— Ты решила напоить леди Таниту Ашури, чтобы за ней было проще следить? — спросил Мелифаро. — Слушай, гениальное решение! Берёшь подследственного, сажаешь за стол, покупаешь выпивку и внимательно следишь, как он её употребляет. Приятное, умиротворяющее зрелище. И бегать никуда не надо. И присоединиться служебный долг велит. Я теперь тоже всегда так буду делать. За всеми прослежу!
— Да почему ж это только леди Таниту? — возмутилась Кекки. — Не пытайся умалить мои заслуги. Их там было целых… целых очень много человек. Верь мне: я считала. И пересчитывала. Точно помню, что получалось двузначное число.
— Ну ты даешь, — покачал головой Кофа.
— Да ладно тебе. А то, можно подумать, пьяных полицейских при исполнении в жизни не видел. Я ещё вполне ничего, ни одного лавочника по дороге не арестовала за то, что у него недостаточно одухотворённый взгляд. А ведь как хотелось!.. Ты мне лучше вот что скажи, пока я не забыла. Леди Ауна Стакк. Та, на чьё имя арендован дом на улице Мрачных Дверей. Ты уже знаешь, кто она?
— Пока нет, — неохотно сознался Кофа.
— А ты пытался? Или махнул рукой, потому что пока не до неё?
— Да нет, почему же махнул. Такие вещи следует выяснять вне зависимости от того, имеют ли они непосредственное отношение к делу. Но информация моих агентов довольно противоречива. Пока я склоняюсь к тому, что леди Ауна Стакк, скорее всего, вообще не леди, а молодой джентльмен, которому хватило остроумия переодеться перед заключением контракта…
— Ай да я! — торжествующе завопила Кекки. — Моя взяла! Я тебя провела. Считай, сдала экзамен. Принимаю поздравления. И предлагаю выпить по этому поводу. Только не говори, что мне уже хватит. Это имело смысл говорить часа три назад.
— Ого! — присвистнул Мелифаро.
— То есть, леди Ауна Стакк это ты? — недоверчиво переспросил Кофа. — Если так, действительно очень неплохо. Я даже не заподозрил. Надеюсь, ты понимаешь, что я не приму твоё признание без доказательств?
— Глупо было бы ждать, что ты просто поверишь мне на слово, — ухмыльнулась Кекки.
— Может быть, помочь тебе пересесть? — вдруг предложил Нумминорих. — Или на полу удобно?
Кекки ничего ему не ответила. Теперь она напряжённо смотрела на меня — не то пыталась сообразить, кто я такой, и где мы прежде встречались, не то просто вспоминала, в какой последовательности следует произносить звуки, чтобы они сложились в нужные слова.
— Вот ты, сэр Макс, был мне очень нужен! — наконец сказала она. — Позарез. Весь вечер. Или даже всю ночь — когда темно, это же ночь? Неважно. А ты куда-то подевался. Не отвечал и не отвечал, как на тот свет провалился!
— Примерно так и было.
— Я, сам видишь, послушалась твоего совета. Сдалась музыкантам. Так и сказала: делайте, что хотите, я слышала, как вы играете, и теперь или срочно с вами выпью, или совсем пропаду. Они знаешь как обрадовались? У-у-у-у! И понеслось. И оказалось очень хорошо. А главное — вовремя. А знаешь, зачем я всё время пыталась послать тебе зов? Чтобы сказать: забудь, о чём я тебя просила. Просто забудь, и всё. Пожалуйста. Это была плохая идея. Я не хочу в Уандук. Мне не нужна никакая карьера. И пэпэо до задницы. И уладасы. Мне нужна только магия. Та, о которой я пока почти ничего не знаю. Но она обо мне уже знает! И хочет, чтобы я была. Я только сегодня это поняла. И теперь буду держаться за неё крепко-крепко. Никуда отсюда не уеду. И из Тайного Сыска не уйду, хоть ты стреляй.
