Саша выглянула в окно – в дальнем углу участка росла елочка, точнее это была уже довольно высокая ель, на полметра раскинувшая свои присыпанные снегом пушистые ветви. Когда-то ее, совсем еще маленькой, Миша выкопал в лесу, а затем посадил около дома, чтобы украшать на каждый Новый год. Саша прекрасно помнила тот день, когда они всей семьей пересаживали деревце – оно казалось беззащитным и хрупким, несмотря на все свои иголки. Для елки выкопали глубокую яму и заполнили ее водой и мягкой землей.
– Зачем такой маленькой елке столько места вокруг? – суетилась тогда Саша. – Сажайте ближе к забору!
– Сашка, ты ничего не понимаешь! – пыхтел Миша. – Елка же вырастет о-го-го какая! Нам в школе на уроке природоведения рассказывали, как пересаживать деревья. Так что не учи ученого!
И Саша доверилась старшим. Возле свежепосаженной елки воткнули толстую палку и повязали на нее яркую тряпицу.
– Это чтобы нам не потерять место, куда мы посадили елочку, – объясняла мама удивленной Саше. – Трава вокруг высокая вымахает, можем не заметить деревце и ненароком скосить…
Елочка и правда была ниже высокой травы – по пояс пятилетней Саше. Всю весну, лето и осень они охраняли деревце, наблюдая за его ростом. И в первый же Новый год водрузили на эту малышку звезду. Саша до сих пор помнила эту хрупкую елочку, гнущуюся под тяжестью большой красной звезды.
Сейчас ель вымахала уже довольно высокая, разлапистая. Только смотрелась как-то одиноко и грустно без ярких игрушек. Не раздумывая, Саша ринулась к комоду и достала из глубины старую картонную коробку – дно ее устилала вата, сверху лежал серебристый «дождь», под ним же прятались стеклянные шары и куколки на прищепках. Игрушки, знакомые с детства: некоторые из них были сделаны руками бабушки, мамы или самой Саши. Эту коробку сокровищ всегда доставали перед самым Новым годом, и каждый хотел повесить как можно больше украшений. Сейчас, когда Миша и Саша выросли, эти игрушки так и остались лежать в дальнем ящике, хотя праздник был уже на носу. Наспех одевшись, Саша вытащила коробку во двор, подошла к елке, которая была теперь с нее ростом, и стала доставать игрушку за игрушкой. Шары сверкали в вечернем свете фонарей, зайцы с барабанами и шуты в колпаках рассаживались по веткам, как зрители в зале, вдыхая зиму в стеклянные души. И Саше казалось, что детство трепещет под ее пальцами, колет сочными иглами.
– Елку наряжаешь? Умница! – Накинув свою старенькую шубу, из дома вышла сонно потирающая глаза бабушка. – А я просыпаюсь, кричу – никто не откликается. Оказывается, вот ты где. Давай помогу!
И бабушка тоже стала нанизывать игрушки на пушистые ветки.
– Зеленый шар мой! – крича, влетел в калитку Миша. – Зеленый шар не трогать!
И снова, как в детстве, они с Сашей начали спорить, кому какую игрушку вешать.
– Дурачье вы мое! – смеялась бабушка, обнимая их.
Самой последней на елку водрузили ту самую красную звезду. Теперь она горела над их головами – высоко, величаво. И Саша вновь почувствовала себя совсем еще маленькой…
Глава седьмая Когда старое становится Новым
– Саша!
Тишина.
– Саша!
Тишина.
Бабушка заглянула комнату – никого. За окном, схваченным морозным узором, мелькнула тень, а потом к стеклу прижалась ладонь в шерстяной варежке. Дом только просыпался, но Саша, накинув старую шубу, разгуливала по двору.
– И что ей не спится? – ворчала бабушка, выходя на улицу. – Сашка, дуй домой, промерзнешь!
– Бабуль, ты только глянь – какое утро!
