«Вспомни о том, как…»
Бац! Хрясь!
«О том, как…»
Хрясь! Бац!
«Вспомни о…»
— На, получай! Мягкой посадки, сука!..
Да ког-да же кон-чат-ся э-ти чер-то-вы сту-пень-ки?! Ух-х-х, чтоб вас!..
Все, о чем я мог сейчас вспомнить, это лишь о том, что Талерман советовал мне о чем-то вспомнить. О чем-то, произошедшем совсем недавно, уже после того, как я превратился в сателлита «Кладезя». Некая деталь, на которой Давид Эдуардович пытался заострить мое внимание. И которую я, похоже, пропустил мимо ушей, поскольку кипел в тот момент к нему праведным гневом. И продолжаю кипеть, разве что теперь две трети моего негодования адресованы Священному Узлу.
Вот только какой прок в этой испепеляющей меня изнутри ненависти, если я не могу выплеснуть ее на противника? Жалкое, бездарное разбазаривание сил и нервов! А может, действительно стиснуть зубы и попытаться успокоиться, чего бы мне это ни стоило? Проявить, так сказать, подлинное смирение духа?..
Я не считал, через сколько этажей меня провели, но с каждым пройденным уровнем пыл конвоиров понемногу иссякал. Видимо, ребята просто подустали. Или начали опасаться, что переусердствуют и прогневают Командора, доставив меня к нему не в нужной кондиции. Так или иначе, но когда количество моих побоев и полетов с лестниц сократилось, мне стало намного проще сосредоточиться на своих мыслях.
О чем там еще говорил Умник? «Больше подсказок не будет», — тоже одни из его последних слов… Точно: подсказки! Те ниточки, что связывали кукловода Талермана с его марионеткой Мангустом. А потом он взял и перерезал их, оставив меня одного и беззащитного здесь, на этой сцене. Выпутывайся, мол, сам, как знаешь. И заодно прозревай. Если, конечно, успеешь увидеть свет в конце тоннеля раньше, чем Хантер закупорит тебе все выходы из него.
Но позвольте! А с чего я вдруг так зациклился на этом Умнике? Если он решил бросить меня на произвол судьбы, означает ли это, что «Кладезь» также лишил поддержки своего сателлита? До сей поры я воспринимал Талермана и его генератор фактически как две взаимодополняющие единицы. Создатель, обретший невероятное могущество с помощью своего детища, и детище, служащее инструментом, подвластным воле своего создателя. Вместе они — сила, друг без друга — ничто…
А что, если я все неправильно понял? Что, если «Кладезь» — не просто связующее звено между мной и Умником, но и мой инструмент тоже? Инструмент, которым мне также разрешено пользоваться? Конечно, лишь в строго ограниченных пределах — далеко не тех, какие открыты его хозяину. Но раз сателлит является неотъемлемой частью генератора, то почему бы сателлиту не обращаться к нему напрямую, минуя посредника? Тем более что я уже обладаю кое-каким опытом самостоятельного сотрудничества с «Кладезем»!
Безумная чехарда последнего получаса напрочь сбила меня с панталыку и намешала в голове жуткий кавардак. И потому лишь теперь, когда меня вносили под руки в подвал Цитадели, я наконец-то вспомнил, с чего вообще все это закрутилось. Иными словами, вычислил точку отсчета, которую доселе не замечал лишь потому, что не думал о ней как о такой точке. Назвать это озарением было бы слишком громко — ведь я не совершил по большому счету никакого открытия. Но обещанное Умником просветление в моем помутившемся рассудке несомненно состоялось. Дело осталось за малым: проверить, было ли это и впрямь просветление или всего лишь беспочвенная догадка?
