– Но как конкретно эта… эстафета смерти передается другому человеку?
Мидорикава равнодушно пожал плечами.
– Да очень просто. Если кто-нибудь тебя выслушает, поймет, осознает твою ситуацию и согласится принять – эстафета переходит к нему. Вот и все. Можно и вслух произнести. Руку ему пожал – и дело сделано. Ни подписей, ни печатей, никаких контрактов. Все-таки не торговая сделка.
Хайда озадаченно покрутил головой.
– Непросто, видимо, найти человека, который согласится принять на себя чью-то смерть?
– Да, в этом главная сложность, – кивнул Мидорикава. – Кто же из нормальных людей станет реагировать всерьез, если его попросят: «Извините, вы случайно за меня не помрете?» Разумеется, собеседника нужно выбирать очень тщательно. И вот тут-то разговор пойдет позаковыристей…
Пианист медленно огляделся, откашлялся. И продолжал:
– Знаешь ли ты о том, что у каждого человека существует свой цвет?
– Нет, не знаю.
– Ну, тогда слушай. У каждого человека есть определенный цвет, такое сияние вокруг тела. Примерно как подсветка у автомобиля. Так вот, я это сияние видеть могу.
Он подлил себе в чашечку саке и медленно, с явным удовольствием выпил.
– Способность видеть, кто какого цвета? Это что-то врожденное? – с сомнением спросил Хайда.
Мидорикава покачал головой.
– Нет, не врожденное. Скорее, нечто вроде переходящего статуса. Который получают те, кто согласился принять на себя чужую смерть. Так он и переходит от одного человека к другому. Сейчас им наделен я.
Хайда промолчал. Что на это сказать, он понятия не имел.
– Человеческие цвета бывают приятными и отталкивающими. Веселыми и грустными. Одни погуще, другие пожиже. От всего этого сильно устаешь, потому что видишь их, даже когда не хочешь. Я не хочу больше находиться среди людей. Потому и приехал в горы.
И тут Хайду осенило.
– Значит… у меня тоже есть цвет, и вы его видите?
– Да, конечно, – кивнул Мидорикава, – отлично вижу. Хотя что это за цвет, говорить тебе не стану. Но главное – я могу передать этот жребий только человеку определенного цвета и определенного типа сияния. К кому попало он перейти не может.
– И много таких людей на свете? Такого цвета и такого сияния?
– Нет, совсем немного. Из того, что я видел, такие люди встречаются примерно один на тысячу, если не на две. Отыскать их трудно, однако можно. Куда сложнее найти место и время для того, чтобы оказаться с ним лицом к лицу так, чтобы он внимательно тебя выслушал. Ты даже не представляешь, как это непросто.
– Но что это за люди, которые соглашаются принять чужую смерть на себя?
Пианист улыбнулся.
– Что за люди? Да я и сам не понимаю. Знаю только, что у них такое-то сияние такого-то цвета, вот и все. Чисто внешние признаки. Но, раз уж мы об этом говорили, думаю, все они – люди, которые не боятся Скачка. Каждый по своей причине.
– Не боятся – это ладно. Зачем вообще совершать этот Скачок?
Мидорикава выдержал паузу. В наступившей тишине журчанье реки за окном словно бы стало громче. И вдруг он усмехнулся.
– Хочешь узнать, в чем интрига?
– Рассказывайте, – попросил Хайда.
Мидорикава вздохнул.
– В миг, когда ты соглашаешься принять чужую смерть на себя, ты наделяешься особыми свойствами. Можно сказать, у тебя появляется дар. Различать людей по цветам – лишь побочное свойство. Главное – в том, что ты получаешь возможность резко расширить границы сознания. Ну вот как раскрываются «двери восприятия» у Олдоса Хаксли. Твое сознание становится абсолютно чистым, без примесей. Все туманы рассеиваются, все становится ясным. И твоему взору предстают невидимые для обычных людей картины.
– А ваша способность играть, как тогда, в школе – той же природы?
Мидорикава покачал головой.
– Нет, на фортепьяно я играю сам. Не зря ведь занимаюсь этим уже столько лет. А восприятие существует самостоятельно и никак особо не проявляется. Его нельзя использовать для собственной выгоды. Что это такое – словами не объяснить. Можно лишь испытать на себе. Одно могу сказать: если тебе хоть раз откроются границы истинной реальности, мир, в котором ты родился и жил до этих пор, покажется тебе пугающе плоским, никчемным. В тех границах нет ни логичного, ни алогичного. Ни Добра, ни Зла. Там все сливается в единое целое. И ты становишься частью этого целого. Просто выходишь из своей телесной оболочки и начинаешь существовать, так сказать, метафизически. Превращаешься в одну сплошную интуицию. Великолепное ощущение, хоть и очень горькое. Ибо нет ничего печальнее, чем в последний момент осознать, что вся прожитая тобою жизнь была так безрадостна и неглубока. И душа твоя содрогается, не понимая, как ты мог выносить подобную жизнь.
