Мальчик был одутловатым увальнем, видно, что ненормален, язык сосет, а сестры — кровь с молоком, крепконогие, писаные красавицы, одна ярче, лучше другой, княжны голубоглазые, а как талантливы, как музыкальны, на фортепьянах шпарили, на скрипке, пели сочными, проникновенными голосами, заслушаешься, Сирены (когда приходили гости, им всякий раз демонстрировали дрессированных девочек, а мальчика, неприличие сплошное, полное, прятали). Чудные девочки погибли, а недоносок, ублюдок чудесным образом остался жив, как огурчик, газ не только не убил его, напротив, подействовал как целительное лекарство, как Камский неукоснительный кумыс, панацея от многих бед. Из глубокого нокаута, в котором он находился со дня рождения, он выплыл на свет Божий совершенно другим — так сказать, сменил личность. Бывает, бывает, но не часто, ущипните себя, чтобы проснуться; нет, не сон, всё наяву, корректно, чудо есть чудо, и чудо есть Бог; те, кто предрасположен к мистическому восприятию окружающего мира, усмотрели, разглядели во всем этом Замысел.
После фантастического спасения, а иначе как объяснишь, сестры, мать погибли, а на него газ никак не подействовал, ему тьфу и хоть бы хны, мальчик, уже говорилось, повторяем и еще раз повторяем, переменился, словно подменили, — второе рождение, не помнил, что было до этого, отбита память, затерлась, нервная встряска; шоковая терапия модна в наше тревожное, шалое время, широко используется в медицине и даже в экономике, хорошо подействовала, пошло на пользу, отменный результат. Сразу, на другой день, как невидимой рукой сняло всякую хворь, ушли гаймориты, гнойники, корчи спинного мозга, ушла эта нежизнеспособность, перестал мастурбировать, даже голос переменился, пропала, словно вовсе не бывала, безнадежная гугнивость, не узнать, исчезла сразу, вмиг, как ведьмы у Шекспира (Макбет), оставив в памяти окружающих нечто неприятное, у многих возникли всякие дурные предчувствия. Представляете, голос уже не писклявый, детский, даже не петушиный, юношеский, ломающийся, а сразу бас развился, иерихонская труба, словно грома рокотанье, аппетит самый что ни на есть волчий проснулся, уплетает манную кашу, ненавидимую всеми детьми, за ушами трещит — перед нами варан дикий и голодающий. Сразу, прямо на глазах, стал расти, как опарыши во рту бабки, как на дрожжах, как в сказке Пушкина, не по дням, а по часам, верзила эдакий, вымахал амбалисто, знатно (загляденье!) окреп, геркулесовое сложение, лось, здоровый лоб; вымахал, накачал бицепсы, теленка за хвост удержит, куда вся недоразвитость, отсталость подевались? в мать, в бабку — нескисающий темперамент, полное перевоплощение, не узнать. У этого охломона был какой-то громадный пупок, как у Будды, некрасивый, уродливый, омрачавший бабушку пупок; всё живое растет пупком, пупок — символ роста! — эволюционировал сразу, заметно до чрезвычайности. Говорилось, шепотом, с оглядкой, больше полунамеками, мол, и признаки пола, первичные, сделались раблезиански внушительны, смущают, пугают, до моржового, устрашающего неприличия вымахали эти самые, витальная мощь налицо, подобна (пусть не равна) герою русского эпоса, чертей глушить в самый раз, у Паши не будет огрехов, как у его несчастного, злополучного, запутавшегося, завравшегося отца-математика; допускали даже, что Паша запросто удержит девочку, впечатляющая мощь, конская, волнующая.
Невероятное, болезненное потрясение всего организма дало ошеломительный эффект, наложило неизгладимую печать на всю дальнейшую жизнь Паши (еще бы: мать родная, подательница жизни, любимая, ласковая, обожаемая, хотела, занесла руку, намеревалась его, “ненаглядного зайчика”, лишить живота, античный ужас, убила запросто, махом, старших сестер, и он, потерянная сиротка, омыл горячими слезами гробы православной матери и четырех православных сестер, о! эти надгробные детские искренние, душераздирающие рыдания, не слышать бы их никогда)!..
