— Думаешь, я захочу тебе помогать? — удивился Иллайуни. — Брошу свои дела, чтобы заняться твоими? Плохо же ты разбираешься в людях, если питаешь такие иллюзии на мой счёт.
— В людях я вообще не разбираюсь, факт. Тем не менее, ты уже помогаешь: отвлекаешь меня от этой грешной проблемы. Самим удивительным фактом своего существования. Извини, что говорю так откровенно, просто мне показалось, с тобой глупо хитрить: мы все у тебя как на ладони.
— Как на ладони, да, — задумчиво согласился он. — Но только громкость, ритм и направление полёта. Я не читаю твои мысли. И вообще ничьи. Большое облегчение! Не хотел бы я ещё и это уметь. Я бы вообще с радостью знал о людях меньше, чем приходится. Гораздо приятней иметь дело с собственными иллюзиями, чем с затейливыми результатами безответственной игры природы. Хотя бывают приятные исключения: те, кого я бы не выдумал, даже если бы захотел.
— Это правда, — подтвердил я. — Самые драгоценные люди — те, кого я не сумел бы выдумать, дав волю воображению. Впрочем, мне на таких везёт.
— Тебе вообще везёт, — заметил Иллайуни. — Только потому и жив до сих пор. Знаю я вас, таких звонких. Все бесприютные смерти этого Мира слетаются к вам, как вайны на звон корабельных колоколов, знают, что будет еда.
— Кто такие вайны?
— Птицы. Просто морские птицы. Крупные, с зеленовато-белыми перьями и чёрными крыльями. Неужели ты никогда их не видел? Они встречаются на всех побережьях, кроме, разве что, арварохского: там им не выжить. В Арварохе вайны не охотники, а еда. Но ты-то явно не из тех краёв.
— Не из тех, конечно. Просто живу вдалеке от моря. Так уж нелепо получилось, что Ехо построили не на морском берегу.
— Оно и к лучшему, — заметил Иллайуни. — Такому большому городу с живым сердцем и непростым характером следует стоять подальше от моря. А не то море заразится его волнением, станет трижды в день выходить из берегов, и городу быстро придёт конец. Всё равно что человеку вроде тебя взять в любовники кого-нибудь из моих сородичей. Очень красиво — первые два-три дня. А потом можно начинать делать ставки, кто кого раньше прикончит. И каким способом.
— Надо же. Никогда не смотрел с этой точки зрения на приморские города. Получается, им лучше быть небольшими и тихими?
— Да нет, почему же. Можно и крупными, и шумными. Но тогда пусть будут торговыми. Роскошными и неухоженными, с плохо продуманной архитектурой, не сливающейся в единый гармоничный ансамбль. Богатыми и одновременно нищими, исполненными великолепия и вечно голодных ртов: море не очаровывается суетой вокруг сундуков с драгоценностями и суповых котлов. И не беспокоится сверх меры. Ты был в Капутте?
Я кивнул.
— Идеальный крупный приморский город. Всем пример.
— Да, понимаю, — согласился я, вспомнив великолепную, но местами нелепую, очень шумную и суетную Капутту, главный порт Куманского Халифата, где мы с сэром Кофой когда-то провели несколько дней в ожидании каравана в Кумон. — Наш Гажин тоже примерно такой.
— Тебе виднее, — согласился Иллайуни. — В ваших краях я не бывал. Не испытываю желания покидать Уандук.
— Неужели неинтересно? — удивился я.
