– Уходи, я заразная! – прошипела она.
– Ну и что!
– И очень страшная, – заныла Саша. – Сама себя боюсь, даже в зеркало не смотрю.
– А я не боюсь. – Димка был непреклонен. – Уверен, ты будешь самая красивая лягушка в мире!
Тогда Саша не выдержала и засмеялась, а вслед за ней покатился и сам Димка. Потом Саша потихоньку вылезла из-за занавески, и они долго болтали о речных камнях, куриных богах и песочных замках. А Димка увидел, что Саша вовсе не лягушка, и все ее пятна показались ему даже симпатичными – как веснушки, только зеленые…
Через неделю, когда Саша поправилась, пятнами покрылся сам Димка – тогда, в наказание за непослушание, он всю болезнь жил у подруги, чтобы не заразить Никиту. И это наказание до сих пор было самым лучшим в его жизни!..
Как только Димка пришел сегодня к Саше домой, сразу заметил, что этой зимой подруга выглядит немного иначе: не так, как раньше. Во взгляде появилось что-то новое – отрешенное или таинственное, трудно разобрать. Иногда это было почти незаметно, и она снова превращалась в веселую девчонку, которую он всегда знал. Но уже через минуту выражение глаз стремительно менялось, и наружу выскакивала темная глубина. И что-то крутилось там – на дне, непонятное, даже пугающее. Только Димка с детства не боялся ничего, если дело касалось Саши, и готов был нырнуть на любую глубину, чтобы вытащить ее из пучины…
Он все смотрел Саше вслед, боясь приблизиться, и каждый жест подруги казался ему неземным – будто она плыла над землей, вовсе не касаясь ногами этой заснеженной дороги. Но тут же увидел отпечаток подошвы – один, другой, третий. Такие небольшие аккуратные следы – совсем обыкновенные. И Димка почему-то был несказанно рад им: Саша снова здесь, снова рядом, снова они идут по одной дороге. И пусть ее мысли далеко. Димка просто пойдет тихо ей вслед и ни о чем не станет спрашивать. Ни про фильмы, ни про музыку, ни про книги… даже про прическу промолчит. Пока есть между людьми недосказанность – их тянет друг к другу. Во всяком случае, ему хотелось в это верить…
И тут навстречу возвращающейся домой компании вышла пара. Парень и девушка брели, обнявшись, и громко смеялись.
– С Новым годом! – закричал мальчишка и замахал рукой.
– Никита, – шепнула Саша.
Глава десятая Никита
Никита покрепче прижал к себе Светку, та вновь захихикала. Все было хорошо в этой девчонке – только смех какой-то механический. Даже робот Вертер хохотал натуральнее.
Никита часто наблюдал за тем, как люди смеются – это было очень занятно. Кто-то много и часто выдыхал через нос, при этом губы оставались плотно сомкнутыми, и лишь плечи быстро вздрагивали. Обычно эти люди оказывались скрытными, ироничными – от таких никогда не знаешь, чего ожидать. Распахнутые, точно окна в летний зной, весельчаки смеялись с рычанием и грохотом и так широко разевали рты, что можно было пересчитать их зубы. Смех этот всегда был искренний и чаще – пустой, как дырявое ведро. Форму держит – сути нет. Был еще гортанный тихий смех. Мужчины пользовались им с закрытым ртом, женщины чуть размыкали губы. Смех этот казался немного загадочным и хранил грусть. Вроде как что-то внутри не позволяло этим людям веселиться. Хотя частенько этой неразгаданной тайной могли стать банальное несварение или тесная обувь – тут не угадаешь. Больше всего Никите нравился смех тихий и мягкий, как шелест листьев. Он обычно жил не во рту, а в глазах собеседника.
