Мне хотелось прогуляться по Киеву, но Борята Малый предложил сделать это в другой раз:
– Как только подойдем к пристани, меня обдерут, как липку. За год до того, как латиняне захватили Царьград, наши князья вместе с Рюриком Смоленским пограбили и сожгли Киев. Выгребли все сокровища из Софийского собора, сожгли Печерскую лавру и Десятинную церковь. Киевляне до сих пор помнят это. Так что черниговским купцам сюда хода нет. Разве что очень богатым, сильным, которых побоятся тронуть.
Пристали мы на ночь к берегу у Вышгорода, который находился километрах в пятнадцати выше по течению на выступающем мысу. Его окружали глубокий ров, высокий вал и мощные деревянные стены с каменными башнями. Хотя он намного меньше Киева, я бы сказал, что захватить его будет труднее. Вышгород был чем-то вроде резиденции киевских князей и местом паломничества для всех православных. Здесь в соборе хранились мощи невинно убиенных князей Бориса и Глеба. Святыми они стали только потому, что их убили молодыми и вроде бы ни за что. Мне почему-то сразу вспомнились такие же «невинно убиенные» Павлик Морозов и Зоя Космодемьянская. Делать национальных героев на заказ – это многовековая российская традиция. Весь наш экипаж и пассажиры сразу поперлись в этот собор, чтобы поблагодарить «святых» за благополучное возвращение из похода. Поскольку сюда направлялась моя «мать», когда ее похитили и продали в рабство, у меня был повод отказаться от посещения собора.
– Борис и Глеб в моей семье не пользуются почетом, – объяснил я монаху Илье свое нежелание идти с ним.
Как ни странно, Илья отнесся к этому с пониманием. У людей тринадцатого века довольно утилитарное отношение к святым. Помогаешь – почитаю, нет – найду другого. Священники тоже относились к этому по-деловому: не важно, какому святому отстегивают, лишь бы раскошеливались.
3
Чернигов стоял на высоком правом берегу Десны. На холме, отстоящем метров на сто-сто пятьдесят от кромки воды, располагался Детинец с каменными стенами высотой метров восемь и башнями раза в полтора выше. Имел он форму неправильной трапеции. Сверху над стенами деревянные двухскатные навесы, а у башен высокие остроконечные деревянные крыши, из-за чего казалось, что башни раза в два выше стен. К дальней от реки стороне Детинца и примерно к середине боковых примыкали стены Окольного града, высотой метров шесть, снизу метра на три каменные, а сверху деревянные. Башни все каменные и с высокими крышами. Окольный град был раза в четыре больше Детинца, который как бы выпирал из него. Посад или, как его называли здесь, Передгородье в свою очередь начинался от боковых и дальней стен Окольного града и как бы выдавливал его из себя. Если бы можно было поставить Чернигов на бок, то стал бы похож на снеговика: внизу большой, широкий и расползшийся ком Посада, в середине немного приплюснутый сверху Окольный град и на самом верху маленький Детинец. Стены у Посада были деревянные, а башни каменные, но с более низкими, чем у детинцевых, крышами. Возле юго-западной стороны Окольного града стоял каменный Елецкий монастырь, похожий на небольшую крепость. Стены и башни всех трех частей города были потемневшими от времени. Заметно было, что их давно не ремонтировали. Из-за городских стен выглядывали купола множества церквей. У трех, видимо, соборов, они были золоченые. В Детинце и Окольном граде виднелись также купола и башенки нескольких трехэтажных деревянных теремов. С северо-восточной части, выше по течению Десны, к городу примыкали незащищенные слободы, застроенные деревянными домами и церквами. Ближе к городским стенам стояли двухэтажные дома с большими дворами и многочисленными хозяйственными пристройками, а дальше – одноэтажные, всё меньше, беднее, пока не переходили в россыпь полуземлянок с крышами, застеленными дерном, на котором зеленела трава. Возле богатых домов были деревянные тротуары, по которым можно было четко проследить границу между достатком и нищетой.
Мы пришвартовались к пристани на берегу речушки, впадающей справа в Десну. Возле пристани располагалось Торжище – улицы с лавками и мастерскими, посередине которого стояла большая и высокая церковь, деревянная, крытая медью, построенная, как мне сказал монах Илья, в честь Параскевы Пятницы – покровительницы торговцев. Нас уже поджидал местный мытник – сборщик податей – тучный, неповоротливый мужчина, на котором я насчитал, как минимум, три слоя одежды, хотя день был жаркий. Самой впечатляющей была шапка из темно-коричневого меха и высотой с полметра. Я хотел было спросить, не болит ли шея таскать такую тяжелую шапку, но у мытника голова, казалось, лежала прямо на плечах. Судя по тому, как перед ним залебезил купец Борята Малый, мытник сейчас неплохо хапанет. Монахи, не дожидаясь, когда купец закончит переговоры, поблагодарили и поклонились ему, перекрестились на церковь Параскевы Пятницы и пошли в город.