Вот теперь Кофа по-настоящему удивился.
— Ты уговаривал Кекки уйти из Тайного Сыска? — спросил он меня. — Но с какой стати? То есть, ты не только что спятил? А гораздо раньше?
Надо же. Похоже, Кофа и правда не в курсе её затеи. А я-то был готов спорить, что настоящий автор интриги — он.
— Если вы имеете в виду оригинальность моего мышления, то она у меня врождённая, — с достоинством сказал я. — А всё остальное — конфиденциальная информация. Если Кекки захочет, сама расскажет. А не захочет, придумает что-нибудь правдоподобное, так что не подкопаетесь. Она у нас хитрющая. А я, к сожалению, нет. Зато я хозяйственный.
Я спрятал руку в карман, чтобы сподручнее было залезть в Щель между Мирами, достал оттуда бутылку тёмного рома, такую пузатую, что порвал лоохи, когда её вытаскивал. Поставил на стол, сказал:
— Это почти бомборокки. На мой вкус, что-то среднее между дешёвой подделкой и так называемым «крепким капитанским», которое более-менее ничего. Гуляйте, счастливчики. Хорошей ночи. Я побежал.
А по дороге — если один-единственный шаг можно считать дорогой — я успел подумать, что счастливая пьяная Кекки, которую угораздило внезапно по уши втюриться в магию, это всё-таки очень добрый знак. Лично для меня. А мне как раз очень надо. И значит, всё будет хорошо.
* * *— Ну наконец-то, — сказал сэр Шурф.
Он сидел в проросшей сквозь половицы траве и смотрел на меня с кротостью терпеливого убийцы, ещё полтора часа назад применившего Заклинание Призыва и уже начавшего беспокоиться, не укокошил ли его жертву кто-нибудь другой.
Одного взгляда на него было достаточно, чтобы поставить крест на своих планах. Вернее, всего на одном, но какая сейчас разница.
По идее, я должен был испытать два равновеликих по силе чувства: ярость и облегчение. Потому что, с одной стороны, у меня на пути встали обстоятельства непреодолимой силы, а с другой, даже неплохо, что они такие непреодолимые. Теперь можно не умирать никакими чужими смертями, а просто жить дальше с кристально чистой совестью: я же и правда сделал всё, что мог. А что моё «всё, что мог» в данном случае означает «вообще ни фига» — ну так ничего не попишешь. Надо уметь проигрывать. Не знаю, на кой мне сдалось это умение, но так говорят.
Однако ни ярости, ни облегчения я не испытал. И вообще ничего выдающегося. Просто сел рядом с ним и сказал:
— На моей памяти ты ещё никогда не объявлялся настолько не вовремя. Но я всё равно рад тебя видеть.
— Надо же, — удивился мой друг. — А я-то уже приготовился с тобой спорить. Даже запасся разными разумными аргументами. Потому что основной: «умирать я тебя не отпущу», — мне самому кажется излишне эмоциональным, а значит, недостаточно убедительным.
— Да почему же. Вполне убедительный аргумент, особенно когда за словами стоит возможность применить их на деле. А не отпустить меня сейчас легче лёгкого: достаточно просто не дать мне уснуть. Ну или остаться рядом и будить через каждые две минуты. Кто угодно справился бы. А тебя я за это даже не убью. Другой вопрос, как я буду потом жить дальше. Но проблемы следует решать по мере их поступления, да?
— Вот именно. Тем более, что жить дальше ты будешь отлично. То есть, первые два-три дня, согласен, довольно непросто, но потом на что-нибудь отвлечёшься и забудешь, что была такая беда. И даже со мной снова начнёшь разговаривать, потому что без меня тебе быстро становится скучно. Как видишь, я всё предусмотрел.
— Как узнал-то? — спросил я.
И так отчаянно зевнул, что понял наконец причину своего равнодушия к провалу этой затеи. И ярость, и огорчение, и даже облегчение требуют много сил. А я слишком устал.
