Мы, конечно, знали, что Тарзана играл Джонни Вейсмюллер — олимпийский чемпион по плаванию. А Витя Ратинов, он занимался тяжелой атлетикой, сказал мне, что в роли мальчика снимался Дэвид Шеппард. Впоследствии он тоже стал олимпийским чемпионом, но по тяжелой атлетике. И вот в 1955 году в Москву впервые приезжает сборная США по штанге. В ее составе — полутяжеловес Дэвид Шеппард. Они выступали в Зеленом театре Парка культуры имени Горького, моя мама с трудом достала билеты, и мы ездили смотреть. Володя Акимов, Володя Высоцкий и я видели всю эту знаменитую американскую сборную, а главное — Дэвида Шеппарда, мальчика из «Тарзана». И конечно, Пола Андерсона — феноменального тяжеловеса…
Тогда же шел еще один американский фильм — «Три мушкетера». Три главные роли играли три брата-комика. И после этой картины не было в Москве ни одного двора, где бы не сражались на «шпагах». У меня до сих пор шрам на животе— Шурка Бармалей так «удачно» попал.
— Как и когда возникла ваша школьная компания?
— Я в эту компанию попал, наверное, класса с восьмого. Володя Высоцкий, Гарик Кохановский, Володя Акимов, Яша Безродный. Собирались у Володи Акимова, в его большой комнате. Большой стол, желтый ореховый буфет, секретер. Шкаф разгораживал комнату на две половины, за ним стояла Вовкина кровать. На стене ковер, и на этом ковре висела шашка. Очень хорошо помню шашку.
Собирались не меньше трех раз в неделю, особенно часто зимой. Говорили буквально обо всем на свете. И компания наша была чисто мужской. Может быть, у кого-то и были девушки, но у нас они не появлялись.
Один раз прихожу к Акимову, там были Высоцкий, сам Акимов, Малюкин, которого мы звали «вэфэ» или «вэфэшка». Я пришел и сказал, что водка обязательно скоро подорожает. Высоцкий спрашивает: «А кто тебе сказал?» — «Я совершенно точно об этом знаю, мне об этом сказал один алкаш в нашей бакалее». А потом в одной из песен слышу: «Наш друг и учитель, алкаш в бакалее, сказал, что семиты — простые евреи..»
— А что вам запомнилось из школьной жизни?
— В нашей 186-й школе, где сейчас Министерство юстиции РСФСР, была велосипедная секция. Руководили ею известные мастера, чемпионы СССР по гонкам на треке Варгашкин и Бахвалов. В те годы иметь гоночный велосипед считалось высшим шиком. Гоночный велосипед, да еще на трубках… Сами понимаете! Мы упросили, чтобы кто-то из ребят вывел нам такой велосипед покататься. Володя сел на него и сразу свалился. Но он был очень упорный парень, сел еще раз, а в третий раз уже поехал. А потом он катался очень здорово, я это хорошо помню.
Помню наше первое выступление на школьном вечере, я уже тогда начал играть на своих барабанах. Причем это выступление было в другой школе, была на Арбате школа имени Гоголя. В те годы она была привилегированной, детей туда привозили на машинах — немножко поучиться. Причем мы должны были не только «играть танцы», но и дать маленький концерт. Высоцкий, по-моему, читал басни. Лева Эгинбург, который жил у рыбного магазина на Петровке, показывал фокусы с шариками. Володя Баев, он жил тогда на Троицком, читал «Стихи о советском паспорте». Читал громко и руку выкидывал. Наше выступление понравилось, нас даже домой повезли на автобусе.
— Какое место в вашей жизни занимал сад «Эрмитаж»?
— Громадное. Летом почти каждый вечер мы — в «Эрмитаже». Входной билет стоил тогда один рубль, теперь — десять копеек. Но для нас и это были деньги. Через забор не лазили: во-первых, забор был высокий, а во-вторых, была масса других способов попасть в «Эрмитаж». Например, в сад пускали бесплатно тех, кто шел в кино или на концерт. Мы встречали знакомых с билетами, двое проходили. Потом эти два билета передавались через решетку, проходили следующие двое. И так попадали все В «Эрмитаже» всегда кого-то можно было встретить из знакомых или друзей И это для нас было самое интересное.
— А кто тогда выступал в «Эрмитаже»?
— Вначале надо сказать, что «Эрмитаж» был тогда самой престижной площадкой в Москве. Если эстрадный артист работает в «Эрмитаже», то он уже прима. И выступали там все звезды тех лет: Утесов, Шульженко, Райкин, Смирнов-Сокольский, Гаркави… Вы бы видели, что творилось у эстрадного театра, когда были концерты Утесова или Райкина!
