Новый год, отправились во двор, где уже вовсю шло стихийно организовавшееся файершоу. А когда вернулись домой, Серега взял гитару. Он очень даже неплохо играл на гитаре. Пел неважно, часто фальшивил, но никто не замечал неверных звуков в его пении.
Светлана улыбнулась, подумав, что, наверное, Серега берет гитару и начинает петь именно в тот момент, когда его гости уже не в состоянии критически отнестись к его вокальным данным.
У Кабирова конечно имелся свой репертуар, но многие из его песен были Светлане знакомы и не только от Сереги, они звучали там - в их общем студенческом прошлом. Тут была и "Кошечка" Мишки Тоушканова, ее пели все потоки и факультеты Полыноградского инженерно-строительного. Был и "Мадагаскар" Сереги Кторова. Было еще несколько песен, которые привнесли в копилку фонотеки ПИСИ студенты других факультетов. Все было здорово. Светлана даже подпевала, хотя петь не умела, она прекрасно понимала, что пение - не ее конек.
И вдруг Серега запел песню, от которой у Светланы вдруг замерло сердце.
Листьями багряными осень отцвела.
Провожают в армию старые друзья.
Знаю, что придешь ты на перрон
Проводить последний эшелон.
Милые глаза словно бирюза,
Мне вас позабыть нельзя.
Милые глаза смотрят на меня,
Мне вас позабыть нельзя.
Словно зорька ясная предо мной стоишь,
И глазами синими на меня глядишь.
Твой букет горит в моей руке.
На прощанье я сказал тебе:
Милые глаза словно бирюза,
Мне вас позабыть нельзя.
Милые глаза смотрят на меня,
Мне вас позабыть нельзя.
Месяцы, недели, годы пролетят.
Снимем мы шинели - пусть они висят.
Не страшны тревоги и дожди
Если где-то рядом будешь ты.
Милые глаза словно бирюза,
Мне вас позабыть нельзя.
Милые глаза смотрят на меня,
Мне вас позабыть нельзя.
Листьями багряными осень отцвела.
Нас встречают с армии старые друзья.
Только ты не вышла на перрон
Встретить опоздавший эшелон…
Светлана слушала и не верила себе. При ней Серега Кабиров никогда не пел эту песню. Да он просто не мог ее знать! Откуда? Ее пел только Кит. Но очень редко. Почему-то Кит не любил петь песни из своего армейского репертуара. И "Милым глазам" не было суждено стать студенческим хитом. Кажется, только раз или два Касатка слышала эту песню в исполнении Кита Латышева и больше ни в чьем. Потом случайно нашла "Милые глаза словно бирюза" в Интернете и тут же вспомнила где и когда она слышала эту грустную, чуть-чуть заунывную, как все солдатские песни-страдания мелодию и слова, от которых почему-то ей всегда хотелось плакать. Особенно от этих:
"Только ты не вышла на перрон встретить опоздавший эшелон…"
Она и сейчас едва не разрыдалась.
- Серега…
- Что, Светка?
- Откуда?.. Откуда ты знаешь эту песню?
- Понравилась? - Кабиров весело взглянул ей в глаза, и лицо его тут же посерьезнело. Видимо, он увидел в серых Касаткиных глазах что-то необычное, может быть, несостоявшиеся слезы. - Странно… А другим, мне кажется, не очень. Вон все…, и не слушали даже.
Выпивают, закусывают… Светка, я эту песню от одного парня слышал, от сокурсника. Да ты его знать должна, он с вами в одном потоке учился.
Знаю! Хотела сказать Касатка. Я очень хорошо знаю этого парня. Но сдержалась, сказала тихо:
- Может, и знаю. Как его звали?
- Сашей его звали.
- Сашей? - переспросила Светлана, и в ее голосе явно прозвучало разочарование.