За время путешествия я убедился, что мне нужен будет помощник, который бы объяснял, что здесь к чему и почем, но предложить это место монаху Илье не решился. В последнее время он стал посматривать на меня изучающе, с жадным интересом, как ученый на доселе неизвестную науке разновидность паразитов. При прощании я дал ему три золотых мараведи:
– Помолитесь за упокой всех утонувших.
– Хорошо… княже, – с еле заметной заминкой перед словом князь произнес он.
Наверное, слишком много узнал обо мне такого, что не соответствует образу сына князя Игоря. Надо, чтобы он оставил свои сомнения при себе.
– Если бог спас меня, значит, зачем-то это ему надо. Не нам судить дела его, а только исполнять его волю, – напомнил я монаху и перекрестился.
– Да, княже, – уже без заминки молвил монах и тоже перекрестился.
Узнав, кто я такой, мытник тут же послал конного к князю Мстиславу Святославичу, чтобы сообщить, что в гости пожаловал троюродный брат Александр Игоревич, князь Путивльский, чудом спасшийся в пучине морской. За время путешествия я более-менее освоил язык своих подданных. Думать продолжал на русском, но довольно бегло изъяснялся на старославянском и понимал почти всё, что мне говорили. Особенно, когда пытались лизнуть. Мытник начал льстиво восхищаться моим спасением. Его послушать, важнее и лучше меня нет человека на земле. Наверное, что-то подобное он слышит от тех, кто ниже его по положению. Мы сплевываем только то, что нализали.
Мстислав Святославич прислал мне белого иноходца под шитой золотом попоной и седлом с золочеными луками и эскорт из двух десятков дружинников – молодых парней не старше восемнадцати лет, одетых богато и вооруженных короткими копьями и саблями или мечами. Я попросил одного показать свой меч. Это оказалась франкская многослойная обоюдоострая спата. Была она сантиметров на пять-семь короче, чем те, что делали в первой половине двенадцатого века, на полсантиметра или даже сантиметр уже и легче граммов на триста-четыреста. Дол – ложбинка в середине клинка – тоже сузился. В двенадцатом веке в Западной Европе такие мечи ценились высоко, а здесь, видимо, не очень, поскольку его мог позволить себе молодой дружинник, пусть и княжеский. А может, досталась ему по наследству. Половина эскорта поехала впереди меня, вторая – сзади. Моего слугу Савку вез один из дружинников, посадив за собой на круп лошади.
Ворота, через которые мы въезжали, назывались Золотыми. Наверное, название получили из-за золоченого купола церкви, которая располагалась над ними, или тут принято всем главным давать такое имя. Сложены ворота из гладко отесанного, светло-серого камня. Арочного типа тоннель был длиной метров двенадцать. Вверху множество отверстий для стрельбы. Окованных железом ворот было трое, но средние, судя по виду, закрывали редко, только в случае опасности. Улицы города чисты, вдоль домов деревянные тротуары. Нет сильной вони, как в европейских городах, хотя канализации не заметил. Наверное, потому, что дома с дворами, в которых есть выгребные ямы. Чем ближе к Окольному граду, тем дома и дворы становились больше. Попались даже пара каменных. Ворота, через которые мы въехали в Окольный град, назывались Троицкими. На белой стене над ними была выложена мозаикой Святая Троица. Все, кто входил или въезжал в ворота, крестились на мозаику. Я тоже перекрестился. Если попал в собачью стаю, лай не лай, а хвостом виляй.
Детинец представлял собой большой замок, только вместо донжона был княжеский двор – комплекс двухэтажных каменных и деревянных зданий, отгороженных четырехметровым каменным забором. Перед забором на двух улицах находились дворы бояр с деревянными теремами, по большей части трехэтажными. За забором справа высился белый каменный Спасский собор с пятью золочеными куполами и несколько деревянных домов, а слева – длинное деревянная двухэтажное здание с конюшней на первом этаже и каменный княжеский терем прямоугольной формы, поставленный так, что от ворот видны были одновременно передняя и боковая стены. Судя по вооруженным людям, которые расхаживали возле дома с конюшней, это было что-то типа казармы. От задней части терема в две стороны тянулись деревянные здания с глухими первыми этажами и жилыми вторыми, которые упирались в стены Детинца, образуя внутренний двор. Площадь между теремом, собором и казармой была вымощена камнем. На передней стороне терема на первом этаже была оббитая надраенной до золотого блеска медью дверь. К ней вела широкая деревянная лестница с крыльцом с фигурными балясинами и столбами, поддерживающими навес. Рядом с крыльцом находилось маленькое окно, закругленное сверху, забранное фигурной решеткой и застекленное разноцветными прямоугольными кусочками сантиметров пятнадцать на десять. На втором этаже располагались две пары высоких узких окон. Расстояние между окнами внутри пар было такое, что его можно было принять за широкую оконную раму. Верхние окна были без решеток и составлены из полупрозрачных стекол. На боковой стороне терема окна были такие же, только наверху всего одна пара, и еще одно маленькое и квадратное в чердаке. Крыт терем медными листами, позеленевшими от времени. На крыльце стояли человек десять богато одетых мужчин. Того, что стоял в центре, я принял из-за шитой золотом одежды и высокой шапки из черного меха, за черниговского князя.
