леса, особенно рядом с речушками, притоками Днепра. Погода стояла солнечная, жаркая. Степь покрывала зеленая трава. Частенько вдалеке видны были стада косуль, которые быстро убегали при приближении обоза. Суслики вырастали столбиками на вершинах холмиков возле норок, тревожно свистели, увидев нас, и исчезали. В небе звенели чибисы, допытываясь: «Чьи вы, чьи вы?». Благодать, однако!
Ближе к вечеру четверо охранников отделились от обоза, ускакали в степь. Вернулись часа через два. Позади каждого на крупе лошади лежала убитая косуля, притороченная к седлу. Все четыре были молодыми самцами.
На ночь расположились в небольшой – домов на десять – деревеньке, огражденной обычным забором из жердей и расположенной на берегу речушки, которая была шириной метра три и глубиной по колено. Охранники выделили нам часть косули. Мясо порезали тонкими ломтиками и сварили на ужин вместе с просом в котле над костром. Получилась довольно вкусная похлебка, с дымком. А может, понравилась потому, что обед был слишком легкий и всухомятку. Мне предложили переночевать в избе, но я, несмотря на обилие комаров, предпочел лечь на свежем воздухе, подстелив попону и положив под голову седло. Лучше комары, чем клопы и вши. Этого добра в деревенских домах валом. Иногда видел, как мои спутники отлавливали на себе какое-нибудь кровососущее и давили ногтем на ногте. Меня пока спасало от этой напасти шелковое белье. Саблю в ножнах положил рядом с собой, надев темляк на правую руку. Половцы поглядывали на саблю с большим интересом. Золота и драгоценных камней на рукояти и ножнах хватило бы кое-кому на всю оставшуюся жизнь. Это половцы еще не знают, что клинок дамасский.
Утром я проснулся оттого, что затекла спина. Отвык спать на твердом. По привычке провел рукой по лицу, собираясь побриться, но вспомнил, что решил отпустить бороду. Монах Илья сказал, что мне, то есть, сыну князя Игоря, сейчас лет тридцать шесть-тридцать семь. Чувствовал я себя намного моложе. Без бороды буду выглядеть совсем молодым. Впрочем, бриться все равно было нечем. Купец Борята сказал, что бритву и мыло можно купить только в городах. Я разделся по пояс, сделал небольшую разминку и помылся в реке. Половцы, как и все кочевники, относились к водным процедурам с презрением. Зато послеоперационный шрам на моем животе заинтересовал их. Они погомонили между собой, показывая на мой живот глазами, потом спросили что-то у монахов. Илья им ответил.
Когда я оделся, монах подошел и сообщил:
– Спрашивали, кто ты, откуда у тебя шрам на животе? Я рассказал, что ты – сын половецкой ханши и князя Игоря, про осаду Царьграда. Они сказали, что ты выжил потому, что тебя новорожденного вылизала Волчица-Мать. Они – язычники, поклоняются Небу, Земле и Волку. Не понимают, что такое божья помощь, не взошло еще зерно истиной веры в их темных душах.
По моему глубокому убеждению, душа монаха не светлее половецких, но говорить ему не стал. Князь-атеист – это будет слишком круто для нынешнего общества. Хватит им богумилов, которые в несметном количестве расплодились в Болгарии. Это еще одна секта, наподобие катаров и коммунистов, с девизом «И как один умрем в борьбе за это…». Илья говорил, в Болгарии что ни поп, то скрытый безбожник. О болгарских монахах он был более высокого мнения. Ворон ворону…
С этого дня половцы стали относиться ко мне с уважением, как к собственному хану. Они, кстати, звук «г» произносят, как «х». Так делали до них скифы, так будут делать после них украинцы. Видимо, эта земля не терпит звук «г». Слишком много с него начинается неприятных слов. Вечером половцы дали мне лучшую часть косули и угостили кумысом, отказавшись брать за это деньги. Я не любитель кумыса, но выпил его, чтобы не потерять их расположение. Кстати, моего знания турецкого и утигурского языков хватало, чтобы понимать их. По словам купца Боряты, половцы – союзники черниговских князей, Ольговичей, в войнах с владимирскими и киевскими Мономаховичами, причем настолько хорошие, что владимирцы кочевников в плен не берут. Что не мешает половцам и черниговцам нападать друг на друга. Ну, прямо-таки дружная семья: промеж себя деремся, но против остальных стоим плечом к плечу.