– И вы считаете, что даже ценой принятия на себя чужой смерти, даже получив такие способности совсем ненадолго, это все равно стоит пробовать?
Мидорикава кивнул.
– Безусловно, стоит. Гарантирую.
Хайда надолго умолк.
– Что? – пряча улыбку, спросил пианист. – Думаешь, не принять ли подобную эстафету?
– У меня еще вопрос…
– Валяй.
– Уж не обладаю ли я тем цветом и той силы сиянием? И уж не я ли – тот самый «один из тысячи, если не двух»?
– Именно так. Я это понял, как только тебя увидел.
– Значит, я тоже – человек, который стремится к Скачку?
– Как сказать… Не знаю. Этого мне не понять. Может, тебе проще спросить у самого себя?
– Но вы же сказали, что не хотите передавать эстафету.
– Не обессудь, – кивнул пианист, – но я уж лучше так и помру. Нет, никому передавать это право я не собираюсь. Такой вот из меня торгаш – не желает товар продавать.
– Что же станет с эстафетой, если вы умрете?
– Что станет? Тоже не знаю. Хотя что с нею может стать? Наверно, так и кончится вместе со мной. А может, останется в какой-либо форме и будет переходить дальше от одного человека к другому. Как Кольцо Нибелунгов у Вагнера. Этого я не знаю, да, если честно, и знать не хочу. За то, что будет после моей смерти, я отвечать не могу.
Хайда попытался в уме привести в порядок услышанное. Но это у него получилось с трудом.
– Ну и как тебе все это? – спросил Мидорикава. – Вне всякой логики, верно?
– Очень интересный разговор. Но уж очень неправдоподобный, – искренне ответил Хайда.
– И все потому, что отсутствует логическое объяснение?
– Совершенно верно.
– И еще потому, что нет никаких доказательств?
– То есть вы предлагаете мне купить кота в мешке? Так, что ли?
– Вроде того, – кивнул пианист. – Что такое Скачок – не поймешь, пока сам не испытаешь. А тогда уже и доказательства не нужны. Прыгать или нет – вот и весь вопрос. И ничего посередине.
– А вам не страшно умирать?
– Сама смерть – не страшная. Правда. На моих глазах умирало много трусливых, гадких людишек. И даже у них это получалось. Значит, получится и у меня…
– И что же случается после смерти?
– Загробный мир, загробная жизнь… Ты об этом?
Хайда кивнул.
– О таких вещах я решил не думать. – Мидорикава почесал подбородок. – Сколько тут ни думай, правды все равно не узнаешь, а если и узнаешь – не проверишь никак. Только время зря потратишь. Чревато примерно тем же финалом, что у твоей гипотезы.
Хайда глубоко вздохнул.
– Зачем же вы все это мне рассказали?
– До сих пор я об этом никому еще не рассказывал и не собирался. – Он залпом выпил очередную чашечку саке. – Думал, так и уйду себе тихо, без лишних слов. Но когда встретил тебя, подумал – вот человек, которому, возможно, и стоит обо всем этом рассказать.
– Даже не важно, поверю я в вашу историю или нет?
Глаза Мидорикавы начали слипаться. Он слегка зевнул, а потом ответил:
– Поверил ты или нет, мне совершенно все равно. Важно, что рано или поздно ты все равно поверишь. Когда-нибудь и твоя жизнь подойдет к концу. И тогда – уж не знаю, как тебе придется умирать, – ты непременно вспомнишь эту историю. И постигнешь ее логику – всем своим существом. Истинную логику. Зерно которой я только что в тебе посеял.
За окном, похоже, снова пошел дождь. Очень тихий. Совсем неслышный из-за журчания реки – лишь едва повлажневший воздух подсказал.
И тут Хайде почудилось, будто в тесном гостиничном номере происходит нечто невероятное, противоестественное, небывалое. Нечто вроде бреда наяву. В неподвижном воздухе вдруг запахло Смертью. Разложившейся плотью. Но это, конечно, ему только почудилось. Пока еще здесь все живы.