- Да. Сашей. Шуриком вообще-то его все звали. Шурик Савко. Он с вами начинал, а на третьем курсе по семейным обстоятельствам в академ ушел. Через год восстановился и уже с нами институт заканчивал. Мы с ним в стройотряде скорешились. На Саяно-Шушенской…
- Шурик Савко…, - задумчиво произнесла Светлана, - конечно помню. - И подумала: "Все правильно. Кит с Шуриком служили вместе.
Потому и песни те же самые". - Серега!
- Ой?..
- А такую песню ты не знаешь? - Светлана не пропела, а просто прочитала несколько слов своей любимой песни, как строчку стихотворения: - "Студенточка, вечерняя заря…". Она наша, студенческая.
Кабиров озадаченно уставился в потолок, пожал плечами:
- Что-то не припомню. Вот если бы ты спела, и я бы услышал мелодию…
- Я не пою. К сожалению… Ну, ладно, Серега, пора нам. Пойдем мы. Ты не обидишься, если мы с Егором прямо сейчас домой уйдем?
Собственно…, - Светлана взглянула на часы и подумала о том, что новогоднее поздравление Киту она собиралась отправить к полыноградским двенадцати часам ночи, к полыноградскому Новому году,
- времени уже много, скоро пять. Пора вообще-то и честь знать.
- Время здесь ни при чем. Думаю, что как минимум часа четыре мы еще потусуемся. Но я не обижусь, что вы уходите. Я ж понимаю,
Светка. Устала ты. Пашешь как папа Карло каждый день. Усталость накапливается. День ото дня. А организму требуется релаксация.
- Ты во всем прав, - грустно сказала Светлана, - только слегка оговорился. Надо было сказать: как мама.
- Что? - не понял Сергей.
- Как мама Карло, - уточнила Светлана. - Ладно, пошли мы. Не провожай. Мы по-английски. Спасибо тебе за приятный вечер. То есть, за приятный вечер и не менее приятную ночь. И за "Милые глаза".
…Егор безмятежно спал, похрапывал.
Светлана выбралась из-под одеяла и тихо вышла из спальни. Ноги сами понесли ее к компьютеру.
В ящике было несколько писем. Наверное, ответы от друзей, поздравления с Новым годом, подумала она. Так и есть. Наташка
Зимина, Вебер, Сережка Кторов, Оля Макарова…
Кит! Целых два письма. Одно короткое в один килобайт, второе большое.
Короткое было отправлено накануне в час, когда она была у Сереги
Кабирова.
"Касатка!
Поздравляю тебя и твою семью с Новым годом!
Желаю всего самого наилучшего. Желаю, чтобы сбылись все твои мечты, и чтобы успех сопутствовал тебе во всем. Я искренне желаю, чтобы у тебя все было хорошо.
Кит"
Касатка с нетерпением открыла второе письмо.
"Здравствуй, Касатка!"
К письму был прикреплен файл. Он назывался… Он странно назывался: "Без названия"
"Здравствуй, Касатка!
Хочу что-то сказать… Только не падай в обморок и не выбегай опрометью из комнаты в уединенное место, чтобы заплакать.
Я люблю тебя, Касатка!
Говорю эти слова не для того, чтобы ты их наконец-то услышала. Хоть от кого-нибудь. Хоть от такого беспросветного дурака, как я. Пишу я эти слова, потому что это правда. И еще потому, что хочу, чтоб ты знала, что где-то есть человек, который тебя любит.
Я не только ту восемнадцатилетнюю студенточку с серыми грустными глазами люблю, ее я никогда не забуду, она всегда будет в моих мыслях. Я люблю тебя сегодняшнюю. Люблю твои письма.