— Очень интересно. Но у всего своя цена. И у путешествий тоже. Я её платить не готов. В чужих краях люди звучат в таких причудливых ритмах, что чокнуться недолго. К нашим-то я уже более-менее притерпелся. Полдня могу провести в центре любого уандукского города — да хоть на рынке! — без особого вреда для себя. А когда привёз к себе в дом твоих земляков — всего четверых! — поначалу чуть не рехнулся рядом с ними. Одна девочка была хороша, очень мелодично звучала, такие даже среди моих сородичей редкость, из-за неё я всё и затеял. Но остальные трое — сущий кошмар! Я его выдержал только потому, что не люблю менять свои планы: если уж пообещал приютить, пока сами не запросятся домой, значит так тому и быть. Решил взять их измором и учил немилосердно, как учил бы своих детей: без скидок на молодость, слабость и страх. Удивительно, но это пошло им на пользу, особенно мальчишкам. Менке всё равно, каким быть, он никогда за себя не держался, и с каждым днём становился всё больше похож на меня самого. Я, конечно, имею в виду, внутренний ритм, но это основа основ, вслед за ритмом неизбежно меняются тело, ум и сознание, дай только срок. Прежде я думал, так только в старинных легендах бывает — чтобы ученик превратился в собственного учителя, а с ним именно это и происходит, прямо сейчас, день за днём, у меня на глазах. А ведь не родич мне, вообще ни капли кейифайской крови; у нас считается, будто это имеет решающее значение, а на самом деле, оказывается, нет. И тысячи лет не пройдёт, как этот мальчик будет способен на всё, что могу я сам. А возможно, на большее, время покажет. Теоретически, при должном подходе, развитие — непрерывный процесс.
Надо сказать, это небрежное «и тысячи лет не пройдёт» впечатлило меня куда больше, чем всё остальное, что он сказал. Всё-таки очень трудно привыкнуть к лёгкости, с какой в этом Мире жонглируют четырёхзначными числами, причём не только бессмертные кейифайи из далёкого Уандука. Далеко не только они.
— Со вторым мальчиком получилось ещё интересней, — сказал Иллайуни. И снова постарел — не то чтобы придать значительности своим словам, не то просто так, по причине врождённой зыбкости.
Я насторожился, потому что его «второй мальчик» теперь жил не где-нибудь, а у нас, в Ехо. И, между прочим, влип в крайне неприятную историю… Так, стоп. Об этом мы договорились ещё хотя бы два часа не думать. Впрочем, уже наверное полтора.
Сделав глоток жёлтого вина, я почувствовал, что его кисло-сладкий вкус стал гораздо ярче. Это непорядок. Сейчас Иллайуни, чего доброго, откажется со мной болтать. Скажет: ты начал слишком громко дребезжать и лязгать, давай, дуй отсюда, пока я цел.
Но он не стал придираться. А принялся рассказывать дальше:
— Карвен с трудом усваивал то, чему я его учил, хотя был чрезвычайно заинтересован в предмете. Я не раз советовал ему плюнуть на знахарство: эта профессия подходит далеко не всем. Но мальчишка упёрся: жизнь и смерть это самое главное, хочу всё о них узнать! Не то чтобы упрямство привело его к успеху, а всё-таки наши занятия оказались довольно полезны: развили другие его способности. Уезжая отсюда, он умел делать вещи, которым лично я его не учил. Но удивляться тут особо нечему. Чего только порой не нахватаешься у потусторонних видений, правда, сэр Макс?
И подмигнул лукаво. Дескать, кто-то, а уж ты поймёшь.
— Вот как, — растеряно откликнулся я. — И что же это за умения?
— Да я особо не вникал, — отмахнулся Иллайуни. — Нельзя быть сведущим абсолютно во всём, и я не исключение. Скажем, в магии, которая даёт силу таким, как ты, вообще ничего не смыслю. И, положа руку на сердце, совсем не уверен, что хотел бы. Поэтому вряд ли могу удовлетворить твоё любопытство. Знаю только, что почти всякий раз, оказавшись в рабочем пространстве глубокого сновидения, он вместо того, чтобы заниматься работой, исчезал по каким-то своим делам. Впрочем, исправно просыпался в положенный срок и рассказывал о каких-то удивительных местах, которые, судя по описанию, вряд ли находятся в этом Мире. Я не бранил его за отлучки: свою природу не обманешь, по крайней мере, не на такой глубине. Время покажет, к чему придёт этот мальчик — если конечно, у него будет время. Иногда я досадую, что поспешил открыть его Врата. Мне было интересно узнать, что из этого выйдет; к тому же, здесь, рядом со мной, Карвен находился в безопасности. Но сможет ли он уцелеть в ваших краях, где всё исполнено силы, превосходящей насущную необходимость в ней? В этом я не уверен. Впрочем, что сделано, то сделано. Следующий ход не за мной.