«Сломанная Клешня», драконий базар и Цитадель — места, куда «Кладезь» зашвырнул меня с подачи Умника. Но в самом первом пункте моей телепортации — на небе — я очутился исключительно по собственной воле. Или, точнее, благодаря моей шальной фантазии. Слишком отчетливой и потому без промедления воплощенной «Кладезем» в реальность…
— Ну конечно! — проговорил я вслух, когда конвоиры швырнули меня в кресло для допросов и начали закреплять мои запястья и лодыжки специальными стальными зажимами. — Вот о чем я должен был вспомнить: о небе! Действительно, только идиот мог не расшифровать такую очевидную подсказку!
— Что он там бормочет? — осведомился стоящий напротив Хантер у прикручивающих меня к креслу бойцов.
— Похоже, бредит, Командор, — отозвался один из них, проверяя, надежно ли закреплены у меня руки. — Про небо толкует и про какую-то подсказку.
— Слышу, что про небо, — проворчал Савва и нахмурился: — Опять, что ли, с побоями переборщили?
— Ни в коем случае, Командор! — вступился я за своих беспардонных провожатых. — Твои люди — просто сама любезность! Даже не ожидал от вас такой обходительности. Чистильщики на подобное гостеприимство отродясь не расщедрились бы.
— Ладно, хватит паясничать! — сострожился Хантер. — Говори, что я должен знать! Или еще раз напомнить, о чем я тебя наверху спрашивал?
— Спасибо, не нужно — на память пока не жалуюсь, — отказался я. — Хотя иногда, бывает, она меня и вправду подводит… Но прежде чем я выдам вам свои секреты, позволь сначала признаться тебе кое в чем таком, что тебе никто никогда обо мне не рассказывал.
Я вел себя так перед главой Ордена не от избытка героизма или желания покривляться, хотя и не без этого. Просто мне нужно было немного времени, чтобы собраться с мыслями и настроить их на нужную волну. А еще — заставить Командора подыграть моему воображению. После всех пережитых мной потрясений этому самому воображению для более точной работы требовалась хорошая стимуляция.
— А ты уверен, что тебе действительно хочется поведать мне свои интимные тайны? — Савва прищурился. Он явно подозревал, что я не внял его предостережению и продолжаю паясничать. — Хорошенько подумай, прежде чем откроешь свой поганый рот. Обещаю: если твое признание меня огорчит, я лично сломаю тебе нос!
— Заметано, — согласился я, взяв на заметку, какой части моего тела придется пострадать в первую очередь, если мой план сорвется. А сорвется он или нет, выяснится в течение следующих тридцати секунд. — Короче, слушай внимательно, пересказывать не буду. То, что у меня было семь алмазов, ты, конечно, знаешь. Но готов биться об заклад, ты понятия не имел, что все они носили имена моих самых заклятых и самых известных врагов.
— Да неужели? Воистину, великая честь для нас с Дьяконом, Хистером и Шепетовым! — ухмыльнулся Командор. — И какой же из своих камней ты назвал в честь меня?
— Разумеется, тот, что был больше всего на тебя похож, — состроив предельно серьезную мину, ответил я. — Ты и твой Орден всегда торчали у меня в заднице самой больной занозой. Поэтому сам бог велел мне окрестить «Командором Хантером» алмаз, которым я исцарапал не одну сотню табуреток и сидений для унитазов!
— Да он издевается над нами! — рассвирепел Савва и, вскинув кулак для удара, ринулся ко мне.
А я в этот момент вжал голову в плечи и, крепко зажмурившись, пожелал очутиться как можно дальше от разгневанного Командора. Который — кто бы сомневался! — слов на ветер не бросает и непременно свернет мне нос, как обещал.
Неизбежность наказания и была тем адреналиновым катализатором, с помощью которого я хотел подстегнуть собственное воображение, дезориентированное стрессовой обстановкой. «Кладезю» требовались точные координаты места, куда я хотел бы телепортироваться. И я ему их предоставил.
