Которые уже вырастили свою дочь, Ксению Леонардовну, мать Насти. И научили ее всему, чему смогли. Ну вот, они об этом вспомнили.
Леонард Семенович переменился в лице и осторожно поставил Настю на пол. Нина Максимовна тут же ухватила девочку за руку и повела из комнаты, довольно решительно преодолевая ее сопротивление. Молодец. Настя оглядывалась и очень убедительно изображала умоляющий взгляд. Мартышка хитрая. Надежда Ивановна стояла столбом с обморочным лицом и держалась за сердце. Тихая паника.
Леонард Семенович шагнул к жене, осторожно обнял за плечи, прижал ее голову к своей груди и ласково заговорил, не обращая внимания на Александру:
— Наденька, успокойся… все будет хорошо. И сейчас все хорошо, все правильно, все так и надо… Маленькая моя, не надо бояться. Мы ведь чужие здесь, нас ведь никто не знает — а вон как встретили! Это ведь очень хорошо, правда? И к Настеньке подпустили, и устроили, как родных… Вот подумай сама: если бы мы сами Настеньку растили, а тут вдруг приезжает кто-то… Неизвестно откуда… Здравствуйте, я ваша тётя! Мы бы разве кому-то Настеньку доверили? Не-е-ет, мы бы не доверили. А тут вон люди какие… Тут люди хорошие. И привезли, и приютили, и с Настенькой видеться разрешили. Мы же об этом и мечтать не могли. Ну, вспомни, что ты говорила… А теперь что? Теперь все вон как повернулось… Чего нам больше-то? Ну, перестань, ну, маленькая моя, ну, хватит…
Александра кашлянула — они оба оглянулись и молча уставились на нее. С тоской. С привычной, давней, тяжелой тоской. Безнадежной. Сейчас было видно, что они действительно старики.
— Что значит — как родных? — строго спросила Александра, с трудом перетерпев острый укол в сердце. — Что значит — видеться разрешили? Вы Насте именно родные, родные дедушка и бабушка. Куда еще роднее! И кто может запретить вам видеться с родной внучкой? Не понимаю, почему вы так расстроились. Или Настя вам не понравилась? Она как-то неправильно себя повела? Но она все-таки еще очень маленькая, и с такими… чрезвычайными событиями не сталкивалась. Для нее вообще любые новые люди — событие чрезвычайное. Поживете вместе, привыкнете друг к другу, узнаете друг друга… В конце концов, ведь именно затем Владимир Сергеевич вас сюда и пригласил, правда? Ну вот. Я думаю, вам здесь постепенно понравится. И Насте понравится, когда вы узнаете ее лучше. Вы её полюбите. Но на все нужно время…
Она замолчала, сообразив, что на самом деле ничего не знает о том, зачем Хозяин их сюда пригласил. И вообще пригласил ли. И о чем с ними говорил, пока целый день возил их туда-сюда… И с дочерью повидаться отвез. И дочь с ними тоже, наверное, о чем-то говорила. Надо же было как-то объяснить им ситуацию: дочь с охраной в городе, внучка с гувернанткой за городом, деда с бабкой везут к внучке, чтобы… Чтобы те занимались с внучкой, раз уж матери не до того? Все-таки родные люди, а не чужая нянька.
Нет, это не ревность, нет, нет, нет. Просто непонятно, чему они могут научить ребенка. В юности стихи писал! Два раза в газете напечатали! Газеты до сих пор хранятся! Беда.