Обычно потрясение делает умного еще более умным, а глупого более глупым; у нас всё наоборот, всё не как у людей: у недоумка Паши проснулись многие и разнообразные таланты и свойства ума необычайные, пугающие: скрипка (абсолютный слух был у ребенка и в период гугливости, сидит на горшке, Моцарта насвистывает), наблатыкался в шахматы, развивался отчаянно быстро. Перед нами, присмотритесь внимательно, какая умница — балды не балдеет, не лоботрясничает, не шалопайничает, как детки некоторых, за уроки не засадишь, книжный червь, не теряет драгоценного времени даром, легко наверстывает упущенное. Пристрастился — взасос, упорно читает до умопомрачения и безумия, книгочей, книгоед, несметное количество книг проглотил, так и хавает книгу за книгой, взахлеб, за уши не оторвешь, пашет с утра до вечера и каждый Божий день напитывается знаниями, преуспел интеллектуально, горазд, хватка, нет предела совершенствованию, давка в голове от новых, разных идей, невероятные способности к языкам, не успели оглянуться, кажется, на другой день после гибели матери и сестер, развил и вошел в совершенство, как трава весной, светоносный ум, лихо обскакал сверстников: очень правильно и умно распространяется на тему православия, любит поговорить о неисповедимой глубине христианских догматов, о том, что душу Церкви выражают наиболее полно святые, о преимуществе православия над католицизмом, и о том, что иудейская мысль, ориентированная на тупой монотеизм, не в состоянии охватить великой идеи Троицы; чуткий, чистый, гармоничный, высоконравственный мальчик, чистоплотен душой и помыслами, не блажит по ночам от нетерпения, никакого автоэротизма, страстного, неистового рукоблудия, словно был вне хитростей непокладистого, неуемного, строптивого полового инстинкта, словно не знал роковых и трагических мук плоти, высоких, до потолка, дымящихся болезней, которыми отравлена жизнь юношей, никаких дурных, вредных мальчишеских привычек, не курил, как все вокруг балбесы сверстники, капли возбудительных спиртных напитков не принимал в рот даже когда дураки взрослые старательно потчевали, подбивали: ангел во плоти, светлая, в хорошем смысле яркая, сверкающая, люциферическая натура, жизнь с Граалем, словно родился в таинственном астрале, словно создан из вещества такого же, как сон, словом, продолжение следует, сюжет сам собою развивается, развертывается, раскручивается в полную силу, скоро и 5-й акт, ждите, скоро, скоро, терпение.
3. Паша на КухнеЧудесное спасение Паши явилось как бы преддверием последующих событий, не на пустом месте, не всё с бухты барахты, не всё так вдруг, бывает, ой как бывает! иной говорит одно, а в подсознании незаметным образом зреет, обильно бухнет иной плод, иной идеал, иная совесть, о которых он сам не догадывается. Неуловим порою для постороннего, невнимательного глаза интеллектуальный рост ребенка, бежит ему 14-й годик, пострел, а ведь крайне интересно наблюдать со стороны, как формируется личность, ее самозарождение; представляете, еще вчера первый самостоятельный прыжок с кровати на горшок, а сегодня — вычурная штучка! еще какая! умора!
Для нас он оставался шалуном, мальчиком в коротеньких штанишках: ничего не икалось, диву даемся. Буйство проповеди, многоречив, любит щегольнуть великолепной эрудицией и памятью, воображала, не без этого, однако надо признать, что никакого верхоглядства, суровый приверженец вечной истины и вечной справедливости, всё тяжеловесно, основательно, гигантский кругозор, обезоруживающая зоркость, пугающее, унижающее вас и всех всезнайство, от которого вы невольно скучаете и рветесь бежать прочь, бежать без оглядки; Паша, как виртуозный верблюд, плюнул в нас на нашей знаменитой Кухне, в упор плюнул и с двух шагов складным, потрясным монологом, свидетельствовавшим, что его ум далеко не детский — перед нами не какой-то там жалкий первоклашка, поражает вас невнятно-высокий штиль говорения — неприятный (брось пожалуйста, дорогой, не будем), отталкивающий, чересчур заумный.
Представляете, этот юнец смело смазал карту будней, даже слишком смело, взгромоздился на риторические ходули, яро и громко, выстрел из пушки (бабах, словно то бабахнула Царь-пушка!), запустил в нас высокопарным, высокомерным, блистательным и обстоятельным докладом — шпарит, как по добротной, умело составленной шпаргалке, во! — вид у Паши зрелищный, лоб здоровый, такой, словно с пеленок вскормлен с конца меча, всегда на стезе Правды, шастает твердо в Истине, не было и в помине чахлого, дегенеративного детства. Текст пошел, рванул — плотный, никакой былой, беспросветной гугнивости, хватка, цитаты сами, как горох из мешка, пропасть цитат, сыплются, убедительные, всё для пущей научности; латынь, смело иврит запускает, ноздри при этом широко раздувает, всё ему ясно, словно он сам Господь Бог, черта чисто еврейская.