Печаль и боль, которая в них. Я люблю без надежды на что-то большее, без намерения стремиться к этому большему и желания менять что-либо в своей и твоей жизни. Я люблю тебя, как любят Данаю и Джоконду, как любят Наташу Ростову и Татьяну Ларину. Человеку в жизни нужна любовь. Теперь я это понял. Я это знаю! И… я ее нашел. Теперь думаю, что любил тебя все это время. Прости за ту любовь, которой не было и прими эту, такую странную, виртуальную, но искреннею и нежную. Мне ничего не нужно взамен. Я просто хочу, чтобы ты знала… (повторяюсь). Можешь на это письмо вообще не отвечать.
Можешь уничтожить его прочтя. Так и сделай. Просто знай и все.
Но не отвечать разрешаю только на это письмо. Если что-то тебе не понравится в нем, пиши, словно его ты не получила. Пиши обо всем. Я жду от тебя писем. Жду каждый день.
Я люблю тебя!
Кит"
Прочитав письмо до конца, Касатка прикрыла глаза. Она почувствовала, что по щекам бегут быстрые слезы.
- Этого не может быть, - прошептала она; слезинка затекла в рот, она была соленой, она была почти горькой, - это не обо мне. Может, я все еще сплю?..
21.
Кит не отходил от компьютера. Он ждал.
Это ожидание было томительным. Нет, пожалуй, определение
"томительное ожидание" было бы неполным. Или совсем неправильным.
Кит волновался, как юноша, впервые признавшийся в любви девушке. Но
Кит не был юношей, он был взрослым - да что там взрослым! - он был практически пожилым, во всяком случае - достаточно пожившим на свете и все испытавшим. Все, кроме любви. И это было действительно впервые. С ним, с Никитой Латышевым это было впервые - он впервые признавался в любви, он впервые любил. Никогда и никому он не говорил этих слов, этих простых трех слов: я тебя люблю.
И еще…, Кит боялся.
Чего? Оказаться отвергнутым? Боялся получения мягкого деликатного письма? В котором Касатка напишет примерно следующее:
"Дорогой Кит. Спасибо за твои слова, за то, что признался мне в любви. Я верю тому, что ты действительно влюблен в меня и очень рада этому обстоятельству, но, понимаешь, мы с тобой уже далеко не юны…"
Или жесткое:
"Привет, Кит! Извини, но мне не нужна твоя любовь…"
А может, он боялся того, что Касатка напишет ему, что его любовь взаимна? И что тогда?
И еще…, Кит боялся.
Чего? Оказаться отвергнутым? Боялся получения мягкого деликатного письма? В котором Касатка напишет примерно следующее:
"Дорогой Кит. Спасибо за твои слова, за то, что признался мне в любви. Я верю тому, что ты действительно влюблен в меня и очень рада этому обстоятельству, но, понимаешь, мы с тобой уже далеко не юны…"
Или жесткое:
"Привет, Кит! Извини, но мне не нужна твоя любовь…"
А может, он боялся того, что Касатка напишет ему, что его любовь взаимна? И что тогда?
Он не знал, что тогда? Он не знал, что должно произойти вслед за возможным (или невозможным?) признанием Касатки, понятия не имел, что тогда ему надо будет делать. Он написал, что ему ничего не нужно взамен, но он врал, врал самому себе и ей. Ему нужна была любовь
Касатки, очень нужна, но он… не знал, что с ней делать. Кит находился в каком-то трансе. От недавней решимости не осталось и следа. А может, зря он признался ей в своей любви? Может, надо было оставить все, как есть? Может, так было бы лучше и для него и для нее? Не знать, не признаваться, забыть…, продолжать существовать.
Работать, заниматься чем-то…
Кит ждал. Глядел на экран, ждал, мучился, переживал, боялся…
"Что же ты наделал, Кит? Что же ты натворил, любимый?.. Что же нам делать теперь? Как жить? Ты в Полынограде, я во Владивостоке.