Надежда Ивановна мягко отстранилась от мужа, шагнула к Александре, остановилась, не зная, куда деть руки, и неожиданно спокойно сказала:
— Какое время, бог с вами… У нас нет времени. У меня нет… Да это и ничего, мы Настеньку и так любим. Саша, спасибо вам. Владимир Сергеевич нам все рассказал. Да и сами мы Оксану видели. Мы не думали, что с ней так… Владимир Сергеевич говорит, что, может, вылечится. Конечно, нам тяжело. Мы все-таки родители. Столько лет одни… Понятное дело — у нее своя жизнь, отрезанный ломоть. Забыла и забыла, что ж теперь… Мы же не думали, что такая беда… Спасибо вам за Настю. Какая ж она умненькая, ай-я-яй! И хорошая такая…
— Мартышка хитрая, — подал голос Леонард Семенович. — Знаете, Саша, это она в бабушку. Наденька, ты помнишь, какая в детстве была? Такая же артистка. Только болтала поменьше. А эта еще и говорит, как заведенная. И все со смыслом, все в одну точку бьет! Ой, ну хитрая же мартышка…
— Лёнь, ты чего! — Надежда Ивановна смутилась и даже испугалась. — Саша, не слушайте его… Это он любя… Он и меня так иногда дразнит…
— Я Настю тоже называю хитрой мартышкой. Иногда… — Александра неожиданно почувствовала облегчение. Ни с того — ни с сего. Или с того, что Леонард Семенович разгадал Настю? Есть надежда, что все-таки сумеет противостоять зомбированию. Так что, может быть, старики и не прибавят лишних хлопот… — Настя действительно очень артистична. Это она еще не все свои таланты успела сегодня показать. Думаю, завтра уже начнет показывать.
— Завтра нам в больницу ехать. То есть мне в больницу… Может, и положат сразу. На операцию. Или уж как там получится.
Леонард Семенович тут же ухватился за плечо жены. Та положила свою руку на его пальцы, благодарно погладила. Правда нормальные люди. И даже хорошие. С дочкой им просто не повезло. Бывает. Настя пойдет в дедушку и бабушку. Ладно, пусть они учат внучку тому, что сами знают. Тем более, что вряд ли дед с бабкой знают больше, чем Настя.
— Больница — это несколько дней, — легко сказала Александра, совершенно не представляя, о чем говорит. — Вернетесь из больницы — и вот тогда она вас в покое не оставит, можете мне поверить… Ну, успеем еще наговориться досыта. Я ведь к вам зашла только для того, чтобы Настю отсюда прогнать. Чтобы вы хоть немножко отдохнуть смогли. Ужинать будем минут через сорок. Горничную прислать? Она вам поможет и с душевой кабиной разобраться, и покажет, где что лежит — полотенца, халаты, фен, тапки…
— Как это горничную? — Надежда Ивановна не поверила. — Нам — горничную?! Ой, не-е-ет, мы всю жизнь без прислуги прожили… Нет, нет, мы тут сами, не надо никого.
— Сами вы долго разбираться будете. Я, например, месяца два не могла запомнить, где что лежит и что как включается. Не беспокойтесь, Соня вам не помешает… Только здесь нас прислугой не называют. Соня — горничная, Клавдия Васильевна — кухарка, Геннадий Иванович — садовник, Нина Максимовна — няня, я — бонна…В общем, тоже няня и еще учительница.
— А Владимир Сергеевич сказал, что вы в доме — самая главная. Что вас все слушаются, даже начальник охраны.
— Владимир Сергеевич так пошутил…
Как же, пошутил он. При полном-то отсутствии чувства юмора. И зачем он Сан Саныча приплел? Не может быть, что для красного словца сболтнул. Уж что-что, а в болтливости Хозяина никто бы не обвинил. Надо предупредить Сан Саныча, что не только он стучит Хозяину на всех, но и на него самого кто-то стучит…
Впрочем, очень может быть, что для Сан Саныча это — никакая не новость. Еще вариант: может быть, Сан Саныч сам Хозяину на себя стучит. А что? За дополнительное вознаграждение, например. Абсолютно в русле тараканьей логики. А за отдельную премию стучит еще и на Александру.
А у нее — мания преследования. И еще, оказывается, больное сердце. Что гораздо неприятнее. Через месяц — очередной медосмотр. Манию преследования могут и не заметить. До сих пор ведь не замечали. А сердце обязательно заметят. И — прощай, Настя. Правда, тогда и Хозяин — прощай. Нет худа без добра.