Снег искрился, блестел – двор был похож на огромную ванну с пеной, когда в электрическом свете пузырьки переливаются всеми цветами радуги. Мыльная пена снега укрывала спящий огород, поблескивала на заборе, обернула стволы и ветви деревьев. Стоял ясный солнечный день – последний день уходящего года.
– Да, здесь всегда необыкновенная красота. – Бабушка не уставала удивляться природе. – Это у вас, москвичей, небо нарублено домами, а в воздухе больше выхлопных газов, чем кислорода. К тому же вы привыкли солить снег, а мы – сало.
Саша засмеялась. В чем-то бабушка была права, но и Москва, бесспорно, имела свое очарование: сети старых улочек центра, длинные скверы и мощеные бульвары, караваны машин на широких улицах. И окна, много окон, вглядываясь в которые, можно представлять сотни, тысячи, миллионы жизней одного города…
– А вы еще не нашли Затерянный колодец? – Уязвленная Саша ввернула каверзный вопрос.
– Какой еще колодец? – Бабушка вспыхнула. – Глупости все это, детские выдумки!
– А почему же ты так разнервничалась? – хитро переспросила Саша.
Легенда о Затерянном колодце была старинным преданием окраин Истры. Будто бы притаился где-то среди старых улочек черный зев, готовый проглотить незадачливого путника в любую минуту. Прохаживаясь истринскими дворами, никогда точно не знаешь: а вдруг твоя нога уже занесена над голодной пастью? Припорошенный снегами или затянутый травами, этот колодец днем и ночью поджидает пищу для своей бездонной утробы. Бывало, пропадет в окрестностях человек или животное – сразу вспоминали Затерянный колодец…
– Не дури, в такой-то день, – отмахнулась бабушка.
Саша потерлась носом о ее раскрасневшуюся от мороза щеку.
– Молчу, молчу, – шепнула она.
А говорить сейчас, и правда, совсем не хотелось. Лишь гляди во все глаза да вдыхай поглубже последний день этого года. Саша еще немного постояла посреди морозного утра, а потом схватила бабушку за руку и поспешила в дом, где хозяек ожидали долгие приготовления к празднику. Но главное, Саша знала: сегодня к ним должен прийти Никита! И мысли о нем с самого утра отодвинули все тайны и загадки куда-то глубоко, далеко…
За несколько часов до Нового года стол был готов встречать гостей: утопающие в майонезе салаты, домашний холодец и, конечно, – бабушкины пирожки с мясом или капустой. А еще Сашины любимые – с клюквой и курагой. Дом пропитался запахом мандаринов и свежей хвои, а глаза просили еды куда больше желудка. Дверь распахнулась, впуская в помещение вихрь снежинок и первых гостей. Хотя здесь трудно было назвать кого-то гостем – наступал семейный праздник, и каждый считал этот дом своим.
– Дорогу утке с яблоками! – раздался громкий, чуть басистый голос тети Кати.
Она пронеслась через комнату к столу так стремительно, точно шар для боулинга, и, разметав кегли салатников, водрузила в центр коронное блюдо этой ночи. Поднос с уткой был обернут фольгой, но пряный аромат мяса, карри и яблок поднимался от него, переплетаясь с другими запахами Нового года. За тетей Катей приплясывающей походкой спешил ее муж. Дядя Коля был ниже жены на полголовы, коренастый и всегда очень веселый. Он разложил на столе несколько упаковок свежих колбасных нарезок из своего магазина.
– А вот и наша красавица, давно тебя не было видно! – Тетя Катя сжала Сашу в объятьях.
Саша очень любила мамину подругу, но на расстоянии любить ее было куда проще, чем находясь во власти крепких рук.
– Ну-ка, дайте-ка мне на нее посмотреть! – Дядя Коля вслед за женой расцеловал Сашу, и ее привычно обдало ароматом колбасного ряда.
– А я для вас подарки привезла, – отдышавшись, выпалила Саша.
