Мне вовсе не улыбалось, чтобы Эдамс засек меня на территории своей вотчины, поэтому я пристегнул шлем, а на глаза надел очки-консервы, в которых меня не узнали бы родные сестры. С Эдамсом мне, по счастью, встретиться не пришлось, а вот дом его я видел. Это оказалось массивное квадратное здание кремового цвета примерно начала XIX века, воротные столбы были украшены какими-то фантастическими фигурами. Оно заметно выделялось на фоне маленькой группки других зданий: церквушки, магазина, двух баров и косяка домишек, составлявших Телбридж.
На местной заправочной станции я заговорил об Эдамсе с парнишкой, наполнявшим мне бак.
— Мистер Эдамс? Да, он купил этот дом три-четыре года назад. Когда сэр Люкас, прежний хозяин, умер. У того и семьи-то не было, чтобы дом содержать.
— А теперь хозяйство ведет миссис Эдамс?
— Да нету у него никакой миссис Эдамс, — рассмеялся паренек и тыльной стороной ладони откинул назад белокурую челку. — А вот девочек он водит, это бывает. Иногда прямо целый цветник у себя собирает. Но все девушки приличные, не подумайте чего плохого. Всякую рвань вроде нас он и на порог не пускает. И ежели ему что захочется, тут уж вынь да положь, и точка. А до других людей ему и дела нет. В прошлую пятницу он в два часа ночи разбудил всю деревню — пришло ему, видишь ли, в голову колокольный перезвон устроить. Разбил окно в церкви, залез наверх… Каково? Но все, конечно, помалкивают — он же на деревню уйму денег тратит! И кормит многих, и поит, и заработать дает. Как он сюда переехал, всем полегче жить стало.
— И часто он такое выкидывает — звонит в колокола?
— Ну, с колоколами-то он в первый раз, а всякое другое случается. Не знаю, верить или нет, но люди говорят, что он выкинет какую-нибудь шутку — разобьет что или сломает, а потом платит хозяину, да прилично, — все и мирятся. Говорят, покуражиться ему надо, тут уж ничего не попишешь.
Он вздохнул, отсчитал сдачу и высыпал мелочь мне в ладонь. Я поблагодарил его и поехал дальше. Оказывается, неврастенику и самодуру очень многое может сойти с рук, если он широк в плечах, неглуп и богат.
Место, где несколько дней держали Мики, я найду только по счастливой случайности. Его могли держать в любом сарае, амбаре или флигельке. И уж совсем не обязательно в конюшне, даже скорее всего не в конюшне. Собственно, уверен я был только в одном: это где-то на отшибе, подальше от любопытных глаз и ушей. Но в том-то и беда, что в этой части Дарема деревни были разбросаны далеко друг от друга, и мест на отшибе, вдали от любопытных глаз и ушей, здесь хватало.
Кандерстег занесен Хамбером в специальную, спрятанную подальше книгу, и я готов дать голову на отсечение, что в один прекрасный день его повезут туда же, куда возили Мики — Метеорита. Может, я и тогда не найду это место, но нелишне иметь хоть какое-то представление об окрестностях.
Прошло воскресенье, потом понедельник. Лучше Мики не становилось. Раны на ногах, правда, заживали, но он все равно был очень опасен — лекарства не помогали. Кроме того, он начал сбавлять в весе. Иметь дело с лошадью в таком состоянии мне не доводилось, но опыт подсказывал — Мики не поправится, и, стало быть, Эдамс с Хамбером снова выстрелили вхолостую.
Я видел, что Хамбер и Касс тоже не в восторге от его вида, хотя Хамбер, казалось, был больше раздражен, чем взволнован. Как-то утром появился Эдамс, я в это время убирал в деннике у Доббина и через двор украдкой поглядывал на них. Они стояли и смотрели на Мики. Касс зашел к нему в денник, тут же вернулся и покачал головой, Эдамс был взбешен.
Он взял Хамбера за руку, и они пошли к конторе, о чем-то вроде бы споря. Эх, если бы я мог подслушать их разговор!
Во вторник утром мне вдруг пришло письмо, отправленное из Дарема, и я смотрел на него, не веря своим глазам: во-первых, почти никто не знает, что я здесь; во-вторых, кому вообще понадобилось писать мне? Я положил его в карман, чтобы раскрыть в одиночестве, и позже похвалил себя за это: письмо было от старшей дочери Октобера. Вот это да!
Письмо она отправила с территории своего университета. Вот что я прочитал:
«Уважаемый Дэниэл Рок!
У меня к вам большая просьба: пожалуйста, заедьте ко мне в любой день на этой неделе. Мне нужно с Вами поговорить.
Искренне Ваша
Элинор Таррен».