А сказал он вот что, вот какой возвышенный псалом он нам пропел! Центральным образом мирового исторического процесса ему видится фигура невинного страдальца, видится отчетливо, как под хорошим увеличительным стеклом, и этот страдалец является ключом к пониманию главной и великой тайны и пружины всемирной истории.
А сказал он вот что, вот какой возвышенный псалом он нам пропел! Центральным образом мирового исторического процесса ему видится фигура невинного страдальца, видится отчетливо, как под хорошим увеличительным стеклом, и этот страдалец является ключом к пониманию главной и великой тайны и пружины всемирной истории.
Оригинальный, необычайный ход рассуждения, — нет, как мы поглядим, это отнюдь не робкая, зеленая, незрелая, детская мысль, а нечто, шизойднуться можно, опасный водоворот, серьезные идеологические завихрения, триумф смелой, бескомпромиссной мысли! Перед нами пытливый и беспокойный искатель истины, честный, пусть с заумью и загибончиками.
Образ невинного страдальца присущ всем великим культурам, но в наибольшей степени древним литературам Ближнего Востока, и как завершение ближневосточной традиции следует особо выделить библейскую Книгу Иова. Уже в библейскую эпоху, судя по упоминанию Иова у пророка Иезекииля, и, бесспорно, с начала раввинической эпохи вплоть до наших дней Иов воспринимается еврейской традицией как праведник и страдалец вообще.
…О, ужас, что мы слышим? он в 14 лет спокойно рассуждает о Книге Иова! Все еврейские дети вундеркинды, но этот! Что-то пугающее. Гений!
Чем дальше в лес, тем больше дров. Представить следует, зеленый сорванец, вчерашний ублюдок этак спокойно, даже весело сообщает нам об исключительном и особо пристальном внимании послепленной иудейской мысли к типу невинного страдальца; размышления об Иове и Данииле, об истолковании пророчеств, о рабе Господнем Исайе, всё это появилось в катастрофическую эпоху разрушения Второго Храма и гонения Мессии из колена Иосифа. Еще более рельефно смысл искупительной жертвы невинного страдальца виден в истории мучений рабби Ишмаэля, описанной в Аггаде. Чему учит эта пронзительная история? Оказывается, Бог вкладывает судьбу мира в руки мученика, и невинный страдалец волен уничтожить этот несправедливый, страшный, безумный, преступный, отвратительный мир, но он предпочитает благословить его своей смертью: он, и только он, оказывается спасителем и искупителем мира!
В евангельские и последующие времена христианская Церковь в полной мере разделяла с Израилем экстатический порыв сообразовать жизнь общины с образом невинного страдальца Она видела себя, говоря словами Оригена, “кровью и водой, истекающими из ребер Спасителя на Кресте и питающими весь мир”. Церковь вела богословские диспуты с иудеями, иудеи энергично отлучали христиан от синагоги, но была жива иудео-христианская община, традиции, и взаимопонимание еще было возможно, несмотря на все злые песни. Но вот христианство становится государственной религией Римской империи, отпадает от Истины, это и трагедия всего человечества; увы, с этого момента вся ситуация радикально меняется. Стоит вспомнить, что в 346 году, сорок лет спустя после преследования Максимина Дазы, еще при жизни некоторых исповедников, были запрещены языческие культы и начались отвратительные гонения на язычников. Именно с этого момента, стоит отметить, подчеркнуть, Церковь христианская изменяет самой себе, изменяет своим идеалам, которые не от мира сего, решительно расходится с общественным идеалом и историческим путем Израиля. Отныне историческая церковь не ставит себе цели быть для мира тем, чем для тела служит душа, по слову Послания к Диогнету: незримым, неистребимым, безответным смыслом его бытия. Она хочет руководить миром, воспитывать, украсить и увенчать его. При всем чрезвычайном разнообразии в истории поместных церквей и глубоком различии между историческими концепциями православной, католической и протестантской конфессий, отметим общее: добровольно, не будучи поставлена в безвыходное положение, ни одна христианская церковь не отказывалась от ориентации на силу и могущество, на собственную власть, костры или на поддержку светской власти; за веком век бежал, она эволюционировалась плотно и окончательно, всё больше с каждым столетием превращаясь в тело сатаны; всё это старо, всем известно, как известно, что изображение Невинного Страдальца находилось в каждом храме.