Между нами огромное расстояние в шесть часовых поясов. Но если б дело было только в расстоянии… Нам не суждено быть вместе, и на то много, ой как много причин. У тебя нет никого, тебя ничего не держит. Но у меня-то сын, внук скоро появится. И муж. Нет, не в
Егоре дело, конечно, от него в последнюю очередь может что-то зависеть. Он уже давно мне не муж, да и не был им никогда. Дело в том, что я бабушка, Кит. Бабка! Мне пятьдесят! Пятьдесят, слышишь,
Кит? Не девятнадцать, не тридцать, даже уже не сорок. Пятьдесят! Ты скажешь: ну и что? Мне уже пятьдесят три…"
Касатка поискала глазами сигареты, не нашла.
"…Нет, Кит, пятьдесят это много. Для женщины это много. Это вы, мужики в пятьдесят еще, можно сказать, юны, а мы… Как жалко прожитых лет! Как мучительно больно думать о том, что их не вернуть, не заменить, не вычеркнуть. Они были, и вроде бы их не было. Кит!
Глупый Кит! Ну почему ты не сказал мне этих слов тогда. Тридцать лет назад! Я ждала их, а ты ничего не сказал… О, господи! Как же я ждала от тебя этих слов. Ну, может, не этих, других каких-то. Но хоть каких-то. Но ты ничего не сказал. Ни слова. А теперь поздно, слишком поздно… Но как же хочется прижаться к тебе, Кит! Как хочется услышать эти заветные слова: я люблю тебя, Касатка. Не прочитать, услышать… Как хочется снова почувствовать твое горячее дыхание, ощутить своими губами твои губы. Как хочется…"
Сигареты лежали на самом видном месте - слева от клавиатуры.
Касатка взяла пачку в руки, совершенно не удивившись, что не заметила ее несколько секунд назад, но закуривать не стала.
"Мне нужно к Океану, - решила она. - Я должна с ним поговорить. Я хочу с ним поговорить…"
"Что ж ты молчишь, Касатка? Почему не отвечаешь? Еще не прочла моего письма?.. Или прочла, но не знаешь, что ответить? А может, знаешь, но боишься обидеть меня своим отказом?.. Ответь, Касатка!
Пусть отказ! Пусть… Нет, не пусть. Я не хочу твоего отказа. Я хочу твоей любви, милая моя Касатка! Господи! Как я хочу твоей любви.
Может, я и не заслужил ее, но я хочу… Я люблю тебя, Касатка. Я люблю. Впервые. Я люблю… Вот ведь какая штука! Люблю. Оказалось, что я могу любить, я способен любить. И… я хочу быть любимым…"
Ему вдруг захотелось написать Касатке какие-то нежные ласковые слова. И он стал писать.
Касатка оделась тепло. Уже хотела выходить из квартиры, но вспомнила вдруг, что оставила незакрытым письмо Кита. Егор еще долго будет спать. Но если даже проснется до ее возвращения от Океана, вряд ли зайдет в ее "кабинет". И, тем не менее… Касатка вернулась к компьютеру, а там ее ждал сюрприз - новое письмо от Кита.
"Здравствуй, грусть моя!
Я целую тебя. Ты чувствуешь?
Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками.
Ты чувствуешь?
Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо.
Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?
Знай, каждая снежинка - мой поцелуй. Я рядом. Я за твоей спиной.
Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.
Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими.
Нежными…
Сейчас ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?
Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…
Жду письма, Касатка.
Всегда жду…"
"Никогда со мной такого не было, - думал Кит. - Никогда я не писал и не говорил таких слов. Я думал, что не умею, не знаю, не могу. Я вообще не думал об этом. Я ни о чем не думал. Я не жил. Я существовал. Интересно… А оказывается, это приятно, говорить нежные слова. Приятно говорить нежные слова любимой женщине…"
Океан был тих и спокоен, как никогда. Казалось, он еще спит после веселой новогодней ночи. Да, он тоже спит. И пускай спит.