— Саша, вам нехорошо? — вдруг осторожно спросила Надежда Ивановна. — Вы что-то бледненькая…
Вот только этого не хватало. Искренней заботы в полный голос. Ведь наверняка их сейчас слушают. А через десять минут донесут Хозяину, и тот погонит ее в больницу прямо завтра, не дожидаясь планового медосмотра.
— Да я всегда бледная, — с подчеркнутым сожалением ответила Александра. И даже вздохнула. — У другой и здоровья никакого, а сама — прямо роза бело-розовая. А я здоровая, как трактор, а лицо — бумага бумагой. И не загораю никогда. Даже обидно… Ладно, сейчас к Насте пойду, мы с ней нарядимся как-нибудь попраздничнее, а потом вместе за вами зайдем. Соня минут через пять к вам заглянет.
Она повернулась, взялась за ручку двери, и тут они оба позвали ее в один голос:
— Саша!
Александра оглянулась с ожиданием. Надежда Ивановна и Леонард Семенович стояли, держась за руки, и смотрели на нее. Тоже с ожиданием. Переглянулись, заулыбались, опять уставились на нее и сказали опять в один голос:
— Вы очень хорошая.
— Спасибо, — ответила Александра, с удивлением чувствуя, что она и в самом деле растрогана. — Вы мне тоже очень понравились. А уж про Настю и говорить нечего — она вообще в полном восторге.
Упомянутый восторг тут же затопил лица стариков… Да нет, все-таки не такие уж они старики. Просто правда устали с дороги. И вообще устали. Ничего, может быть, рядом с внучкой постепенно отдохнут.
…К ужину переоделись все. Настя была в длинном белом платье с жутким количеством оборочек, бантиков, ленточек, кружевных вставок и розочек, вышитых на свободных от всего этого местах. Вылитая принцесса. Для усиления эффекта на голове у нее сидела диадема с вполне убедительными камнями. Вообще-то костюм был карнавальным, но Александра подозревала, что стоит он столько, что не всякая настоящая принцесса могла бы себе его позволить. Платье к прошлому дню рождения заказывала Насте мать, а диадему подарил отец. Наверняка настоящие камни. Зачем? Детский карнавальный костюм. Вырастет — и больше ни разу в жизни не наденет. По крайней мере, Александра на это искренне надеялась. Она приложила столько усилий, чтобы развить в Насте строгий вкус и чувство меры. Диадема и чувство меры были удручающе несовместимы. Ладно, сегодня можно карнавальный костюм, сегодня событие, как сказала Настя.
Ну, раз уж сегодня событие — так и Александра надела карнавальный костюм. Это черное платье осталось у нее еще от работы в доме Германа Львовича. У родителей Ники была мания устраивать дочери праздники с размахом древних падишахов — многолюдные, многодневные, многомиллионные… Страшно утомительные. На этих праздниках Александра должна была присутствовать тоже в вечернем платье. Герман Львович сам купил это платье не то в Италии, не то во Франции, и сам же объяснял Александре, что это — авторская работа, и автора называл, и очень удивлялся, что она об этом кутюрье ничего не знает, и в конце концов назвал сумму, которую отдал за платье, раз уж имя автора не произвело на Александру впечатление. Сумма на Александру произвела впечатление, но очень неприятное. На эти деньги можно было бы купить хорошую мебель в ее квартиру, а на сдачу — какую-нибудь практичную и не слишком дорогую машину. Но гости Германа Львовича никогда бы не увидели ее мебель, а машина ей самой была не нужна. Так что пришлось носить авторское платье на падишахских праздниках, повышая престиж Германа Львовича в глазах его гостей: даже гувернантку вон как одевает! Правда, жемчуг, которым был густо расшит ворот платья, Александра все-таки отпорола. Не смогла побороть свое чувство меры. Жемчуг оказался натуральным, и Герман Львович его забрал и положил в сейф. Кажется, именно этот жемчуг он потом подарил той самой жене какого-то актера… О его щедрости писали в двух газетах и в одном журнале. Герман Львович и в самом деле не был слишком жадным. Во всяком случае, уезжая, он оставил Александре не только ежедневную униформу гувернантки, но и это карнавальное платье для падишахских праздников. А может быть, просто забыл о нем. Александра давно выбросила бы это дурацкое платье, если бы не знала, сколько оно стоит. Или стоило, пока было нелепо расшито жемчугом? Но и без жемчуга оно оставалось вполне карнавальным, так что сегодня можно надеть.