И только сейчас, когда скрежет Светкиного хихиканья резал ему слух, Никита вспомнил летний смех Саши. Еще пару дней назад лето было очень далеко: где-то в спящих воспоминаниях, и вот сейчас оно смотрело на него через зиму, как невеста на жениха – сквозь белую фату. Никите впервые стало неловко за хихикающую Светку…
А прошлое лето уже смывало зиму, заставляя Никиту буквально сгорать от жара воспоминаний. Он знал Сашу практически с пеленок, но среди знойного марева вдруг разглядел в ней что-то новое, неизведанное. С детства почти все летние месяцы они проводили в одной компании, облазив все окрестные канавы и деревья. Сколько луж они измерили, сколько дорожной пыли размазали по щекам! И никогда Никита не мог и подумать, что эта смешная девчонка превратится в симпатичную девушку, которая сможет заставить его сердце биться сильнее. Но где-то среди солнечных лучей, шелеста зелени и аромата трав он наконец заметил, что его подруга выросла и стала вызывать не только товарищеские чувства. А еще и нежность, трепет, смятение…
Никита всегда легко сходился с девушками: они будто бы только и ждали хоть малейшего проявления его внимания. Вот и с подругой детства все пошло так же, если не проще. Несколько многозначительных взоров, пара букетов полевых цветов, и вот уже Сашина ладошка была зажата в его руке. Никита смотрел в ее глаза и видел там свое отражение – он знал, что уже поселился в ее душе, тронул сердце. И это были одни из самых необыкновенных недель в его жизни. Лето, каникулы и встречи с Сашей – такие трогательные и нежные!
Но коварное солнце позолотило листья, и осень уже дышала ночным холодом. Саша давно уехала в Москву. Никита честно обещал звонить, писать сообщения, даже как-нибудь приехать в гости. И несомненно в тот момент был уверен, что выполнит все свои обещания. Но школьные будни заняли голову новыми заботами, да и претенденток на юное сердце становилось все больше и больше. Звонить Саше удавалось редко, а о приезде нечего было и думать. Какое-то время он еще отправлял ей сообщения, но вскоре кутерьма нового учебного года поглотила его окончательно. К тому же с каждым днем все новые и новые девушки бросали на него пылкие взоры – кто же тут устоит? Никита не устоял. Саша заблудилась в ушедшем лете, листья которого опали, цветы увяли и травы покрылись инеем. Осень будто бы сожгла чувства Никиты, как сгорали красным заревом листья кленов и дубов. И вот уже их кроны шуршат под ногами Никитиных ботинок, преют на земле. А рядом с ним, рука об руку, шагают, сменяя друг друга, Оля, Катя, Света…
Никита замедлил шаг, сердце почему-то стучало в виски, а язык стал ватным.
– Никитос, здорово! С прошлого года не встречались! – пошутил Миша, первым подходя к парочке влюбленных.
– Зря не встретил Новый год с нами – Мишка тут такой сюрприз приготовил! – восторженно затараторила мама, а потом скупо добавила: – Здравствуй, Света.
Никита подошел к Саше.
– Привет, – сказал он почему-то тише, чем собирался.
– Это и есть твоя подруга детства? – встряла Светка, с чувством превосходства оглядывая Сашу.
Да, что тут говорить: Саша была вовсе не такой шикарной красоткой, как уверенная в себе до кончиков накладных ногтей Светка. Их вообще трудно было сравнивать. Но когда девчонки стояли вот так – рядом, Никита почему-то подумал, что Светкина красота выглядит какой-то вычурной и неуместной.
Однажды он ходил в музей, где за ограждениями стояла старинная мебель – резные деревянные стулья, столы, комоды. А рядом, у стены, примостился яркий, блестящий никелем, «икеевский» стул со спящей на нем смотрительницей. И этот новомодный, точно из каталога, стул выглядел там каким-то неуместным и корявым. Так и Света могла бы украсить обложку любого журнала, но картинную галерею – вряд ли…
– Почему только Никитина подруга? – пришел на помощь Димка. – Сашка и моя тоже, правда?
– Правда.
Саша взяла Димку под руку, изучающим взглядом окинула Светку, отчего ее красота еще больше скукожилась, и, не посмотрев больше на Никиту, ушла вперед.