А первые гастроли зарубежных артистов!.. Все наши помнят польский «Голубой джаз». А вот джаз из Венгрии, наверно, мало кто вспомнит. Там были два ударника — Чепи и Портик. Мы такого и не видели никогда, тогда это было что-то невероятное.
— А как складывалась судьба вашей компании после окончания школы?
— Когда мы учились в школе, то встречались постоянно. Потом, конечно, реже. Ребята поступили в разные институты: Свидерский учился в медицинском, Кохановский — в строительном, Безродный тоже поступил в какой-то технический вуз. Высоцкий учился в Школе-студии МХАТ, стал приводить к нам своих друзей. Приводили своих друзей и другие ребята, но костяк компании остался. Володя к этому времени переехал жить к Нине Максимовне, но бывал здесь довольно часто. Во-первых, приходил к Семену Владимировичу, а потом уже сложилась компания Кочаряна.
Вовка к этой компании тянулся, и я считаю, что ему просто повезло, что он познакомился с Кочаряном. Там были очень хорошие люди. А сам Лева Кочарян — просто великолепный человек. Он не просто дружил с Высоцким, он опекал Володю.
— А кого еще из компании Кочаряна вы знали?
— Артура Макарова. Артур — суровый человек. Кстати, он бывал и у Акимова. Однажды мы с ним вместе пошли в нашу угловую бакалею, стояли в очереди, как приличные, порядочные люди. К нам подходит Володя Муравьев, жил он здесь недалеко, кличка у него была Жирный. Подходит к нам Муравьев и говорит: «Возьмите и мне тоже». Конечно, очередь сразу начала волноваться, особенно возмущался мужчина, который стоял за нами. Этот Володя Муравьев, бывший тяжеловес, как гаркнет: «Тихо!» А этому мужику говорит: «Быстро! Говори, сколько стоит пол-литра и четвертушка вместе? Быстро! Я считаю до пяти! Раз, два, три, четыре…» Мужик растерялся и не может сообразить. Володя говорит: «Пять», а тот в отчаянии кричит: «Пол-литра и четвертинка, а с посудой или без посуды?»
Мы с Артуром так хохотали! И когда пришли к Акимову, рассказали про это всем.
— А как рассказывал сам Высоцкий?
— Ну, рассказывал он блестяще. Хорошо помню его рассказ о поездке на целину. В вагоне они с Геной Портером переоделись в ватники, Володя взял гитару, и они пошли по поезду. Портер изображал слепца, а Володя пел песню…
Не знаю уж, подавали им деньги или нет, но спели они эту песню — точно.
— Вы помните, когда появились первые песни Высоцкого?
— Он начал петь еще в студии, но пел тогда не свои песни. А свои вещи Володя впервые начал записывать у Володи Акимова. У Акимова появился старый магнитофон «Спалис». И на некоторых песнях я даже подстукивал, жалко, что эти пленки не сохранились. Когда у Володи появилась гитара и он начал петь, мне это дело понравилось. Я уговорил свою мать купить и мне гитару, — купили самую обыкновенную, за шесть рублей в музыкальном отделе ГУМа. Начал разучивать аккорды, но ничего у меня не получилось. И как-то Высоцкий взял эту гитару у меня — и с концами. Где бы я его ни встречал, всегда говорил: «Верни мне гитару! Верни!» Мне все-таки хотелось научиться играть. Но Володя мне эту гитару так и не отдал. По-моему, с этой гитарой он снимался в фильме «Хозяин тайги». Кстати, в этом фильме он играет в моем свитере. Свой он где-то потерял, и мне пришлось его выручить.
— Какова история посвященной вам шуточной песни «Живет в Москве в прекрасном месте аристократ М. Горховер…»?
— Сочинили ее Володя и Гена Ялович. Они пришли ко мне на именины 21 ноября — это Михайлов день. Взяли мою многострадальную гитару — тогда она еще была у меня — и спели. Спели в присутствии моей первой жены, да еще и приплясывали. А про нее там такие детали… Я думал, что на этой песне мои именины и закончатся, потому что жена пошла на кухню за мокрой тряпкой. Но мы сумели ее уговорить — песня-то шуточная.
— А почему вас звали Граф?
— У меня до сих пор хранится купчая на этот вот дом, в котором я и сейчас живу. Когда-то он принадлежал моей бабушке. Домовладелец — ну, значит, и граф.
— У вас в памяти не осталось каких-нибудь первых стихов Высоцкого, не песен, а именно стихов?