Надежда Ивановна надела длинную серую юбку и ослепительно белую блузку с воротником-стойкой, длинными рукавами на тугих манжетах почти до локтя и мелкими вертикальными защипами на груди, застроченными черной ниткой. Ворот скалывала крупная черная брошь — плоский камень в ажурной рамке черненого серебра. Все это было модно лет пятьдесят назад, поэтому сейчас выглядело чрезвычайно стильно и даже несколько вызывающе. Впечатление усиливала темно-русая коса, уложенная на голове короной. Царственной короной. Царской. Седина сверкала в короне, как полированные нити платины. Молодец Надежда Ивановна. Королева — мать.
Леонард Семенович был в белых чесучовых брюках — они тоже лет пятьдесят назад в моде были — и в более-менее современной белой рубашке. Загорелые руки и лицо — шоколадно-коричневые. Вылитый Зорро.
И вот такой карнавальной толпой в бело-серо-черной гамме они торжественно появились на веранде, где за накрытым столом их уже ждал Хозяин. В не очень новых голубых джинсах и в бежевой футболке с двумя прорехами на груди, художественно обметанными разноцветными нитками с торчащими концами. Александра не ожидала, что у Хозяина тоже может быть карнавальный костюм. Судя по минутному замешательству стариков, они этого тоже не ожидали. Хозяин заметил это замешательство, мельком оглядел всю бело-серо-черную карнавальную толпу, а на Александру посмотрел подольше. С выражением откровенной угрозы. Отодвигая для нее стул, наклонился и шепнул над ухом:
— Значит, попроще, да? Подемократичнее?
Она оглянулась, очень близко увидела его злые глаза, пожала плечами и равнодушно сказала:
— Я этого не говорила.
«Я» — подчеркнула интонацией.
Хозяин выпрямился, длинно выдохнул сквозь сжатые зубы и пошел усаживать Надежду Ивановну.
— Саша, чего ты не говорила? — заинтересовалась Настя, сидя на своем высоком стуле, как на троне. — Ты папе про меня что-то не говорила? Ну и правильно, чего там говорить, я себя хорошо вела… Почти все время. И деду совсем не тяжело меня на руках таскать… пардон, носить. Да, дедуль? Пап, ты заметил, какая у меня бьютифул бабушка? Когда я вырасту, я буду на нее похожа, ладно?.. Папа, у тебя майка очень красивая. Я тоже такую хочу. Саша, можно мне такую же майку?
— Можно. Только когда подрастешь, — ответила Александра, мстительно глянув на Хозяина. — Детям не следует носить слишком дорогие вещи. Смысла нет: пару раз наденешь, быстро вырастешь — и куда ее потом девать?
— Действительно, — согласилась Настя и поправила свою карнавальную диадему с безусловно настоящими камнями. — Я об этом не подумала. Это… расточительство. Или расточительность?
Хозяин засмеялся. Даже захохотал. Который раз за последние два дня? Похоже, у него это уже в привычку входит.
И Леонард Семенович засмеялся. Смех у него был негромкий, но гораздо более естественный, чем у Хозяина. Наверное, привычка более давняя. И практика богаче.
Надежда Ивановна смотрела на внучку с восторженным изумлением.
— Знаете, что? — вдруг решительно заявил Хозяин. — А давайте вина выпьем. У нас сегодня все-таки праздник. Надо отметить как полагается.