Было очевидно, что она задета, обижена. Но Никита узнал о приезде Саши накануне праздника, когда уже пообещал Светке отмечать Новый год вместе. Ситуация вышла неприятная, он чувствовал, как родственники ополчились на него, защищая Сашу. Но что ему было делать? Никита смотрел на удаляющуюся фигуру подруги и чувствовал, что с каждым ее шагом становится все противнее сам себе.
– Все домой! – суетилась мама. – Греться и доедать угощения!
И они пошли греться, а скорее – отогревать свои сердца, которые, кажется, тоже сковал мороз.
Дома Никите вручили гитару – ему следовало загладить вину – как-никак впервые пропустил встречу Нового года в кругу семьи.
Все удобно расселись по местам: кто в кресле, кто на диване, кто вокруг стола. Павел Львович перекатывал между ладонями полупустой бокал. В этот момент художник напомнил Никите камбалу – такой худой, что, казалось, оба глаза смотрят с одного профиля. Миша с Димоном подъедали салаты. Папа старался подсунуть каждому блюдо с колбасами и ветчинами из своего магазина, а мама пододвигала утку. Саша забралась с ногами в самое дальнее кресло и смотрела в окно. Зато Светка взглядом облизывала Никиту, точно подтаивающее мороженое – боясь упустить хоть каплю.
– Что спеть-то? – Никита вопросительно взглянул на затихшую, жующую аудиторию.
– Что-нибудь зимнее и веселое! – Светка хихикнула.
И пальцы Никиты побежали по струнам, а по дому полилась нехитрая мелодия задорной песенки «Трофима», что заставляла улыбаться самых хмурых слушателей: «Зима на пороге – пропали дороги…»
Только Саша продолжала смотреть в окно, где на холодном стекле поселилось отражение ее грустного лица. Допев последний куплет, Никита остановил ладонью струны, посидел минуту в тишине, и, когда все уже готовы были очнуться, чтобы попросить сыграть что-нибудь еще или просто поболтать о пустяках, гитара снова ожила, а Никита вторил ей: «Так вот теперь сиди и слушай – он не желал ей зла. Он не хотел запасть ей в душу и тем лишить ее сна…»
Он все смотрел и смотрел на Сашино отражение, прилипшее к оконному стеклу. А когда затих последний аккорд песни «Високосного года», оказалось, что все задумались о чем-то своем, глубинном. Лица собравшихся были трогательны и печальны, даже Светка перестала хихикать…
И тогда Никита вспомнил о подарке, который приготовил для брата.
– Димон, слушай, что я для тебя подобрал! – Он начал неуверенно перебирать струны.
Мелодия робко вступала, будто спотыкаясь, но потом полилась смелее, стремительнее.
– Что это? – удивился Димка.
– Это же «Норвежский лес» Битлз! – воскликнула Саша.
И Никита впервые с прошлого лета увидел ее улыбку. И не в первый раз пожалел о решении встречать этот Новый год со Светкой…
Книгу Мураками «Норвежский лес» Никита, как и мама, осилить не смог. Также нетронутым остался и Сэлинджер. «Что привлекательного может быть в историях о простых людях? – размышлял Никита. – Никаких погонь, никаких сражений, никаких чудовищных тайн и перевоплощений – скукота! То ли дело открыть томик Толкиена, а за ним другой и третий – целый неведомый мир разворачивается перед тобой, позволяя гулять по его дорогам, дышать его воздухом… Или взять, например, Лукьяненко – мир-то у него вроде и наш, зато сколько всего небывалого там происходит: борьба добра и зла прямо на глазах у ничего не ведающих обывателей!»
Толкиеном, Лукьяненко, Олди и Семеновой Никита зачитывался до рези в глазах. И очень удивился, когда узнал, что Димка всерьез увлекся этим занудным «Норвежским лесом». Тогда как, даже смотря «Властелина колец», братишка не мог дождаться исхода последней битвы и засыпал мертвецким сном. Никита же раз за разом, словно впервые, переживал за исход сражения, а Димка в это время поддерживал лязг мечей мирным сопением.