— У вас в памяти не осталось каких-нибудь первых стихов Высоцкого, не песен, а именно стихов?
— Да, я запомнил несколько строчек, они связаны с таким случаем… Тогда был такой знаменитый ударник Лаци Олах. Позже я у него учился. Вдруг мы узнаем, что у него концерт в ЦДКЖ, но попасть на этот концерт было просто невозможно. А в то время директором Московского цирка был Байкалов, имени-отчества, к сожалению, не помню. Я знал о нем, потому что до войны директором одного из цирков шапито работал мой отец. Я позвал ребят, приезжаем в ЦДКЖ, и кто-то из нас, скорее всего Володь-ка, пробирается к администратору и говорит: «Вам Байкалов про нас не звонил?» Жульничество, конечно, но что было делать… Короче говоря, нас пропустили.
Посадили нас в ложу — «люди от Байкалова»! Видимо, кто-то про нас шепнул и Лади Олаху. И когда он делал свои знаменитые «брейки», то несколько раз поклонился в нашу сторону. А Володя по этому поводу написал стихи, помню только их начало:
Я не ручаюсь за точность… А что было дальше? Может быть, дальше и не было ничего.
— А потом, в 70-е годы, вы встречались с Высоцким?
— Мы встречались, но редко. Однажды совершенно случайно встретились в Одессе. Я приехал туда с ансамблем лилипутов. Гостиница в самом центре Одессы, на Дерибасовской, — спускаюсь в кафе: «Владимир Семенович, здравствуйте!» Володя меня спрашивает: «Ты с кем?» Он знал, что я работал тогда ударником в разных коллективах. Отвечаю: «Я — с маленькими». Лилипуты не любят, когда их называют лилипутами. Они не любят, когда им помогают, — тебе тяжело, давай я понесу… А я к ним относился, как к равным, они меня за это уважали.
Володьке это страшно понравилось — «маленькие»… Он целый день ходил за мной по пятам. «Граф, ну познакомь меня с ними. Ну познакомь…» — «У нас вечером концерт, некогда». — «Ну после концерта». Познакомил я его с маленькими, они притащили гитару… И Высоцкий для лилипутов пел, пел долго, почти всю ночь. Маленькие были страшно довольны.
А жили мы в старых одесских номерах — громадные комнаты, метров, наверное, по пятьдесят. И в этих громадных номерах стояли громадные кровати. Высоцкий у меня все спрашивал: «А по скольку человек они спят?» — «По одному, конечно…» — «Не может быть, они же все на одной кровати могут поместить-ся». В этой же гостинице у меня в номере произошел пожар. От незатушенной сигареты задымило одеяло. Прибежали маленькие, примчался Володя… Около кровати стояло несколько бутылок — «огнетушителей»— белого сухого вина. Я топчу это одеяло и кричу: «Давай лей, заливай вином!» А Вовка отвечает: «Жалко! Бежим за водой!» — «Что жалеть-то — восемьдесят семь копеек за бутылку». И лилипуты — «огнетушители» к животу — потушили.
— А что у вас осталось на память о том далеком времени?
— У меня есть одна очень интересная фотография, она хранится у моего сына. В школе мама мне сшила пальто из красивого синего материала. Мы пошли в фотографию всей компанией и по очереди снялись в этом пальто. Я часто вспоминаю то время…
А вот фильмы с его участием смотреть не могу, я слишком хорошо его знаю и знаю совершенно другим. А песни слушаю часто. Честно говоря, тогда до меня многое не доходило. А ведь он был поэт, и поэт замечательный.
Ноябрь 1987 г.
АРКАДИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ СВИДЕРСКИЙ
— Аркадий Васильевич, давайте начнем со школы. Кого из преподавателей вы помните?
— Я помню Цветкову Анну Николаевну, которая вела нас с первого класса; Зайчика Михаила Наумовича — он был совершенно уникальным человеком, преподавал у нас физику. Его многие помнят… А остальных, честно говоря, я помню довольно смутно. Времени довольно-таки много прошло.
— А с Высоцким вы учились вместе с какого класса?
— Мы были не в одном классе. С Высоцким учились Володя Акимов, Игорь Кохановский, а я был в параллельном. У нас было пять десятых классов, и все классы находились на одном этаже. И так получилось, что народу много, а компания собралась одна, маленькая, и компания очень интересная. Она организовалась на базе комнаты Володи Акимова — он жил тогда на Садовой-Каретной. Это была большая комната, метров тридцать, перегороженная пополам. Дело в том, что Акимов, еще в школе, остался почти совсем один. Его родители умерли рано, и были только две бабушки, которые Володе помогали. И потихонечку-потихонечку образовалась эта наша компания, потому что Володя все время жил один. Можно сказать, что нам завидовала вся школа — многие хотели к нам попасть.