"Пускай спит, - решила Касатка. - Спи, Океан, я не буду тебя будить. Я просто постою рядом"
Она посмотрела на небо и улыбнулась. С неба падали снежинки. Они не были такими большими и пушистыми, как в юности, как в
Полынограде, но эти, приморские, сегодняшние тоже были хороши - нежные, тихие, медленные и ни чуточки не холодные. Прикосновения их были приятными.
- Ты спи, Океан. А я пока кое с кем другим поговорю.
Она вспомнила. Слова прозвучали в ней:
- Здравствуй, грусть моя!
Она ответила:
- Здравствуй, Кит.
- Я целую тебя. Ты чувствуешь?
Касатка закрыла глаза. Представила. Почувствовала.
- Да, чувствую.
- Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками. Ты чувствуешь?
- Чувствую, Кит.
- Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо. Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?
- Да очень люблю… - Касатка подняла лицо к верху.
- Знай, каждая снежинка - мой поцелуй.
- Да, я чувствую прикосновение снежинок. Я чувствую твои поцелуи,
Кит.
- Я рядом. Я за твоей спиной. Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.
- Невозможное… Мне настолько хорошо, что вот-вот станет плохо…
- Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими. Нежными…
Касатка грустно улыбнулась.
- Когда-то они были такими. Давно…
- Ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?
- Да, так и было, взглянула. Прочла эту строчку твоего письма и взглянула. Я теперь грустно улыбаюсь, Кит, и каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.
- Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…
- За что мне эти твои строки? Почему слова твоих писем СЕЙЧАС для меня? Разве эта нежность для моих лет? Бесконечная невозможность…
Безнадежная реальность… Как хорошо, что ты так далеко…
Океан молчал. Он все еще спал.
- Как плохо, что ты так далеко, - сказала Касатка. - Как я хочу тебя увидеть, Кит. Как я хочу…
"Неужели она не ответит?.. Нет, не может не ответить. Должна ответить. Я хочу, чтобы Касатка ответила мне. Взаимностью… Я хочу, чтобы Касатка ответила мне взаимностью. Я очень этого хочу. Никогда ничего не хотел так сильно, как ее любви. Но, боже мой, как томительно ожидание!"
Кит прошелся по комнатам. Тихо, пусто, мертво.
"Надо чем-то заняться. Вот только чем?.."
Смешно, заняться было нечем. Абсолютно. Не смотреть же телевизор, в самом деле! Были времена, когда у него имелись занятия. Он много читал. Всегда много читал, и ему это нравилось. И в детстве читал запоем в отличие от многих своих сверстников. Правда, читал он тогда в основном фантастику и приключенческую литературу - Майн Рида,
Фенимора Купера, Дюма, Вальтера Скотта, Жюля Верна. Чуть позже стал читать другую литературу. Сильно увлекся Диккенсом. Не успокоился, пока не прочел его всего - все тридцать томов. Потом был Чехов…
Кит подошел к книжному шкафу, раскрыл створки, пробежался взглядом по корешкам книг. Диккенс, Алексей Толстой, Лермонтов,
Ромен Роллан, Джек Лондон, Жюль Верн, Чехов - все читано-перечитано…
В детстве Кит многое коллекционировал. Как все. Значки и спичечные этикетки, позже марки. Филателией он увлекся всерьез. У
Кита было целых шесть больших кляссеров с марками и столько же маленьких, раскладушек. Он подолгу мог рассматривать свою коллекцию, менять марки местами, группируя их по темам, по сериям, по странам.
Посещал клуб филателистов, менялся марками, искал какую-нибудь одну.
Но это было давно, очень давно. Нет уже этого увлечения. И кляссеров тех уже давно нет. Однажды взял и продал все разом. А на эти деньги купил мопед, который разбил вдребезги тем же летом. Вообще-то
"ботаником" Кит не был. Книги, этикетки и марки не мешали ему вести обычную мальчишескую жизнь. Он и спортом занимался, ходил в секции бокса, фехтования и вольной борьбы. Но почему-то ему все быстро надоедало, спорт не стал смыслом жизни.