Наверное, Октобер передал для меня какие-то сведения или хочет мне что-то показать, а возможно, будет лично, но не решился написать сюда напрямую. Интересно! Я попросил Касса отпустить меня на полдня и получил отказ. Только в субботу, сказал он, да и то если не будет никаких нареканий.
Как бы не было поздно! Ведь до субботы еще далеко, к тому же она может на выходные собраться в Йоркшир. Во вторник после ужина я пошел в Поссет и написал ей, что приехать смогу только в субботу.
В субботу утром мне досталось шесть лошадей: на место Чарли пока никого не взяли, а Джерри уехал с Роскошным на скачки. Эдамс, как всегда, приехал последить за погрузкой своих охотничьих и поговорить с Хамбером. На меня тратить время и энергию не стал — слава Богу. Он провел в конюшне двадцать минут и десять из них — возле денника Мики, с перекошенным от злобы лицом.
Временами на Касса что-то находило, и он вдруг добрел. Вот и в тот день он взялся помочь мне закончить работу до обеда — помнил, что я у него отпрашивался. Я удивился, но поблагодарил его за помощь, а он: сейчас, мол, всем приходится пахать сверх нормы (кроме него, кстати говори), одного конюха не хватает, а скулю я меньше других. Да, это ошибка, изображать из себя бессловесную скотину — тоже не дело.
Я помылся, насколько позволяли условия: нужно было согреть воду в чайнике, потом поливать на себя в белую раковину. Побрился тщательнее обычного, глядя на себя в засиженный мухами осколок зеркала, а вокруг толкались парни, собиравшиеся в Поссет.
Туалеты, в которых бы по бы не стыдно появиться на территории женского колледжа, остались в шкафу у Октобера. Я вздохнул, натянул черный, со стоячим воротником свитер, цвета воронова крыла брюки-дудочки, черную кожаную куртку. Потом посмотрел на свои остроносые туфли. Нет, только не это. Я как следует поскреб во дворе под краном сапоги и надел их.
Что ж, какой есть, такой есть. Я пожал плечами, снял с мотоцикла полиэтилен и помчался в Дарем.
Глава 13
Колледж стоял около солидной дороги в три полосы, в одном ряду с другими внушительными зданиями, сразу чувствовалось — здесь грызут науку. Я подрулил к стоянке и поставил мотоцикл возле длинной шеренги велосипедов. За велосипедами — шесть или семь маленьких машин, и среди них — красный двухместный «жучок» Элинор.
Я подошел к большой дубовой двери с табличкой «Студентки» и открыл ее. Справа за столиком привратника сидел угрюмый мужчина средних лет и смотрел в какой-то список.
— Простите, — обратился к нему я, — подскажите, пожалуйста, где найти леди Элинор Таррен?
Он спросил мою фамилию и медленно стал водить пальцем по списку.
— «Дэниэл Рок — к мисс Таррен. Пожалуйста, проводите до комнаты». Все верно. Идемте.
Мы пошли по длинным коридорам со многими поворотами — без провожатого я, пожалуй, и вправду бы заблудился. Вдоль обеих стен двери, на каждой, в металлической окантовке, табличка с фамилией или каким-нибудь названием. Наконец, поднявшись на два лестничных марша и сделав еще несколько поворотов, мы остановились около одной двери.
— Вот, пожалуйста, — произнес привратник ровным тоном. — Это комната мисс Таррен.
На табличке было написано: «Мисс Э.С.Таррен». Я постучал. Мисс Э.С.Таррен открыла дверь.
— Входите, — пригласила она. Без улыбки.
Я вошел, и она закрыла за мной дверь. Я молча оглядывал ее комнату. Я так привык к убогости своего жилища у Хамбера, что был слегка ошарашен — забыл, что бывают комнаты с занавесями, ковром на полу, мягкими креслами, диванами, подушками и цветами. Большой стол, заваленный книгами и бумагами, книжная полка, кровать с голубым покрывалом, комод, высокий стенной шкаф, два кресла. Приятная комната, уютная. Работать в такой — одно удовольствие. Будь у меня сейчас время задуматься, я, наверное, испытал бы зависть. Ведь именно все это я потерял из-за внезапной смерти моих родителей — лишиться возможности учиться.
— Садитесь, пожалуйста. — Она указала на одно из кресел.
— Спасибо.
Она села напротив, но смотрела почему-то не на меня, а в пол. Серьезное лицо, даже нахмуренное, — похоже, Октобер просил ее сообщить мне что-то малоприятное.
— Я попросила вас приехать, — начала она, — потому что должна извиниться перед вами, а это, оказывается, не так легко.
— Извиниться? — озадаченно пробормотал я. — Но за что?
— За мою сестру.
Не надо, — решительно возразил я. За последние месяцы я снес столько унижений, что оказаться в положении униженного не желал никому.