Но, что странно: с восторгом путешествующий по иным мирам Никита в мире настоящем стоял на ногах твердо – рациональности ему было не занимать. А Димка, полюбивший вдруг юношеские бытописания, в повседневной жизни казался неловким – будто эта самая жизнь была ему не по размеру. Увлечений – нет, осознанных взглядов – тоже. Даже учеба шла с треском.
Как-то раз у братьев даже возник по этому поводу спор.
– Не понимаю, зачем нужны все эти знания? – отбрасывая учебник по алгебре, вспылил Димка. – Двучлены, трехчлены! Мне и одного в штанах хватает…
Никита сначала заржал, как конь, но потом решил, что брату необходима помощь и наставление в нелегком труде освоения знаний.
– Школа, брат, это не просто впихивание в твою голову различных знаний, – Никита взял гитару и начал перебирать аккорды. – Тут все куда сложнее. Она, понимаешь ли, учит в первую очередь тому, что не все в этой жизни дается легко и просто. И если не понять этого в школьные годы, когда легче смиряться с любой данностью, то потом – рано или поздно – все равно шарахнет по башке. Взрослый в такой ситуации может и не оклематься. В школе ты можешь выбирать: играть по правилам – зубрить и корпеть над книгами или же – хитрить и списывать. Одно из этих умений, как ни крути, понадобится во взрослой жизни. Не имея ни того ни другого – пропадешь! Понял?
Димка скривил физиономию, точно катал во рту комок манной каши.
– Понял. Жизнь – игра. А играть надо по правилам. Хотя, по мне – это какая-то банальщина. Я вот не люблю игры, а жить мне, в общем-то, нравится. Хотя бы потому, что в жизни всегда можно отойти в сторону и посмотреть, как играют другие. Вот это бывает действительно интересно, – Димка почесал нос, и лицо его просветлело, будто он наконец проглотил тот комок каши. – Я спишу у тебя прошлогоднюю домашку по алгебре, лады?
И тут Макаренко внутри Никиты уступил место просто брату.
– Лады, – засмеялся он.
Никите всегда трудно было определить, кто из братьев нуждается в другом сильнее. Конечно, по жизни выходило, что он намного больше помогал Димке: и в уроках, и просто в школе – никто не смел трогать Никитиного брата, знали – получат до звезд из глаз. Однажды Никита даже попытался устроить Димке личную жизнь. Но в тот раз братишка умудрился переплюнуть самого себя, подкинув немало проблем…
И при всем этом иногда Никита всерьез задумывался – а кем бы он стал, не будь рядом Димки? По правде говоря, именно благодаря брату он всегда старался быть на высоте, подавать пример, выглядеть безупречным. Каждый раз, читая в глазах Димки братский восторг, он с прежним азартом готов был идти вперед, даже если накануне казалось, что последние силы иссякли. Разве можно обмануть Димкины ожидания и проявить слабость? В глубине души Никита считал, что во всех его успехах большая заслуга брата, который всегда верил в него, всегда восхищался им…
И вот сейчас, когда «Норвежский лес» неожиданно объединил Димку с Сашей, когда они переглянулись, словно сообщники, Никита впервые почувствовал, что Димка обскакал его. Непонятно, немыслимо! Это напоминало бег по кругу, когда опаздывающий спортсмен вдруг будто бы оказывался впереди всех. И никто уже не помнил, что он отстает на круг. Или это сам Никита опоздал на круг, когда променял чувство к Саше на череду смазливых подружек?..
– Ники, ты такая лапочка! – Светка смотрела на него, как кошка на селедку, и даже выгнула спину. – У меня от твоей игры на гитаре даже мурашки по телу.
Никита выплыл из воспоминаний, как лодка пристает к берегу, и «Норвежский лес» затих под его пальцами.
– Иди поешь, лапочка, – усмехнулась мать. – Поди, тебя и не накормили толком?