— О твоих намерениях? Как обычно: посмотрел на тебя и узнал. Иногда ты слишком громко думаешь, сам виноват.
— Кончай заливать. Кто-то меня заложил. Кофа? Нумминорих? Карвен вызнал последние новости от своей подельницы? Ставлю на мальчишку. Он ябеда, я это сразу понял.
— К сожалению, нет. Приходится признать, слежка за тобой у меня организована из рук вон плохо. Всё сам.
— Но зачем-то ты сюда пришёл. В нужное время, в правильное место. Только не говори, что случайно мимо через лес пробегал.
— Пришёл, чтобы составить тебе компанию. Я имею в виду, быть рядом в тот момент, когда тебе придётся унести этот шар из Сердца Мира. Ты твёрдо обещал Сотофе покончить с ним до рассвета; ясно, что уложиться в срок можно только отправившись куда-нибудь Тёмным Путём. И не менее ясно, что делать это ты очень не хочешь. А ходить Тёмным Путём, когда не желаешь достигнуть намеченной цели, очень опасно; я тебе не раз об этом говорил, и ты даже делал вид, будто внимательно слушаешь, но не то чтобы у меня были какие-то иллюзии…
— Погоди, — сказал я. — Так ты, получается, пришёл сюда, чтобы за мной присмотреть? Взять за шиворот, безопасно провести Тёмным Путём на край Мира и оставаться рядом, когда я буду рычать от бессильной злости, что сдал этих пятерых незнакомцев, и вот прямо сейчас они умирают, пока я сижу, как дурак? Что тут скажешь, спасибо. С тобой и правда гораздо лучше, чем одному. Но я бы не додумался попросить.
— Естественно. Если бы додумался, это был бы уже не ты. Справляться с самым невыносимым самому — понятная мне форма гордыни. Совсем дураком был бы, если бы вдруг решил тебя за это упрекать.
— Получается, я сам себя выдал, — вздохнул я. — Идиот. Мог бы сказать, что упросил Иллайуни заняться проблемой, и всё, что мне теперь надо для полного счастья — уснуть и вежливо его поблагодарить.
— Получается, я сам себя выдал, — вздохнул я. — Идиот. Мог бы сказать, что упросил Иллайуни заняться проблемой, и всё, что мне теперь надо для полного счастья — уснуть и вежливо его поблагодарить.
— Поверить в это мне было бы непросто. Всё-таки я достаточно много знаю о характере и обычаях старых кейифайев. За чужие дела они не берутся ни на каких условиях. Что он научил тебя каким-то своим приёмам — уже чудо.
— Кстати, пока не научил.
— А это похоже на правду. Но если так, на что ты рассчитывал? Собирался положиться на импровизацию? Как всегда?
— Это Иллайуни собирался положиться на импровизацию. Он твёрдо обещал мне присниться, а дальше — по обстоятельствам. Сказал, как его левая пятка пожелает, так и поступит. Может быть отговорит меня суетиться, может быть научит нужным приёмам, во сне это всяко проще, чем наяву. А может быть действительно сделает всё сам.
— Сделает сам?! Слушай, а ты уверен, что он — старый кейифай? Не самозванец?
— Понятия не имею. Экспертизы я, сам понимаешь, не проводил. Но, по крайней мере, когда он позволил мне умереть его смертью, это было довольно сильное впечатле…
— Что?!
— Умереть его смертью, — повторил я. — Да ладно тебе, не сходи с ума. Просто достоверная иллюзия гибели, в безопасной обстановке, под присмотром специалиста. Говорит, хотел сбить с меня спесь. Но ничего не вышло: я легко отменил пески, которые меня погребли. И, как видишь, благополучно воскрес. А спеси только прибавилось.
— Отменил пески, которые тебя погребли? — переспросил Шурф.