— Извиниться? — озадаченно пробормотал я. — Но за что?
— За мою сестру.
Не надо, — решительно возразил я. За последние месяцы я снес столько унижений, что оказаться в положении униженного не желал никому.
Она покачала головой.
— Это ужасно. — Она глотнула. — Это ужасно, но моя семья обошлась с вами непорядочно.
В тусклом свете солнечных лучей, пробивавшихся с улицы, ее серебристо-светлые волосы мерцали словно нимб. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а под ним — ярко-красный свитер. Выглядела она броско и нарядно, только не надо пялиться на нее — ей едва ли станет легче. Значит, никакого приказа об экзекуции от Октобера не было. У меня словно камень с души свалился. Я сказал:
— Пожалуйста, не тревожьтесь об этом.
— Не тревожиться? — воскликнула она. — Как же я могу не тревожиться?! Я знала, за что вас уволили, и сама несколько раз говорила отцу, что вас надо посадить в тюрьму. И вдруг оказывается, что вся эта история — сплошная выдумка! Как же я могу не тревожиться? Ведь все считают, что вы совершили мерзкое преступление, а на самом деле ничего не было!
В голосе ее слышалось неподдельное волнение. Она действительно переживала, что в ее семье совершился такой несправедливый поступок. Она чувствовала себя виноватой просто потому, что Пэтти была ее сестрой. Уже за одно это она мне нравилась. Впрочем, я ведь и раньше знал, что Элинор — чудесная девушка.
— Как вы обо всем узнали? — спросил я.
— Пэтти сама рассказала мне в прошлое воскресенье. Мы просто сидели и болтали, как обычно. Раньше она о вас ничего не говорила, всегда отнекивалась, а тут вдруг засмеялась и так это между прочим все мне рассказала — подумаешь, мол, дело прошлое. Конечно, я знаю, она… бывает близка с мужчинами, так уж она создана. Но это… Я была в ужасе. Я поначалу ей даже не поверила.
— Что она вам рассказала?
Она помедлила, потом чуть дрожащим голосом продолжала:
— Что хотела заняться с вами любовью, а вы отказались… Что показала вам свое тело, а вы просто велели ей одеться. Тогда она разъярилась как тигрица и весь день думала, как бы вам отомстить, а в воскресенье утром выжала побольше слез, пошла к отцу и… сказала ему, что…
— Что ж, — с легким сердцем заметил я, — на сей раз она все изобразила более или менее точно. — Я засмеялся.
— Я сразу пошла к отцу и сказала, что Пэтти вас оклеветала. Раньше я никогда не посвящала отца в ее любовные интрижки, но тут совсем другое дело… 8 общем, в воскресенье после обеда я все ему рассказала. — Она заколебалась. Я ждал. Решившись, она продолжала: — Он как-то странно к этому отнесся — словно и не удивился. Во всяком случае, не ужаснулся, как я. Просто как-то вдруг сразу устал — так бывает, когда услышишь дурные вести. А когда я ему сказала, что единственный способ исправить положение — это предложить вам вашу работу обратно, он наотрез отказался. Я с ним спорила, пыталась убедить — он был непреклонен. Он даже не хочет сказать мистеру Инскипу, что вас уволили по ошибке, да и меня попросил никому слова Пэтти не пересказывать. Это так несправедливо! — пылко заключила она. — Но я решила, что если уж никто об этом знать не должен, знайте хоть вы. Вам, наверное, не легче от того, что я и отец узнали наконец правду, но я хочу, чтобы вы знали: мне очень, очень стыдно за свою сестру, за то, что она сделала.
Я улыбнулся ей. Ее серые глаза смотрели прямо на меня, и я увидел в них искреннее, глубокое сожаление. Она принимает коварство Пэтти так близко к сердцу еще и потому, что считает: жертвой оказался ни в чем не повинный, беззащитный конюх.
Разумеется, Октобер не мог объявить во всеуслышание, что я — невинный ягненок, даже если бы очень этого хотел (что, кстати, сомнительно): такая новость быстро долетела бы до Хамбера.
То, что вы сейчас рассказали, для меня ценнее всякой работы. Мне так хотелось, чтобы ваш отец поверил, что я ничего вашей сестре не сделал! Ваш отец мне нравится, я уважаю его. А снова взять меня на работу он не может, тут он прав. Это все равно, что сказать вслух: моя дочь — лгунья, а то и еще кое-что. Поэтому лучше оставим все как есть.
Какое-то время она молча смотрела на меня. На лице ее отразилось облегчение, потом удивление и, наконец, недоумение.
— Вы хотите какую-нибудь компенсацию?
— Нет.
— Я вас не понимаю.
— Всего не объяснишь. — Я с неохотой поднялся.