Александра удивилась. В этом доме не пили за столом. Тем более — в присутствии Насти. Хозяйка пила, закрывшись в своем кабинете. Еще и в кабаках каких-нибудь. И в гостях, конечно. А Хозяин, кажется, вообще не пил. За три года Александра ни разу не заметила, чтобы даже во время каких-нибудь приемов — не слишком частых, кстати, — Хозяин сделал хоть глоток вина. Не говоря уж о чем-нибудь покрепче. Была уверена, что он убежденный трезвенник или безнадежный язвенник. Или вообще баптист. Если не мусульманин. И вдруг — нате вам, «надо отметить». Как будто ей мало Бешеного Полковника.
— Александра, не хмурьтесь, мы будем пить не самогон, — насмешливо сказал Хозяин и оглянулся.
Из-за двери, ведущей в гостиную, появилось то приведение, которое утром приволокло в комнату Александры полтонны гвоздичного масла. Приведение бесшумно подошло, выслушало тихий приказ Хозяина, щелкнуло каблуками и бесшумно же исчезло за дверью. Нет, это приведение не из охраны. Это приведение просто на побегушках. А каблуками все равно щелкает. Несмотря на то, что у его кроссовок никаких каблуков вообще нет.
— Мы будем пить очень легкое вино. — Хозяин опять смотрел на нее. — И к тому же — по-эллински. Знаете, что это значит? Несколько капель вина в бокал воды — вот как пили эллины!
— Ну, и где они теперь? — сварливо поинтересовалась Александра.
Она сама слышала в своем голосе неприязнь. Нельзя так. Особенно — при Насте. А пить при Насте можно? Даже хоть бы и по-эллински… Ишь ты, какие образованные олигархи пошли. Эллинов поминают всуе… Хотя да, Хозяин же в олигархи не из уличной банды выбился, а из совсем другой. Скорее всего, олигархом его в свое время назначили. По рекомендации какого-нибудь папиного друга. Вернее — товарища по партии. Какой-нибудь из новых партий, тогда этих партий уже много было. Примерно столько же, сколько уличных банд. Это потом почти все партии и уличные банды слились в одну. Под названием «элита».
Весь ужин Александра промолчала, только иногда шепотом подсказывала Насте, какую вилку когда брать и что делать с испачканной салфеткой. А Хозяин чего-то развеселился, разговорился — даже, можно сказать, разболтался. И стариков разговорил. Сначала говорили о том, что если и пить, то только по-эллински. Но при этом даже по-эллински почти не пили. Так, сделали по глотку чуть подкрашенной вином воды. Александра и глотка не сделала. Вообще бокал в руки не взяла. Ребенок за столом. Потом заговорили о ребенке. Александра насторожилась. Думала, сейчас дед с бабкой начнут хвалить внучку, восторгаться, умиляться — в общем, изо всех сил сводить на нет результаты трехлетней работы гувернантки. Но и тут обошлось — говорили главным образом о том, в каком возрасте Насте следует идти в школу и в какую именно. В смысле — с каким уклоном: с языковым, живописным, музыкальным и так далее. Старики еще помнили те времена, когда школы «с уклоном» были очень престижны и не очень доступны для детей простых смертных. Хозяин про школы «с уклоном» давно забыл, он-то знал, что Настя будет учиться в какой-нибудь Англии или Швейцарии, но разговор о преимуществах и недостатках разных «уклонов» охотно поддерживал и даже расцвечивал примерами из жизни своих друзей. Как будто у него когда-нибудь были друзья. Насте разговоры о школе были глубоко безразличны, но она вежливо соглашалась учиться с любым предлагаемым «уклоном», а потом вдруг сама предложила отцу купить ей школу, где будут все «уклоны» сразу, а учительницей — Александра.
— Настя, ты у меня молодец, — одобрительно сказал Хозяин. — Очень хорошая идея. Так и сделаем.
Надежда Ивановна и Леонард Семенович переглянулись и одновременно засмеялись, будто услышали чрезвычайно остроумную шутку.