— Вот как, — повторил я. — Вот оно значит как.
— О, да ты всерьёз намерен на меня рассердиться, — сказала усталая женщина, на которую стал похож Иллайуни. — Дело хозяйское, только пользы от этого немного, а вечер будет испорчен для нас обоих.
Она безмятежно улыбнулась и улеглась на песок. Стремительно постарела одной половиной лица, заметила моё пристальное внимание, скорчила уморительную рожу, показала язык и отвернулась, закрывшись своими роскошными волосами, как покрывалом — дескать, хватит пялиться, надоело тебя развлекать.
Однако буквально несколько секунд спустя, ослепительный юноша, в которого превратилась старуха, сел рядом со мной на корточки и торопливо зашептал в самое ухо:
— Перед тем, как отпустить мальчишку домой, я предложил снова закрыть его Врата. Накрепко запертые Врата гарантируют безопасность, но о магии и любви тогда лучше сразу забыть. Многие согласились бы на такой обмен, не раздумывая, люди дорожат безопасностью и покоем; как знать, возможно, я бы и сам пожелал для себя подобной судьбы, доведись мне родиться недолговечным человеком, вроде вас. Но он выбрал рискнуть, остаться открытым Миру, силе и смерти. Безрассудный выбор, я за него очень рад. Как и за Таниту. Впрочем, в ней-то я с самого начала не сомневался. Замечательная девочка. Если бы не её удивительное и совершенно излишнее при нашем здешнем образе жизни призвание, оставил бы её при себе навсегда — не учиться, а просто для счастья, хоть и зарекался связываться с уроженцами Хонхоны, насмотревшись на свою горемычную родню… А ты давай, пей вино. Сейчас оно наверняка покажется тебе достаточно кислым — приятный, освежающий вкус.
Он, конечно, был прав — во всём, включая зарок не связываться с жителями Хонхоны. Мы — те ещё подарки, все как один.
— А что Айса? — спросил я, поставив бутылку обратно на тёплый песок. — Я так понял, ей у тебя пришлось нелегко.
— Это ещё вопрос, кому из нас пришлось по-настоящему нелегко.
— Ну да, — невольно улыбнулся я. — Могу тебе посочувствовать.
— На самом деле девочке и правда не повезло, — сказал Иллайуни. — Думаю, я — худшая неудача в её коротенькой жизни. Но тут ничего не поделаешь, такая уж ей досталась насмешливая судьба: в ранней юности, когда сила опьяняюще велика, а гордыня многократно её превосходит, оказаться приставленной к делу, к которому не имеешь вообще никаких способностей. Сновидения — не её стихия. Она рождена для этой вашей яростной грубой магии, которая творится исключительно наяву. С таким обстоятельством довольно легко смириться, когда ты взрослый человек, осознающий всё многообразие открытых тебе чудесных возможностей, но очень трудно справиться в юности, когда каждый шанс кажется единственным. Я старался щадить её чувства: учил всяким пустяковым фокусам, называя их «древними тайнами», но девочка оказалась слишком умна, чтобы поверить мне на слово. Не могла не видеть, что этими «древними тайнами» здесь владеет каждый второй рыбак. И смириться с тем, что делать ей рядом со мной совершенно нечего, тоже не могла. А ведь ей, в отличие от остальных, было куда податься. Она — дочка очень богатых родителей, могла бы приятно провести годы изгнания, разъезжая на уладасе по Пути Великолепия, вкушая пэпэо в лучших притонах Кумона, наслаждаясь шиншийскими песчаными банями, или… впрочем, что толку перечислять удовольствия, не сумевшие её прельстить.