Но жизненный путь Невинного Страдальца был продолжен на земле в историческом пути еврейского народа, избравшего добровольное мучение как основную форму жизни. После разрушения Второго Храма выражение киддуш хашем (освящение Имени) глубоко внедряется в постоянный литургический арсенал еврейского народа, и в ярких образах Ханны и ее семерых сыновей, десяти мучеников и других подобных им, входит в благочестие и традицию. Да далеко за примерами не нужно ходить, тем паче не нужно глубокого знакомства с историей, чтобы уразуметь и надлежаще закрепить: практика мученичества входит в быт. На совете в Лоде законоучители формально придают выражению киддуш хашем смысл самопожертвования из религиозных соображений. Киддуш хашем объявлен долгом каждого еврея, принуждаемого совершить идолопоклонство: крещение, убийство, прелюбодеяние. Еврей должен предпочесть смерть нарушению Субботы и Праздников, ритуальной чистоты, употреблению нечистой пищи. Это засвидетельствовано в чеканной форме в Послании к Йеменцам (Эгерет Тейманим) Маймонида, где пересказывается древняя формула принятия прозелита: Если кто-нибудь проявляет желание стать иудеем, его спрашивают: “А знаешь ли ты, что значит быть иудеем? Это не значит стать сыном Авраама, но значит потерять родину. Это не значит быть отцом Исаака, но потерять сына, не быть Иосифом, но быть проданным в рабство, не быть Исайей, но быть замученным до смерти. Всё потерять, жить в унижении и погибнуть — вот что значит быть иудеем”. И если тот ритуально ответит: “Я знаю, и я недостоин” — его принимают без дальнейших расспросов. Так сформулирована и так воплотилась в истории ориентация Исторического Израиля на образ Невинного Страдальца, и в этом аспекте не христианская Церковь, а Израиль с его фундаментальной, принципиальной, онтологической нерастворимостью в реальном историческом плане являл и являет собою распятое тело Христово.
В общих чертах уместно напомнить печально знаменитые антиеврейские проповеди Иоанна Златоуста, произнесенные в 387 году в Антиохии и легшие в основу всей последующей антисемитской литературы, а некоторые новеллы императора Юстиниана, касающиеся евреев, поражают текстуальным предвосхищением нюрнбергских законов Третьего Рейха. Так было всегда и всюду: где Церковь влиятельна, там евреев преследовали свирепей, чем там, где инициатива исходила от светских властей, словно Церковь христианская испытывала ревность к Израилю, непонятную и необъяснимую в свете доктрины о Новом Израиле, пришедшем на смену Ветхому. Значит (опять бойко, смело и без оглядки дует, непостижимые и дерзкие мысли!), Церковь сознавала, что еврейский народ идет именно по тому историческому пути, по которому должна была идти христианская Церковь, и, не желая иметь перед глазами пример во всей его исторической актуальности, стремилась принудить Израиль отречься от самого себя. Историческая Голгофа была возложена на плечи евреев, и это самое важное, ценное, глубокое, что есть в нашей замечательной истории, Голгофа стала нашим главным и единственным таинством. Исполняя евангельский пусть, евреи сами не знали о его сверхисторическом значении, мысль иудаизма билась в тупике, из которого можно выйти лишь в таинство Воскресения, которое не что иное, как тело Христово, распинаемое гонителями. Судя по действиям нацистов, само историческое бытие Израиля представляет собой абсолютную мистическую ценность, промыслительное таинство.
Христианские Церкви, прежде всего православие, должны преодолеть гордыню и ослиное упрямство, отречься глубоко, полностью чистосердечно от порчи, от сатаны, которому по существу поклоняются и причащаются полторы тысячи лет (догадываетесь, куда клонит? звучит тихое, вкрадчивое слово), обрести свободу от мира сего, его властей, всем своим историческим бытием сделать шаг вперед и выйти навстречу евреям, войти с ними в Освенцим и там из рук евреев принять терновый венец, обрести свой подлинный исторический образ и истинное назначение — выбрать путь Невинного Страдальца, отрока Господняя, Иисуса Христа!
Кольнуло в бок, каково! Ну — сиротка (недоносок, вчерашний заморыш)! Ну — детина-дитятко! Ну — дает! Долго соображаем, мучаемся, что же такое он нам сказал, сидим, словно аршин проглотили, а голос Паши нахрапист, набрал силу, в нем появился металл (не медь звенящая, гудящая, а сталь), прогарцевал будь здоров, эдакое загнул; смекалист, речист, во всех вопросах очень сведущ, такая ума палата, быстр разумом, вундеркинд, а не жалкая, гнусная жертва печально-трагического, зазорного вывиха, недоносок, родившийся величиной с ложку на седьмом месяце! Опупели, заворожены пусть и не очень съедобным фруктом, плод незрел, кисел, неудобоварим. Тревожный симптом.