– На крыльце князь стоит? – спросил я дружинника, у которого брал посмотреть спату.
Молодо человек снисходительно улыбнулся и ответил:
– На крыльце встречают только равного. Там стоит тысяцкий Вышата Глебович.
От ворот эскорт повернул к конюшне, а моего коня, поклонившись в пояс, взял под узду важный боярин, которого сопровождали еще двое, одетые победнее.
– С приездом, князь Александр Игоревич! Мой господин, Великий князь Мстислав Святославич, послал меня, своего слугу, воеводу Митяя, встретить тебя и проводить к крыльцу.
Он повел моего коня к княжескому терему. Важность, с которой воевода проделывал это, показалась мне смешной. В Западной Европе все было не так напыщенно. Увидев отстраненное выражение на лицах людей, ждавших меня на крыльце, я понял, что исполняется ритуал, в котором моя личность не играет никакой роли. Ритуал служил в первую очередь для возвеличивания князя Черниговского, но любое его нарушение может быть воспринято каждой из сторон, как оскорбление, со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, мне, как «византийцу», скорее всего, простят мелкие огрехи. Воевода Митяй остановил моего коня перед крыльцом. Я спрыгнул на землю, шагнул к крыльцу и остановился, потому что почувствовал, что дальше идти пока нельзя.
Стоявшие на крыльце, сняв шапки, поклонились мне в пояс, и тысяцкий Вышата Глебович, обладатель густой и длинной темно-русой бороды и зычного, командного голоса, торжественно произнес:
– Великий князь Черниговский Мстислав Святославич прислал нас, своих слуг, встретить и проводить к нему своего младшего брата Александра Игоревича, князя Путивльского!
Я в ответ кивнул головой и поднялся по лестнице.
Тысяцкий надел свою шапку, которая оказалась из черно-бурой лисы и с чем-то типа кокарды в виде золотого медведя, вставшего на задние лапы и шагающего слева направо, то есть, по законам рекламы, вперед. Вышата Глебович повернулся и пошел впереди меня. Остальные пристроились сзади. По крутой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Там была узкая комната с двумя дверьми: одни прямо, другие слева. Двое дружинников, подпоясанных широкими ремнями с саблями, стояли по обе стороны двустворчатой двери, расположенной прямо. Они распахнули ее наружу.
Дверь вела во что-то вроде церемониальной палаты – длинной комнаты со стенами, оббитыми дорогими, шитыми золотом и серебром, тканями, поверх которых висели несколько икон в золотых окладах. У противоположной от двери стены сидел на высоком стуле с низкой спинкой и широкими ручками мужчина примерно лет тридцати пяти-семи, среднего роста и сложения, с темно-русыми волосами длиной до плеч, круглым лицом, покрытым широкой и короткой темно-русой холеной бородой. На голове у него была маленькая шапочка, шитая золотом и густо украшенная жемчугом. Одет в три, если не больше, слоя одежды разных оттенков красного цвета. Верхние слои шиты золотом или серебром и украшены жемчугом. Судя по количеству жемчуга, добывают его где-то здесь. Наверное, речной. На ногах короткие сапожки или высокие ботинки с немного загнутыми вверх, острыми носками, тоже вышитые золотом и украшенные жемчугом. Так понимаю, сидящий на стуле и есть мой троюродный братец. По словам монаха Ильи, Мстислав Святославич княжит всего второй год. Занял черниговский стол после смерти своего старшего брата. Поскольку Мстислав – самый младший из братьев, следующими по старшинству на черниговский стол идут сыновья брата их отца Игоря Святославича, то есть, я, как единственный живой. Наверное, поэтому мне и оказали такой торжественный прием. Вдоль боковых стен стояли широкие лавки, покрытые ковриками или кусками очень плотной ткани. На ковриках лежали подушки в темно-красных наволочках. На подушках сидели человек десять, все в золоте, серебре и жемчуге, кроме прикорнувшего слева от князя епископа – дряхлого старика с длинными седыми волосами и бородой, который опирался о позолоченный посох. На епископе была простая черная ряса. Если бы не серебряная толстая цепь и массивный крест на ней, я бы счел его бессребреником. Весть о моем приезде пришла сюда в конце послеобеденного сна, который здесь свято блюдут в богатых сословиях, поэтому многие бояре сидели с заспанными физиономиями. Епископ и вообще заснул, ожидая меня, и теперь, проснувшись, никак, видимо, не мог вспомнить, кто я такой?