— Её можно понять. При всём уважении к кумонским притонам, к секретам бессмертия там особо не приобщишься, — невольно усмехнулся я.
— Это уж как повезёт, — серьёзно возразил Иллайуни. — Знавал я одного матроса, чьим соседом по ложу в Ночном Павильоне — а заведение с худшей репутацией во всём Кумоне ещё поискать! — оказался сам Абуан Найя Леймури Бин Цуан Кумухар Цан Марай Майова, мой беспутный двоюродный прадед, герой чуть ли не половины здешних легенд. И не сходя с места, подробно разъяснил счастливчику, как отыскать кратчайший путь в Черхавлу, а потом своими сияющими руками записал для него пятнадцать дюжин правил поведения, позволяющих там уцелеть и даже уйти с добычей. А возможно, открыл счастливцу ещё пару сотен наших древних фамильных секретов — наслаждение всегда делало бродягу Леймури не в меру болтливым… Впрочем, неважно. Я только и хочу сказать, что для этой девчонки всё что угодно было бы лучше, чем сидеть тут со мной, с каждым днём теряя веру в себя. С другой стороны, это прекрасное испытание! Если справится сейчас с иллюзией собственной беспомощности, её уже никогда ничем не проймёшь.
— Пока не справляется, — сказал я. — По крайней мере, мне так показалось. Я довольно долго с ней говорил.
— Ну так не всё получается сразу, — отмахнулся Иллайуни. — Не беспокойся, что-что, а время у неё есть. Мне хватило благоразумия не открывать её Врата, как она ни просила. Решил, с такой громкой и звонкой лучше не рисковать.
— Правда? Это многое объясняет.
— Что именно?
— Степень её обиды на тебя, себя, друзей и весь Мир. Что ничему толком не научилась, это ещё ладно бы. А вот что даже бессмертия в подарок не получила — единственная из всех четверых! — это, конечно, полная катастрофа. Я бы и сам на её месте решил, что оказался слишком плох для бессмертия. И тоже потом не знал бы, как теперь с таким собой жить.
— Да, пожалуй, — кивнул Иллайуни. — Говорю же, я — её худшая неудача, поди с такой справься! Однажды я изгнал смерть из нашего захворавшего соседа, нищего поэта, живущего в самодельной хижине на берегу. С таких пациентов я не беру ни денег, ни даже обещания отблагодарить меня, когда придут лучшие времена, а просто радуюсь, что могу позволить себе делать подарки — ради такой возможности я когда-то и покинул Харумбу. Не только, конечно, но в частности, ради неё. Так вот, Айса потом ещё долго меня пытала, чем она хуже этого никчемного бездельника. Никак не могла взять в толк, что открытие Врат — это просто помощь слабым, а вовсе не награда сильным за то, что они лучше всех.
— Зато теперь она сама пытается изгонять смерть из сновидцев, — сказал я.
— Это как же? — опешил Иллайуни. — Она даже заснуть в чужой сон не умеет, а уж что-то там делать — немыслимо! Я просто не смог ничему её научить.
— Я и не утверждаю, что успешно. Но пытается, факт. Сам застукал её за этим занятием. Благо у нас сейчас разгуливают целые толпы гостей из иных миров, которым мы снимся… Погоди, а здесь разве не так? Мне говорили, они в последнее время всюду появляются.
— У нас, в Ачинадде, никто их пока не видел. Строго говоря, это они не видели снов про нас, но результат один. А вот на Пути Великолепия, рассказывают, частенько встречаются причудливого вида караваны и одинокие путники в странных одеждах, обычно исчезающие прежде, чем с ними успевают завязать разговор. И в Капутте, говорят, иногда появляются такие удивительные люди, и в Кумоне, и на Островах, вроде бы, тоже. Мне любопытно взглянуть, но не настолько, чтобы гоняться за ними по всему Уандуку. Однако если кто-нибудь сумеет увидеть во сне мой дом, буду рад гостю. И с удовольствием открою его Врата — мне самому любопытно, есть ли какие-то существенные отличия от моего метода… Эй, погоди, что-то пошло не так!