К вечеру третьего дня добрались до места, где заканчивался волок. Там на правом берегу стояла небольшая деревянная крепость Кодак. Мы поселились в деревне, ожидая, когда притащат и погрузят ладью. Ожидание затянулось на шесть дней. Все это время я расспрашивал купца Боряту и монаха Илью о событиях и обычаях в Киевской Руси, купался в Днепре, переплывая его туда-обратно на удивление местным жителям, занимался фехтованием. Умелых напарников здесь не было, поэтому занимался сам. Отрабатывал работу с саблей и щитом, или кинжалом, или второй саблей. Интуиция мне подсказывала, что навыки эти скоро пригодятся. Местные мальчишки (взрослых мужчин в деревне почти не было, зарабатывали на жизнь) садились неподалеку на траву и молча наблюдали за мной. Особенно им нравилось, как я работаю двумя саблями. Вторую брал у купца Боряты Малого. Она была немного короче, шире и тяжелее моей, без елмани и слабее изогнутая.
Дальше мы плыли в основном на веслах. Ветер дул от норд-оста, почти все время был встречный. На ночь становились на якорь возле левого, низкого берега. Здесь были земли половцев, которые ничего не имели с транзитной торговли, но хотели бы отхватить хоть что-нибудь. Говорят, они иногда обстреливали ладьи из луков. Сами плавать на лодках не умели и не любили, поэтому пустой тратой стрел всё и заканчивалось. Нас они не побеспокоили ни разу.
Возле впадения в Днепр левого притока под названием Сула купец Борята Малый сказал мне:
– Немного выше по этой речке стоит крепостица Воинь с хорошей, защищенной гаванью. В нее можно заплыть на ладье и отстояться в случае опасности. Оттуда легко добраться по Суле до Попаша, от которого до Путивля день пути конному.
– Запомню на будущее, – произнес я, – но сейчас мне надо побывать в Чернигове, представиться князю Мстиславу Святославичу.
Как объяснил мне Илья, Черниговское княжество теперь вроде независимого королевства. Черниговские князья считают себя Великими, то есть, равными киевским. Новгород-Северский князь у них типа герцога, а я буду кем-то вроде графа. По идее, я должен подчиняться своему «герцогу» – Изяславу Владимировичу Новгород-Северскому, но, поскольку он мой «племянник» и занимает мое место, имею право общаться напрямую с «королем». Впрочем, как я понял, никто никому здесь уже по большому счету не подчиняется. Бывает только совпадение интересов.
После Сулы на берегах Днепра все чаще стали попадаться деревни. Затем на правом, высоком берегу появился город Канев. Он был хорошо укреплен. Как рассказал мне монах Илья, деревянные стены собраны из срубов, нижние из которых набиты землей и камнями. Это понадежнее, чем частокол у западноевропейских городов. Башни внизу каменные, а верхние части деревянные. Некоторые башни очень высокие, метров под двадцать. Территория внутри стен называется посадом. На самом высоком месте находится Детинец – замок князя или его посадника. К городу примыкают слободы, которые сжигают при подходе врага. Почти все построено из дерева, так что сжечь и восстановить не долго. Примерно также устроены и остальные русские города.
Киев, конечно, отличался от других городов. Говорят, по размеру и численности населения он самый большой на Руси и второй в Европе, уступает только Царьграду. Он располагался на холмах очень высокого правого берега. Я несколько раз в двадцатом и двадцать первом веках бывал в Киеве. Первый раз еще двенадцатилетним школьником приезжал на экскурсию. Запомнилось посещение Киево-Печерской лавры. Нас водили по темным проходам под землей, мимо ниш, в которых лежали коричневые человеческие кости. Мне, как самому младшему, экскурсовод предлагала идти в середине группы, чтобы темноты не боялся. Темноты-то я, дитя подвалов, как раз и не боялся, а вот на кости старался не смотреть. Тогда мне Киев казался совершенно не таким. Может, потому, что ни разу не видел его с середины Днепра. Сейчас поражало обилие церквей. Или их казалось много, потому что были выше остальных зданий. У нескольких купола были крыты золотом и ярко блестели на солнце, у остальных – оловом, медью, свинцом или дранкой… В некоторых местах, видимо, наиболее уязвимых, стены и башни были полностью каменные. Выше по течению, в низине, располагался торгово-ремесленный Подол, ничем не защищенный. Как в Посаде, так и на Подоле полным ходом шло строительство. В основном возводили двухэтажные жилые дома и церкви.
Мне хотелось прогуляться по Киеву, но Борята Малый предложил сделать это в другой раз:
– Как только подойдем к пристани, меня обдерут, как липку. За год до того, как латиняне захватили Царьград, наши князья вместе с Рюриком Смоленским пограбили и сожгли Киев. Выгребли все сокровища из Софийского собора, сожгли Печерскую лавру и Десятинную церковь. Киевляне до сих пор помнят это. Так что черниговским купцам сюда хода нет. Разве что очень богатым, сильным, которых побоятся тронуть.