– Да ты сама – подарок! – Тетя Катя загремела грудным смехом. – Правда, Дим?
Только тут Саша заметила Димку. Он стоял в дверях и сконфуженно улыбался. Никиты видно не было.
– А Никита где? – не успев совладать с собой, спросила Саша.
Тетя Катя будто бы засмущалась и начала стряхивать со скатерти отсутствующие крошки.
– Никита придет позже. – Она быстро сменила тему. – Димон, что стоишь? Заноси наши подарки!
И тут в комнату вошла бабушка. Она уже переоделась к празднику: сделала высокую прическу и стала походить скорее на театральную актрису со старой открытки, чем на провинциальную даму преклонных лет. На ней было длинное платье с высоким воротником стойкой, горох бус рассыпался по груди, остроносые лодочки обхватили ступни.
– Здравствуйте, родные! – Она расцеловала тетю Катю, дядю Колю и Диму так тепло, будто не встречалась с ними целую эпоху.
На самом деле все они жили бок о бок и общались почти каждый день. Тетя Катя выросла на бабушкиных глазах – они с мамой все детство и юность были неразлейвода, да и сейчас оставались лучшими подругами. Работая в театре при Доме культуры, тетя Катя казалась воплощенной душой Истры – яркой, самобытной, веселой. Думая о тете Кате, Саша сразу дорисовывала рядом образ ее добродушного мужа. Эта пара была такой органичной и счастливой, что никто давно не обращал внимания на разницу в росте и совершенно разный круг интересов супругов. Дядя Коля держал небольшой магазинчик мясных продуктов под названием «Три поросенка». И всего себя посвящал вырезкам, отбивным, колбасам и сарделькам. Тетя Катя же в шутку называла своих мужчин – три поросенка. Так в одной семье соединялись культура духа и культура тела. Их сыновья-погодки Никита и Димон еще учились в школе. Димка – в десятом, а Никита – уже в одиннадцатом классе. Бабушка считала их почти что своими внуками и воспитывала наравне с Сашей.
В больших городах люди порой не знают даже имен своих соседей: их разделяет тонкая стена, дрожащая при каждом семейном скандале, но по обе стороны этой стены живут чужие люди. Здесь же все было иначе. Соседи смотрели друг на друга, как в зеркало: узнавая каждую черточку, подмечая мельчайшие перемены.
Каждый раз, когда Саша приезжала к бабушке, они с Никитой и Димкой лихой троицей носились по дворам, полностью отдаваясь детским забавам и шалостям…
Так было, пока они не выросли. Точнее, казалось, что выросли лишь Саша с Никитой. А Димка будто бы остался ребенком, который до сих пор в каждой шляпе искал кролика. В то время как Никита мужским взором скользил по Сашиным округляющимся формам, Димка продолжал осыпать подругу пухом одуванчиков и веселился, наблюдая, как ветреные парашютисты застревают в ее волосах. Все прошлое лето Саша с Никитой, не сговариваясь, старались избегать Димку, как того ребенка, что вечно крутится под ногами и мешает взрослым заниматься важными делами.
Сейчас Саша смотрела на Димона, а тот улыбался ей: как всегда открыто, наивно и искренне. С той лишь разницей, что любое «как всегда» она теперь воспринимала иначе, ища в лице друга новые черты.
Дверь снова распахнулась, и Саша в который раз поняла, как боится встретиться с Никитой и как ждет этого момента. Но это был не он.
– Павлуша! Заходи, миленький. – Бабушка и тетя Катя закружили вокруг нового гостя хоровод радостных приветствий.
Сосед прошел в дом, потрепал Сашу по голове, поцеловал сухими холодными губами в макушку, а потом пристально всмотрелся в ее лицо.
– Выросла совсем. – От уголков глаз Павла Львовича разлетелись крылья морщинок. – Можно я тебя нарисую?
– Прямо сейчас? – удивилась Саша.
Только теперь она заметила, как сосед похудел и осунулся. Жесткий пергамент кожи казался иссушенным, хотя, вероятно, это постарался мороз.