— Что не так? — переполошился я.
— Да не у нас с тобой. У Менке. От его желания срочно задать мне какой-то вопрос небо дрожит, как в старые времена, когда я ещё за него не взялся. Похоже, случилось что-то из ряда вон выходящее. Прости, но я вынужден попросить тебя уйти: сейчас он заявится сюда, и мне придётся заняться его проблемой, а в твоём присутствии довольно непросто сосредоточиться на чём-то кроме тебя. Не держи зла! Возвращайся позже. Надеюсь, обстоятельства позволят мне быть более гостеприимным.
— Конечно, — кивнул я. — А то я не знаю, что такое внезапное срочное дело. Да вся моя жизнь — практически одно непрерывное оно.
И уже почти написал в темноте под наспех прикрытыми веками: «Ехо, крыша Мохнатого Дома», — когда Иллайуни сунул мне бутылку, всё ещё наполовину полную. Сказал:
— Вино забери с собой. Выливать жалко, а открытым мне его в доме лучше не держать, могу опьянеть даже от запаха. А ты, глядишь, ещё однажды узнаешь, каким горьким оно может быть.
«Твоими бы устами», — невесело подумал я. Но вслух, конечно, только вежливо поблагодарил.
И исчез.
* * *Я отдаю себе отчёт, насколько прекрасной и удивительной может показаться моя жизньс точки зрения стороннего наблюдателя: только что дружески болтал с одним из бессмертных на берегу Ариморанского моря, миг — и уже по-хозяйски развалился на крыше самого высокого дома в Старом Городе Ехо, сжимая в руке бутылку с одним из редчайших в Мире вин. И мучительно размышляю, как бы мне, горемыке, ещё развлечься. Каждый хотел бы так!
Я бы и сам хотел, при условии, что из легкомысленно порхающей среди красивых пейзажей и просвещённых собеседников обёртки вынут неприятное содержимое, способное отравить любое удовольствие бессвязными тревожными воплями: «да что же это получается?» «ничего не понимаю!» и «ну и что теперь делать?» То есть, меня.
Однако от себя никуда не денешься. Поэтому неприятное содержимое в моём лице сидело с бутылкой в руках на крыше Мохнатого Дома и мрачно пялилось в ясное звёздное небо, которое, надо отдать ему должное, удивительно удачно дополняло сияющее у меня под ногами оранжево-голубое море городских огней. И думало, а не допить ли жёлтое Шихумское вот прямо сейчас, залпом? И забыться потом тревожным дезертирским сном, на радость холодному весеннему ветру, а заодно назло всем врагам. Несуществующим, увы. Откуда бы у меня взяться врагам. Я в этом смысле чрезвычайно скучный персонаж: злодеев, не пожелавших срочно со мной подружиться, по пальцам можно пересчитать. И никому из них не была суждена долгая жизнь, так уж неудачно всё совпало.
— Я вам не помешал, сэр Макс?
Я так задумался, что не заметил присевшего рядом седого сутулого старика.
На этом месте вышеупомянутый сторонний наблюдатель может начинать хвататься за сердце и бессильно грозить кулаком. Потому что на мою крышу пожаловал так называемый Старший Помощник Придворного Профессора овеществлённых иллюзий, иными словами, Его Величество Гуриг Восьмой собственной персоной.
В таком виде Король приходит навещать нашу Базилио, а она ради его визитов снова превращается в чудовище, которым когда-то была. Базилио люто ненавидит свой изначальный облик и сколько бы мы все её ни успокаивали, ужасно боится, что может остаться такой навсегда. Но мужественно терпит ради гостя, который, согласно опрометчиво сочинённой им самим легенде, специализируется исключительно на чудовищах и совершенно не интересуется людьми, будь они хоть трижды прекрасными девицами с фиалковыми глазами.