Многое бы я отдал, чтобы увидеть глупую физиономию Хантера после того, как его кулак пронесся сквозь пустоту и врезался в подголовник кресла, из которого я натуральным образом испарился в одно мгновение. Куда именно испарился? Ни за что не догадаетесь. Да я и сам до последней секунды понятия не имел, куда меня занесет. Потенциальных вариантов для бегства было множество, но мое стихийное воображение вытянуло из этой колоды, пожалуй, самую непредсказуемую карту…
Конечный пункт гиперпространственного прыжка нарисовался у меня в голове не менее отчетливо, чем с подсказки Талермана. Однако мое подсознание сгенерировало картинку, какую я никогда не вообразил бы себе, будь у меня время на раздумья. Однако и на том спасибо. Главное, у меня все получилось. Ну а то, что моя первая самостоятельная сознательная телепортация выдалась малость неуклюжей, не беда. Закон Первого блина — один из тех редких законов, которые действуют и в нашем мире, и в гиперпространстве.
Инстинктивное желание удрать подальше от Цитадели занесло меня в Сосновый бор — самую северную локацию Пятизонья. Не самый логичный выбор, поскольку Новосибирск располагался от Крыма в два раза дальше. Но, во-первых, разве можно вообще ожидать от возбужденного подсознания каких-либо логичных решений? А во-вторых, в Пятизонье, сшитом гиперпространственными нитями из лоскутов-локаций, их географическая отдаленность друг от друга — штука более чем условная. Гораздо любопытнее выглядело место в Сосновом бору, куда меня отправил «Кладезь».
Здесь в моем подсознательном выборе уже прослеживалась логика. Просто исчезнуть из Крыма было лишь половиной дела. Для полного счастья мне требовалось очутиться еще и в безопасном месте; согласитесь, было бы досадно, улизнув от Командора, угодить из огня да в полымя. Я знавал в Сосновом бору множество подходящих для такой цели убежищ. И в момент угрозы мои мысли автоматически метнулись к самому надежному из них. А вслед за мыслями туда же устремилось и мое бренное тело, мгновенно переброшенное с юга на север Давидовым «Кладезем»…
Бункер горбатого барыги Федора Тимофеича Упыря мог дать мне защиту от всех врагов, кроме одного — самого питерского горбуна, вожделеющего заграбастать мои алмазы, наравне с прочими охотниками на них. Правда, с одним отличием: Тимофеичу, как бывшему хирургу, не пришлось бы ради этого меня убивать. И потому он, свято чтя клятву Гиппократа, охотился за мной только гуманными методами, подстраивая мне разного рода пакости.
Я, периодически наведываясь в гости к Тимофеичу, всячески старался, в свою очередь, в его ловушки не попасться. А обходить его нору стороной — оптимальный вариант обезопасить себя от коварства Упыря — никак не получалось. Как сама Обочина являлась информационно-торговым центром всего Пятизонья, так и лавочка Упыря была для Соснового бора тем маленьким Римом, в который вели все здешние дороги.
Назвав старого скрягу своим врагом, я все же погорячился. Наши отношения были скорее вынужденным крайними обстоятельствами торговым сотрудничеством. В нем обоим партнерам приходилось терпеть друг друга исключительно ради пользы общего дела. Мне, как и сталкерам, также требовались продукты, одежда и патроны. И я выменивал их у Тимофеича на ценную информацию, которой он обожал спекулировать.
Упырь не уставал подстраивать мне какую-нибудь несмертельную каверзу, неизменно оканчивающуюся фиаско. Отчего со временем попытки горбуна подобраться ко мне со скальпелем стали чем-то вроде традиционного «черного» розыгрыша, который я от него постоянно ожидал и который он частенько устраивал. После чего я, как правило, победоносно смеялся, а барыга злился и поносил мою бдительность на чем свет стоит. На том мы и расходились, чтобы через пару-тройку месяцев снова встретиться и между делом сыграть в эту безумно увлекательную игру.