– Нет, что ты! Позже, – Павел Львович подмигнул домашним. – А сейчас сюрприз!
И он втащил в комнату большой, завернутый в толстый слой газет прямоугольник. Без сомненья, это была картина.
Павел Львович слыл натурой творческой. Бабушка называла его «вольный художник». На Сашиной памяти он нигде не работал, и весь его доход сводился к продаже картин на местном рынке. Хотя, по словам самого художника, достойно оценить глубину его таланта там было некому. Но менять образ жизни ради признания и славы Павел Львович не хотел. Из личного имущества в его собственности находился лишь старый родительский дом, прилегший бочком на соседский забор, да дребезжащий железом красный «Запорожец». Погрузив в него мольберт и краски, «вольный художник» выезжал за город, где и писал свои пейзажи. Детвора очень любила этот красный автомобиль и его хозяина. Павел Львович никогда не отказывал малышне и мог долго катать их по улицам, рассказывая забавные истории. Стоило «Запорожцу» показаться на дороге, как ребятня облепляла его, отчего машина начинала походить на божью коровку. У Павла Львовича не было своей семьи, и он с радостью уделял время малышне истринских окраин…
Газетная бумага захрустела под сухими пальцами художника, и вот на свет показался уголок новой картины. А потом все увидели старенький домик: блики солнца упали на окна, под крышей примостилось гнездо ласточек – это был их собственный дом, тот, в сердце которого, как раз рядом с горячей печью, они все сейчас находились. Картина казалась живой: вот-вот покажется в окне лицо бабушки, вот-вот заскрипит и распахнется дверь. Все замерли вокруг холста и почему-то улыбались. А Павел Львович вглядывался в эти улыбки, и на глазах его задрожали слезы, но никто не успел их заметить. Художник кашлянул, огляделся и спросил:
– А где же Мишка?
– Скоро будет. – Бабушка бережно водрузила картину на невысокий комод. – Он нам тоже какой-то сюрприз готовит.
– Ну что, садимся? – Тетя Катя хлопнула в ладоши и втянула носом аромат со стола. – Больше никого не ждем, а сюрпризы хорошо идут на сытый желудок!
Лишь только они сели за стол и Саша попыталась решить, с чего начать пиршество, как зазвонил телефон. Она взяла трубку и среди шума разобрала мамин голос.
– С Новым годом! – радостно кричала мама. – У нас он уже наступил! А как вы?
Саша прислушалась к шуму по ту сторону трубки, и ей показалось, что Индия просачивается в морозное Подмосковье. По дому разносились странные звуки музыки, незнакомый говор, смех и будто бы запах моря. И теплый ветер…
– У нас все хорошо, сели за стол, – ответила Саша далекой-близкой Индии. – Как вы?
Мама тараторила и тараторила. Саша пыталась разобрать невнятные слова, а все домашние так и прилипли глазами к ее губам.
– Мы в Анджуне, – кричала мама.
– Где?
– На пляже! Тут начинается транс-пати!..
– Что начинается?
– Танцы! Танцы! Бабуля Криштафович вошла в транс и выкидывает коленца, хотя весь день носилась по флимаркету!..
– Флимаркету?
– Да, это блошиный рынок! Мы купили тебе сумку, часы, сари и бигуди!..
– Зачем бигуди?
– Не знаю, они смешные! – Мама и правда смеялась. – С Новым годом, дочь! Всех целуй…
Тут связь оборвалась, а комната, казалось, еще тонула в звуках музыки, смехе и ярких рыночных безделушках, да морской ветер чуть-чуть колыхал оконную занавеску…
– Что они сказали? – спросила бабушка.
– У них Новый год наступил, – посмотрел на часы Павел Львович. – Все верно, у нас с Гоа разница в два с половиной часа!
Димка потянул носом воздух.
– Морем пахнет, – сказал он и пожал плечами.