Я остановился у порога и окинул взглядом палату, выискивая, на какую икону надо перекреститься? Красным считается вроде бы правый угол, там и должна быть главная икона, но ни он, ни левый ничем не выделялись. Я заметил слева на стене подсвеченную светом из окна большую икону с каким-то бородатым мужиком, украшенную с особой щедростью, и перекрестился на нее. Судя по отсутствию отрицательной реакции, если и ошибся, то простительно.
– Доброго здоровья и долгих лет жизни Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу и всем присутствующим здесь! – произнес я, кивнув в знак приветствия головой, и пошел к Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу.
Не знаю, на какой дистанции он собирался меня держать, но я решил, что, поскольку первый в очереди на его место, соответственно и буду себя вести. Бояре сразу встали и поклонились мне. Мстиславу Святославичу надо было или одернуть меня и тем самым оскорбить, или встать и поприветствовать, как почти равного. Он встал. Я был на полголовы длиннее, но он находился на помосте, так что оказался выше меня. Ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня в губы. Здесь тоже мужики целуются при каждом удобном случае. От его бороды пахло шафраном или чем-то похожим.
– Здравствуй, брат! – с нотками искренности поприветствовал он. – Рад, что ты добрался до нас живым и невредимым!
Князь Мстислав показал мне на стул наподобие того, на котором сидел он сам, неизвестно откуда появившийся справа от помоста. Видимо, стул до поры прятали, чтобы понять, на что я претендую, и соответственно отреагировать. Как здесь всё сложно! Я подумал, что черниговский стол мне будет великоват. Как только начинаешь интриговать, ни что другое не остается ни времени, ни сил, а мне хотелось бы пожить. Я сел на предложенный стул, и мы начали обмениваться любезностями. Разговор ничем не отличался от тех, которые я вел при случайной встрече со своей дальней родней, о которой почти ничего не знал, кроме имен.
– На отца похож, – вдруг громко произнес епископ.
Наступила неловкая пауза.
– Это мой епископ Феодосий, – прервал ее Мстислав Святославич. – Он и твоему отцу служил.
Меня порадовало, что Церковь здесь подчиняется князьям, а не наоборот, как у католиков в эту эпоху.
– Я и говорю, что похож на отца, на Игоря Святославича, – повторил громко епископ Феодосий. – Такой же боевитый.
– Да, похож! – очень громко сказал ему князь Черниговский, а мне тихо объяснил: – Епископ туговат на ухо.
Подозреваю, что не только на ухо. Поэтому его и не меняют. Через пару минут епископ Феодосий стал клевать носом. Никто его не будил.
Мне пришлось рассказать, как я спасся. Рассказывать по большому счету было нечего. Подробно описал им волну, которая меня вышвырнула в море, и как очнулся на борту ладьи.
– Как выплыл – не помню. Обо что-то сильно ударился головой и пришел в себя только в ладье. Память напрочь отшибло. Только сейчас начинает восстанавливаться, – на всякий случай проинформировал я.
– Как Иов спасся, – громко произнес епископ и перекрестился дрожащей рукой.
Странно, мне казалось, что он спит и ничего не слышит.
– Там не было кита! – громко возразил ему князь Черниговский.
– Бог вернул свою милость Игоревичам, – не услышав или проигнорировав князя, продолжил епископ Феодосий.
Как мне рассказал монах Илья, девять лет назад троих моих «братьев», Святослава, Романа и Ростислава, повесили галицкие бояре. Вещают здесь только конченных негодяев, остальным головы отрубывают, а уж с князьями разделаться так… Случай был настолько вопиющий, что это сочли божьей карой. Мое спасение обозначало окончание наказания роду князя Игоря. Мне кажется, религию для того и придумали, чтобы во всем выискивать божий промысел.
Мы обменялись с кузеном еще парой ритуальных фраз, после чего он счел, что официальную часть можно закончить:
– Отдохни с дороги, в баньке попарься, а вечером на пиру поговорим.
– Все мои вещи утонули, осталось только то, что было на мне, – пожаловался я.
Не хотелось после бани натягивать грязную одежду.
– Я пришлю тебе свои одежды, – оказал милость Великий князь Черниговский.
Мы вышли из палаты в узкую комнату, где два дружинника открыли перед нами боковую дверь. Меня провели через несколько сквозных комнат, часть из которых была жилыми, а часть – мастерскими для женщин-вышивальщиц. Затем по крытому переходу добрались до бани, стоявшей во внутреннем дворе неподалеку от поварни, откуда шел запах свежеиспеченного хлеба.