Тогда Светка надула пухлые губы, а Никита, уже не опасаясь ее обидеть, накинулся на мамину утку, папины нарезки и вкуснейшие пироги Сашиной бабушки. Съеденные у Светки канапе на острых зубочистках с отвратными мидиями и авокадо надолго укротили его желание отмечать Новый год где-то вне дома.
– Вкусно? – спрашивала мама.
– Бери еще пирожок, – подставляла блюдо Сашина бабушка.
– Угу-угу, – отвечал Никита, щеки которого уже были похожи на яблоки.
Все смеялись, и только Светка бросала на Никиту колючие, как зубочистки из ее канапе, взоры.
– Свет, ты тоже не стесняйся! – Мама пододвинула ей стул.
– Нет, спасибо, я с первого числа на диете, – отказалась та. – Надо следить за фигурой.
– А я, пожалуй, поем еще, – Саша села за стол рядом с Никитой. – Теть Кать, ваша утка – объеденье!
– Светка все время жалуется, что поправилась! – уплетая утку, прочавкал Никита. – И вот странная штука. Когда худышка говорит, что потолстела – все ей, типа, верят и сочувствуют. Но если такое скажет толстуха – обсмеют – это вроде как дурак, говорящий, что глупо сегодня выглядит. Вот и выходит, что худому легко полнеть, умному – признаваться в глупости, богатому – жаловаться на бедность. И что остается толстякам, дуракам да беднякам?..
– Может, я просто не хочу, чтобы моими поступками управлял желудок, – пожала острыми плечами Светка, игнорируя замысловатую тираду Никиты.
– А я не хочу, чтобы моим желудком управляла мода на худышек, – Саша ловко управлялась с пирожком.
Тут бабушка засобиралась спать. Остальные еще немного посидели, а потом тоже засобирались по домам. Никите же еще предстояло проводить Светку.
Ночная мгла потихоньку рассеивалась, в воздухе вновь закружили снежинки. Светка прижималась к руке Никиты, но его мысли были далеко – они неслись песчаным берегом речушки, впитывая неутомимое тепло прошлого лета…
– Где ты витаешь? – одернула его Светка. – Гляди под ноги, а то как провалишься в Затерянный колодец!
Она захихикала. А Никита поежился и с неожиданной злостью подумал – да провались ты сама…
Глава одиннадцатая Что скрывает художник?
Стоял высокий ясный день. По небу плыли тонкие мраморные облака, похожие на скелеты доисторических животных. Снег хрустел под ногами, точно недозрелое яблоко. И Саша вдыхала слипающимся от мороза носом колючий январский воздух.
Сегодня она обещала позировать Павлу Львовичу для его новой картины. Прошло уже несколько дней после ее приезда в Истру, а семейная тайна все еще оставалась нетронутой, неразгаданной. Саше казалось, будто она держит в руках ролик скотча и вертит его, пытаясь нащупать место, за которое можно ухватить и потянуть ленту. А скотч все крутится, скользит между пальцами, словно у него нет ни начала, ни конца. Саше совсем не удавалось сосредоточиться. Сколько ни пыталась она выйти на «мысленную рыбалку», перед глазами возникала лишь глянцевая Светка, что вилась вокруг Никиты, как плющ. Ревность так неуместно прокралась в голову, где и так все было битком забито мыслями о семейной тайне – смешала все карты, выкидывая постоянно пиковую даму. Но у Саши сейчас было дело куда важнее, чем борьба с новоявленной соперницей. Ей не терпелось разгадать старинную семейную загадку. Но казалось, поделись она тайной с близкими: спроси у бабушки о причинах маминой лжи или вызови Мишу на серьезный разговор, и все лишь закрутится снова – наворачивая вранье на вранье, как липнут снежинки на снежный ком. А этого она не вынесет. Сейчас ей так хотелось верить в островки правды, до которой ей приходится плыть одной, не чувствуя почвы под ногами. Но заплыв все больше утомлял, забирая последние силы.