И вот наконец настал мой черед разыграть старика, пускай с моей стороны это выглядело не вполне почтительно. Зато весьма эффектно — тут уж не поспоришь. Отрезанный от мира многотонными бункерными воротами и охраняемый вооруженными до зубов наемниками, Упырь мог даже здесь, в Зоне, ощущать себя в безопасности. Однако когда перед ним прямо из воздуха вдруг нарисовался обезображенный шрамом, одноглазый человек, чувство неуязвимости Федора Тимофеича вмиг сменилось другим — давно позабытым им паническим страхом.
Торговец выпучил глаза, заорал и выскочил из-за стола с похвальной для старого горбуна резвостью. Но, надо отдать ему должное, не растерялся, а тут же бросился к оружейным стеллажам. И спустя несколько секунд уже держал меня на прицеле «Страйка».
Почему же он всего-навсего целился, но не стрелял, спросите вы? Да потому что я тоже не стоял столбом, ожидая, когда меня изрешетят пулями. Метнувшись к рабочему столу барыги, я схватил с него увесистый бумажный гроссбух — бесценное сокровище хозяина, практически частицу его души — и выставил его перед собой, словно щит.
Уловка сработала. Упырь захрипел, его лицо побагровело от ярости, но я отлично знал, что он скорее застрелится сам, чем осмелится продырявить свое «священное писание».
— Сукин ты сын! А ну-кась положи книгу на место! — сипло дыша, приказал Упырь. Ствол его пистолета дрожал, и я переживал за указательный палец старика, лежащий на спусковом сенсоре. Судя по нешуточному волнению Тимофеича, сегодня обложка гроссбуха не была покрыта защитной нанопленкой. Иначе он зазря не кипятился бы, а просто стоял бы и ждал, когда меня разобьет паралич.
— Спокойно, Тимофеич! — Я, само собой, не намеревался подчиняться самоубийственному для меня требованию. — Эй, приглядись: это же я, черт подери! Я — Алмазный Мангуст!
— Кто?! Что?! Какой такой на хрен Мангуст?! — Упырь прищурился, отчего его и без того хищный взор стал еще свирепее. — Чучело ты пархатое, а не Мангуст! Я что, по-твоему, Мангуста никогда не видал? Вот я сейчас охране-то свистну, она тебя живо на фарш раскатает!
Это он и впрямь мог запросто сделать. А причина, почему он до сих пор не кликнул дежурящих снаружи головорезов, была та же, по какой Упырь не стрелял в меня сам. Очень уж боялся барыга, что, ворвавшись в бункер, охрана с ходу изрешетит меня из автоматов или спалит огнем вместе с гроссбухом. И это станет для Тимофеича куда большим потрясением, чем нарисовавшийся перед ним откуда ни возьмись злоумышленник.
Впрочем, по-настоящему тяжкое испытание бедняге пришлось пережить, когда он все-таки меня опознал…
— Даже не вздумай, Тимофеич! — похлопав по корешку фолианта, предостерег я хозяина от опрометчивых действий. После чего, не делая резких движений, вышел на освещенный участок бункера и снова воззвал к старческому рассудку: — Да приглядись же получше, старый пень! Я это, я! Только без алмазов. И без оружия, как видишь! Так что можешь не трястись за свою шкуру. Знаю, что я правила нарушил и без спроса к тебе заявился. Но так уж вышло, прости!
— Мангуст?! — переспросил Упырь, на сей раз более спокойным голосом. Все-таки прежде он не раз видел мое лицо и на свету мог опознать его даже в обновленном виде. — Да ладно тебе! Хотя… М-да, что-то похожее есть… Только где же твои камушки-то, а, мил-человек? Те самые, которые вот тут и тут торчали?
Он коснулся по очереди пальцем сначала своей левой щеки, а затем кадыка.
— Поверишь, если скажу, что мои алмазы вдруг взяли и рассосались? — задал я ему встречный вопрос.
— Может, и поверю, — проговорил он, не опуская «Страйк». — Только ежели ты на пару моих вопросов правильно ответишь. А коли не пройдешь проверку, пеняй на себя! У меня с такими наглецами, как ты, разговор короткий!