До Нового года оставалось чуть больше часа, а Сашин желудок уже не готов был вмещать новую пищу. Никита до сих пор так и не появился, а заговаривать о нем снова Саша не решалась.
– Я поброжу немного по двору? – спросила она, вылезая из-за стола. – Подышу свежим воздухом и аппетит нагуляю. А то так много всего еще хочется попробовать…
– Я с тобой! – Димка с готовностью отложил очередной лакомый кусок и рванул к двери.
На улице было тихо: видимо, все еще сидели по домам перед поющими телевизорами. Гуляние здесь начиналось после двенадцати, когда горожане высыпали во дворы и принимались взрывать петарды, запускать салюты и фейерверки. Саша с Димкой дружно, как в детстве, стали катать шары для снежной бабы: за этим делом да на морозце аппетит просыпался с новой силой.
– Кати-кати, не ленись! – кричала Саша.
И тогда Димка запустил ей в спину рыхлый снежок. Пошла веселая перестрелка. Но вдруг, в самый разгар боя, Саша увидела подозрительного мужчину: он припарковал свою машину возле забора, вылез и стал изучать каждую старенькую штакетину чуть ли не под лупой. Саша кивнула Димке – мол, что за дела?
– Гражданин, что-то ищете? – Димка навис над забором со стороны участка и грозно взирал на незнакомца.
– Дружище, помоги, а! Тут такое дело… – Мужчина посмотрел на Димку как на спасителя. – Надо найти одну надпись…
Когда Саша узнала причину подзаборного скитания незнакомца, то чуть не прыснула от смеха. Оказывается, он жил по соседству и все свое детство провел в Истре. А на этом заборе когда-то процарапал надпись, посвященную девчонке, в которую был влюблен. Дом в Истре он давно продал, и теперь на том месте красовалась кирпичная многоэтажка. Сам же переехал в Москву и, судя по рассказу, был довольно известным адвокатом. Но вот потянуло его в праздник детства на малую родину, захотелось вспомнить молодые годы…
Саша и Димка, оставив снежный бой, ринулись помогать адвокату. Они осматривали каждую штакетину, но все найденные царапины тот категорически отвергал. И когда ребята уже отчаялись найти заветные слова, мужчина вдруг взревел из сугроба:
– Нашел! Нашел!
Разметав снег и освободив заветную штакетину, адвокат явил миру те самые слова: «Катька дура!» гласила надпись. Саша и Димка смотрели на врезавшуюся в забор строку и не знали, что сказать. Адвокат же вытирал слезы с глаз, радуясь, как ребенок.
– Как здорово, что вы не снесли этот забор! – сморкался он.
А потом ребятам пришлось выслушать его обстоятельную речь о том, как им надо жить дальше, чтобы достичь успеха. При этом адвокат натягивал на ухоженные руки дорогие перчатки и отряхивал снег с модных узконосых ботинок.
– Это нынче молодежи ничего не нужно! – раздухарился он. – А я был жадный до всего, учился, как зверь! И вот, поглядите, достиг всего, о чем только мечтал!
Саша и Димка переглянулись и, не сговариваясь, посмотрели на забор, и почему-то все пышные фразы известного адвоката сразу как-то сжались до двух слов «Катька дура!».
Когда ребята прощались с адвокатом, тот, наверное, решил, что после его наставлений жизнь у них сложится достойно, и удовлетворенно хлопнул дверцей своего «Мерседеса», возвращаясь из хулиганского детства в свою успешную, размеренную колею. А они думали только об одном – осталась ли еще на столе утка с яблоками?.. Саша все смотрела в беззаботное лицо друга, и улыбка непроизвольно касалась ее губ. Воздушная, живая, озорная. Она вспомнила, что истринские заборы также хранят их шаловливую детскую переписку. Только почему-то в этот момент ей очень не хотелось, чтобы Димка вырос таким же самоуверенным и напыщенным, как сегодняшний адвокат. Пусть уж остается таким же простым, понятным, легким…