— Пожалуй, буду двигаться. Спасибо, что пригласили приехать. Я знаю, что вы всю неделю промучились — готовились к разговору со мной, и, поверьте, я очень вам за все благодарен, так, что и словами не выразишь.
Она взглянула на часы, поколебалась.
— Время сейчас как будто не совсем подходящее, но, может, все же выпьете чашечку кофе? Все-таки приехали издалека.
— С большим удовольствием, — не стал отказываться я.
— Вот и хорошо… Тогда посидите, я приготовлю.
Она открыла стенной шкаф, в одном углу которого я увидел раковину с зеркалом, а в другом — маленькую газовую плиту и полки для посуды. Она налила чайник, зажгла горелку, поставила на низкий столик между двумя креслами чашки и блюдца. Все ее движения были рациональными и в то же время изящными. Девушка без лишних комплексов. В стенах колледжа, где голова ценится больше родословной, она своим титулом не пользуется — уверена в себе. Не постеснялась пригласить в комнату какого-то несчастного конюха да еще предложила ему остаться на чашечку кофе, хотя без этого можно было обойтись, разве что из вежливости. Молодец.
Я поднялся, шагнул было к книжным полкам и вдруг оказался лицом к лицу со своим отражением в зеркальной двери комода.
Я задумчиво смотрел на себя. Собственно говоря, последний раз я видел себя в полный рост несколько месяцев назад, в лондонском доме Октобера, и, пожалуй, сейчас впервые смотрел на конюха Дэна со стороны. Время сделало свое дело.
Волосы сильно отросли, бачки кустились уже ниже мочки уха. Мой австралийский загар давно вылинял, и кожа стала какой-то бледно-желтой. Лицо застывшее, напряженное, во взгляде — подозрительность. Раньше я за собой такого не замечал. Кроме того, я был одет в черное с ног до головы и едва ли внушал доверие. Скорее, так выглядят люди, опасные для общества.
Я увидел в зеркале ее отражение: она смотрела на меня.
— Кажется, вам не очень нравится, как вы выглядите, — сказала она.
Я обернулся.
— Вы правы, — с кривой улыбкой ответил я. — Кому такое может понравиться?
— Как сказать… — Она вдруг лукаво улыбнулась. — К примеру, выпусти вас гулять по нашим коридорам… Впрочем, если вы не догадываетесь, какое впечатление… Может, кто-то и дал бы от ворот поворот, но вообще-то, я начинаю понимать, почему Пэтти хотела… то есть… что она… — И в полном смущении Элинор умолкла.
— Чайник кипит, — вовремя нашелся я.
С облегчением она повернулась ко мне спиной и занялась кофе. Я подошел к окну и, прижавшись лбом к холодному стеклу, принялся смотреть на пустынный двор.
Итак, это снова случилось. Несмотря на немыслимую одежду, несмотря на кажущуюся бесчестность. По какой случайности судьба наделила меня какой-то привлекательной формой черепа? Я задавал себе этот вопрос, наверное, в тысячный раз. Каждый раз, когда приходилось вспоминать о своей внешности, я чувствовал себя неловко. Бывало, она обходилась мне дорого. Я потерял по крайней мере двух богатых клиентов: им не понравилось, что их жены смотрели не столько на лошадей, сколько на меня.
Но у Элинор это, скорее всего, просто минутное затмение. Она слишком разумна и, конечно, не позволит себе завести интригу с бывшим конюхом своего отца. Что до меня… нет, руки прочь от сестер Таррен, от обеих. Только что вырвался из огня и сразу в полымя! Увольте. Жаль, конечно. Элинор мне нравилась.
— Кофе готов, — объявила она.
Я вернулся к столику. Она взяла себя в руки. Предательских озорных огоньков в глазах уже не было, она даже как-то посуровела, — наверное, жалеет о своих словах и вообще не хочет, чтобы я вдруг воспользовался ее минутной слабостью.
Она протянула мне чашечку, предложила печенье, и я не стал отказываться — ведь на обед у Хамбера я съел кусок хлеба с маргарином и жестким, безвкусным сыром, да и ужин будет не лучше. По субботам всегда так. Хамбер прекрасно знал, что мы набиваем желудки в Поссете…
Мы степенно поговорили о лошадях ее отца. Я спросил, как поживает Искрометный. Все отлично, сказала она, спасибо.
— Я вырезала о нем заметку из газеты. Хотите посмотреть? — спросила она.
— Да, интересно.
Я вместе с ней подошел к столу. Она открыла ящик, полный бумаг и всякой всячины.
— Должна быть где-то здесь. — И Элинор начала выкладывать бумаги на крышку стола.
— Не беспокоились бы вы, — вежливо сказал я.
— Нет-нет, я хочу ее найти. — Она выложила на стол горстку каких-то мелких предметов.