Глаза его вспыхнули в темноте, мне сперва показалось, недобро. Я даже успел подумать: похоже, Иллайуни теперь не поздоровится, зря я его выдал. Но потом понял: мой друг сейчас сам едва жив, очень уж близко подошла к нему его собственная смерть, все эти годы нетерпеливо ожидавшая своего часа. Готов спорить, что Шурфу Лонли-Локли суждено однажды умереть от любопытства. Ничем иным его, пожалуй, уже не проймёшь.
И я, конечно, сразу сообразил, что это мой шанс. Совсем дураком был бы, если бы за него не ухватился.
— Спорим на что угодно, ты сейчас страшно жалеешь, что это произошло со мной, а не с тобой, — сказал я.
Мой друг укоризненно покачал головой, но выражение размещённого на этой голове лица настолько явственно говорило: «Да!» — что можно было дальше не расспрашивать.
— Ну так давай я вас познакомлю. Самое интересное ты пока не пропустил. Оно ещё, можно сказать, не начиналось.
— Даже не думай, — сказал сэр Шурф. Но голос его звучал куда менее уверенно, чем ему самому бы хотелось.
— Да ладно тебе, — улыбнулся я. — Не прикидывайся. Кого ты хочешь провести.
— «Кого ты хочешь провести» — это к тебе вопрос.
— Не ко мне. Я играю в открытую. Смотри: ты уже не раз мне снился; сперва от случая к случаю, и сам удивлялся, что тебе это удалось, но потом взял процесс под контроль. Ясно, что ты можешь повторить этот трюк столько раз, сколько понадобится.
— Даже не…
— Да погоди ты, — попросил я. — Просто дослушай. Отказаться всегда успеешь. Тем более, пока я говорю, я совершенно точно не сплю. Тебе же спокойнее.
Он кивнул, и я самодовольно подумал, что место Старшего Мастера Дружественного Присутствия в Уандуке вполне можно отдавать мне, если уж Кекки решила от него отказаться. Чем я не великий дипломат.
— Если ты приснишься мне одновременно с Иллайуни, может получиться очень интересно, — сказал я. — Готов спорить, ты ещё ни с кем никогда в чужом сне не знакомился. Кроме того, вы скорее единомышленники, чем противники: моя идея умереть за этих людей не вызывает у него особого энтузиазма. А если у Иллайуни вдруг появится вдохновение, тем лучше! Увидишь такие интересные вещи, о каких даже в древних трактатах не пишут. И я тоже увижу. Думаешь, ты один тут умираешь от любопытства?
Ответа не последовало. Я, впрочем, его и не ждал. Улёгся в траву, с непередаваемым наслаждением вытянул ноги, почти непроизвольно пробормотал: «Господи, как же хорошо», — и потянулся за сломанной оранжевой ишкой, но Шурф мне её конечно же не отдал. Цапнул первым. Сказал:
— Я сам её принесу. А если не принесу, значит перебьётесь.
— Твоя взяла, — сонно вздохнул я. — Ну и чёрт с тобой.
И наконец-то уснул.
* * *Мне приснилось, что я сижу на своей крыше; впрочем, вряд ли кто-нибудь ещё смог бы её узнать, потому что в этом сне крыша Мохнатого Дома выглядела как пирс, уходящий в море. Очень высокий, на несколько метров возвышающийся над тёмной, почти чёрной водой, вымощенный старой, заросшей водорослями и ракушками черепицей, но несомненно именно пирс. И столь же несомненно возлюбленная моя крыша; во сне так часто бывает.
Поначалу я довольно смутно осознавал, что происходит. Понимал, что сплю; не столько помнил, сколько догадывался, что у этого сна была некая дополнительная цель, кроме отдыха, очень важная для меня, но вот какая? Что мне сейчас следует делать? Чего хотеть, кого ожидать? Нет ответа. Ладно, главное — не проснуться, остальное уладится как-нибудь само, обычно так и бывает.