— Валяй, спрашивай, — согласился я, довольный тем, что Тимофеич обуздал нервы и начал рассуждать трезво.
— Лады… А вот вспомни-ка, кривая морда, какую штуковину ты продал Упырю во время нашей прошлой встречи и сколько баксов я тебе за нее отвалил? Ну, что скажешь?
— Никаких штуковин я тебе не продавал и денег за них не брал. В августе прошлого года я обменял тебе информацию на информацию, после чего мы с тобой разошлись и больше ни разу не встречались. Тогда я передал через тебя приору Глебу об одном узловике, который попал в плен к праведникам и был уведен ими в «Неопалимую Купину». А в качестве оплаты за эти сведения ты рассказал мне об одном пацане, Гефере, который прислуживал Дьякону и потом пропал без вести. Вот и все. Ну что, доволен?
— Господи Иисусе! — вскричал неожиданно хозяин, безвольно уронив руки. Выпавший из них пистолет брякнулся на пол, но старик, кажется, этого даже не заметил. — Святые угодники! Кто?! Кто та сволочь, которая прибрала к рукам мои… твои камушки?! И где вообще ты шлялся столько времени, паразит окаянный? Хоть бы весточку старику о себе с оказией передал, дескать, жив-здоров и все такое!..
— Вот счастье-то! Опомнился, признал! — Я утер пот со лба и положил гроссбух обратно на стол. — Что ж, да здравствует разум, да сгинет маразм!.. Ладно, Тимофеич, извини, но сегодня у нас с тобой не будет ни сделок, ни задушевных бесед. Некогда мне. Тороплюсь очень, правда. Надо срочно одно дело доделать. Ты даже не представляешь, насколько оно жизненно важное.
— Погоди-погоди, куда это ты намылился? Не успел через порог переступить, как прощаться удумал!.. Да, кстати, а как тебя угораздило сюда проникнуть? Я ж снаружи помимо охраны столько датчиков понатыкал, что там даже нанобот теперь незаметно не проскочит.
Отпираться было бессмысленно, поскольку мое появление «из ниоткуда» наверняка засекли установленные в бункере видеокамеры. Но и выдавать Тимофеичу всю правду я тоже не намеревался — перебьется. Тем более что у меня действительно не было на это времени.
Впрочем, я нашелся, что ответить. Причем мне удалось убить разом двух зайцев, заодно сняв с повестки дня вопрос об алмазах и даже практически не соврав:
— Запутанная это история, Тимофеич. Но если вкратце, то обменял я свои камушки на умение телепортироваться из локации в локацию без помощи тамбура. В связи с чем у меня сразу появилось столько дел, что даже, как видишь, совершенно некогда хоть чуток засидеться у тебя.
— Эвон как! Одна-а-ако! А ведь чую: не брешешь, гад прыгучий! — Горбун понимающе кивнул. И, поскребя макушку, задумчиво уставился в стену, явно гадая, как извлечь выгоду из этой прелюбопытной информации. После чего, видимо, найдя удачное решение, встрепенулся и резюмировал: Что могу на сей счет сказать? Ежели ты и продешевил, то ненамного. Умение сигать по миру туда-сюда, да еще на халяву, стоит таких денег. А как быстро и с лихвой окупить твои вложения, я тебе по старой дружбе подскажу. И само собой, подсоблю. Только дай зарок никому больше об этом не трепаться, лады? Народец нынче в Зоне уже не тот, что прежде. Гнилой народец нынче сплошь пошел, только и норовит честного человека облапошить да в спину ему стрельнуть. То, что ты мне о своем новом даре рассказал — это правильно. Я мужик деловой, с понятиями. Да и ты — тоже, пускай во всем остальном мы с тобой изря-я-ядные сволочи, хе-хе! Но теперь, когда промеж нас эти проклятые стекляшки не стоят и взор мне не застят, мы поладим, ручаюсь… Ну так что, найдешь минутку-другую потолковать со стариком, обсудить пару-тройку исключительно выгодных делишек?