Когда организовалась наша компания, она имела определенное название, у нас была даже своя эмблема и устав, который у Акимова сохранился до сих пор. Недавно мы его перечитывали — немного смешно, потому что серьезно… Там затрагивались серьезные вопросы взаимопомощи, доверия, выполнения обещаний, честности, выдержки, пунктуальности… Очень интересный был устав. И, честно говоря, я уже забыл о его существовании. Но Володя Акимов — он кинодраматург — собирает все бумаги, документы, письма. Вы у него дома были? Это, можно сказать, филиал Ленинской библиотеки. Он недавно нашел этот наш устав, наш дневник, даже протоколы наших «заседаний».
— А в каком классе оформилась ваша компания, определился состав?
— Трудно сказать, в каком классе… Конечно, не в пятом-шестом — попозже, но познакомились и начали сходиться мы, очевидно, уже тогда. Пять параллельных классов — это сто пятьдесят человек. Почему нас было только семь? Значит, мы приглянулись друг другу, как-то сошлись характерами, общими интересами, взглядами. Жили мы в одном районе, встречались часто, бывало, почти каждый день. И нас многие спрашивали: «Неужели вам не надоело?» А нам никогда не надоедало. По вечерам мы собирались все вместе у Володи в комнате — это был наш клуб или штаб… А позже каждый тащил что-то интересное из своего института: и юмор, и всякие проказы. И мы выносили все это на общий суд, рассказывали анекдоты, истории — каждый по своему профилю. Я учился тогда в медицинском институте, Володя Акимов — во ВГИКе, Володя Высоцкий и Игорь Кохановский попали в строительный институт, Яша Безродный — в институт цветных металлов… Вот сейчас могу вспомнить такую вещь. Вы знаете из песни Высоцкого — «собак ножами режете, а это бандитизм…». Откуда он мог это взять? Ведь Володя к медицине никакого отношения не имел. А тогда я рассказывал про наши опыты в институте, как мы кроликов, собак резали. Ребятам было интересно, потому что они этого не видели. Акимов рассказывал, что у него — приятности, неприятности, и все выносилось на обсуждение. А Володя все это слушал. У него была поразительная способность слушать, именно слушать. Я все время связываю с Володей фразу: «Говорить умеют многие, умение слушать — достоинство немногих». Вот это точно к нему относилось Он мог час сидеть, мог два сидеть — слушать. Я как-то назвал Володю «человек-губка». Он действительно, как губка, как аккумулятор, все впитывал в себя.
— А какие события вы обсуждали тогда?
— Были у нас, конечно, и серьезные вопросы. Например, почти в каждой семье были погибшие, так что говорили и о войне и о фашизме. Откуда Володя мог все знать о войне? Ведь тогда публикации и книги о войне только начинались. Конечно, многое он почерпнул из рассказов: война ведь только что закончилась. И мы были на выставке в Парке Горького, когда на набережной было выставлено трофейное оружие — танки, самолеты, пушки. Были всей нашей компанией… Ну а Володя был в Германии с отцом… А детская память самая впечатлительная, и война, она отложилась навсегда. Я хорошо помню, как разбомбили наш эшелон, когда мы ехали в эвакуацию на Урал. Уцелело всего три последних вагона, мы были в предпоследнем вагоне, и мать нас двоих — меня и брата — тащила в лес… И все это мы вспоминали, все это рассказывали, все это оговаривали.
— А как учился Высоцкий?
— Отметки у нас у всех были приблизительно одинаковые. В основном четверки, бывали и тройки и пятерки, случались и двойки. Но учителя, как мне кажется, нас любили, они знали, что в нужный момент мы сделаем все, не подведем. Хотя они знали также, что мы могли сбежать с уроков. Довольно часто мы это делали — срывались с уроков. Мы заходили к Яше Безродному, который жил прямо около сада «Эрмитаж», оставляли у него портфели и отваливали или в «Эрмитаж», или на трофейный фильм. Все это было. И попадало нам, но мы спокойно это дело переносили. Сказать, что Володя был пай-мальчиком, конечно, нельзя. Он был такой, как все мы — дети довоенного рождения и послевоенного выпуска. Конечно, мы хохмили, мы были очень веселые, но чтобы хулиганить по-настоящему, в полном смысле этого слова — этого не было.