Некоторое время я оставался на месте и смотрел по сторонам, стараясь фиксировать внимание на деталях, запахах, звуках и ощущениях. По моему опыту, чем они ярче и достоверней, тем глубже сон. Разглядел, как медленно движутся обложившие небо сизые тучи, постепенно почувствовал холод ветра, испытал некоторое неудобство от сидения на твёрдой неровной поверхности, наконец уловил запах моря, далёкий, будто оно было не в шаге, а в нескольких километрах отсюда, но всё равно неплохо. С запахами труднее всего, их даже наш Нумминорих в сновидении обычно не различает, а мне всё-таки иногда удаётся, и вот прямо сейчас тоже повезло.
Я машинально подобрал обрывок высохшей зелёной водоросли, немного похожей на миниатюрную сосновую ветку. Повертел её в руках, радуясь, что она не спешит превратиться во что-нибудь диковинное, как это часто бывает во сне. С трудом, по слогам зачем-то произнёс: «Гла-ми-та-ри-ун-май-о-ха», — хотя это, конечно, была не она. Однако слово сработало, как заклинание для прояснения ума: я наконец чётко вспомнил, кто я такой. И где нахожусь, и зачем. И швырнул растение в море. Пусть хотя бы оно оживёт.
— Значит всё-таки передумал, — сказал Иллайуни.
В этом сне он был похож на себя примерно как пирс на мою крышу. Невысокий, плотный мужчина средних лет с выдающимся брюшком, широким скуластым лицом и крупным мясистым носом. Но я всё равно точно знал, что передо мной именно Иллайуни. Кто же ещё.
Вместо густых волос его голову сейчас окружали бурные потоки воды, создающие, тем не менее, иллюзию вполне аккуратной причёски; кисти рук пылали, как факелы, но ему это, похоже, совсем не мешало комфортно себя чувствовать, сложив их на груди. У ног Иллайуни сидело существо, отдалённо похожее на очень крупную безглазую пернатую кошку, с неожиданно трогательными меховыми ушами, свисающими почти до земли. Наяву всё это наверняка показалось бы мне удивительным, но тем и хороши сновидения, что самые странные вещи принимаешь такими, каковы они есть.
Ну, правда, некоторые простые вещи во сне внезапно становятся сложными. И сейчас я никак не мог ему ответить — вроде бы совершал обычные усилия, но звуков почему-то не издавал.
Наконец, повинуясь не мысли, а импульсу, я поднял с пирса — с крыши, конечно же с крыши! — небольшую тёмную ракушку причудливой формы, сунул её в рот и тут же заговорил. Сперва низким, утробным голосом, что-то совершенно бессмысленное: «Айле кетраим думдеримай орубос огенатрия айбуроим», — и всё в таком духе. Но постепенно взял процесс под контроль и вполне внятно сказал:
— Я не передумал.
— Я велел тебе уснуть, взяв в руки вместилище смерти, — напомнил Иллайуни. — И где оно?
Он говорил спокойно и деловито, как начальник строительной бригады, которому не заплатили примерно за полгода работы. Я имею в виду, что за этим спокойствием чувствовалось искреннее желание хорошенько меня отметелить, и останавливала его вовсе не гуманность, а только соображения, что дело ещё можно уладить миром.
— Меня застукали, — признался я. — В самый последний момент. И не кто-нибудь, а такой специальный прекрасный человек, с которым я при всём желании ничего не могу поделать.
— Хотел бы я посмотреть на этого человека, — сказал Иллайуни. — Возможно, мне найдётся чему у него поучиться.
— Надеюсь, посмотришь. Он обещал мне присниться. И ишку, в смысле, вместилище смерти принести.
— Мы так не договаривались.
— Знаю. Но у меня не было выбора: или так, или никак. Одного он меня в этот сон не отпустил бы.
— Ладно, — неожиданно смягчился Иллайуни. — В любом случае, мне не следует сетовать о напрасно потраченном времени. Любопытно взглянуть на пространство твоего сновидения. Забавное место. Совсем иначе я представлял себе твои сны.