– Ты, наверно, вернешься в свой университет, – тихо сказал Мидорикава. – Обратно в реальную жизнь. Живи ею на полную катушку. Какой бы скучной и никчемной ни казалась, она стоит того, чтобы жить. Уверяю тебя. Безо всякой иронии. Просто лично для меня она тяжела, и я не могу с нею справиться. Такая вот слабость во мне с рождения. Заползаю, как умирающая кошка, в тихое и темное место и жду своего часа. Ну и ладно, тоже неплохо. А ты не такой. У тебя есть сила, чтобы вынести эту тяжесть. Чтобы сплетать из нитей логики ценность жизни ради жизни – и пришивать к своей коже, пока она не срастется с тобой воедино…
– На этом история заканчивается, – объявил Хайда-младший. – Через два дня после этого разговора, когда отец отлучился куда-то по делам, Мидорикава ушел из гостиницы. Так же, как и появился, – с сумкой через плечо, спустился на три километра по горной дороге до автобусной остановки и уехал. Куда – не сообщил. Просто заплатил за последние сутки постоя и сгинул. Отцу передать ничего не просил. Оставил после себя только стопку дочитанных детективов. Вскоре после этого отец вернулся в Токио. Восстановился в вузе, продолжил учебу. Повлияла ли встреча с Мидорикавой на его решение закончить странствия, сказать не могу. Но из того, как он об этом рассказывал, очевидно, что эта история запала ему в душу, и очень глубоко.
Хайда устроился поудобней на диване и длинными пальцами почесал лодыжку.
– Вернувшись в Токио, отец попытался найти джазового пианиста по фамилии Мидорикава. Но не нашел. А возможно, фамилия та была вымышленной. В общем, помер ли тот пианист месяц спустя или нет, так до сих пор и неизвестно.
– Но твой отец пока жив, так? – уточнил Цкуру.
Хайда кивнул.
– Да, жив-здоров…
– И что же, поверил он в историю Мидорикавы? Или, наоборот, решил, что это мастерски сочиненная небылица?
– Да кто ж его знает… Видимо, когда он ее слушал, для него не стоял вопрос, верить или нет. Скорее, он проглотил ее как некую удивительную притчу. Точно удав – сначала запихнет в себя добычу, а потом не спеша переваривает.
И Хайда глубоко вздохнул.
– Ну вот, совсем уже носом клюю… Может, поспим?
Стрелки часов перевалили далеко за полночь. Цкуру отправился в спальню, а Хайда постелил себе на диване и выключил в гостиной свет. Переодевшись в пижаму, Цкуру забрался под одеяло – и вдруг услыхал мелодичное журчание речки Таникавы. Но это, конечно, ему только послышалось. Центральный Токио, откуда здесь реки.
Вскоре Цкуру уже спал как убитый.
А в эту ночь произошло сразу несколько странных событий.
6
Цкуру пригласил Сару Кимото на ужин по электронной почте. С их прошлой встречи в баре на Эбису прошло уже пять дней. Ответ пришел аж из Сингапура. В Японию она вернется через два дня. А на третий день будет суббота, и у нее как раз свободный вечер. «Было бы очень кстати. У меня тоже есть что с тобой обсудить», – писала она.
Есть что обсудить? О чем она, Цкуру понятия не имел. Но от мысли о встрече с Сарой на душе посветлело, и он вновь ощутил, как сильно эта женщина притягивает его. Теперь, после нескольких дней разлуки, ему стало казаться, будто он теряет нечто очень важное, а в груди засела тупая боль. Ничего подобного он не переживал уже очень давно.
А два дня спустя, несмотря на субботу, он совершенно замотался на службе.
В проекте, который он разработал для одной из частных линий метро, вдруг обнаружились несовпадения разных типов вагонных шасси, что угрожало безопасности пассажиров (и почему нельзя было прислать такие важные данные раньше?), и Цкуру пришлось срочно решать, как переоснастить платформы сразу на нескольких станциях. Засидеться пришлось почти до сумерек[19], но он приналег, чтобы все успеть и к вечеру освободиться. Как был, в деловом костюме, он поехал встречаться с Сарой на Аояму. В вагоне метро глубоко уснул и чуть не проспал пересадку на Акасака-Мицукэ.
– Похоже, ты очень устал, – сказала Сара, взглянув на него.
Цкуру наскоро объяснил ей, чем в последнее время занят.
– Хотел принять дома душ и переодеться, но не успел, – признался он.
Сара достала из фирменного пакета красиво упакованную коробочку, плоскую и длинную, и протянула ему.
– Это тебе от меня, – сказала она.
Цкуру открыл. Внутри оказался галстук. Благородно-голубой, из чистого шелка. «Ив Сен-Лоран».
– Увидела в дьюти-фри в Сингапуре. Мне показалось, тебе будет очень к лицу.
– Спасибо. Отличный галстук.
– Хотя, конечно, некоторые думают, если галстуки дарит – значит, не любит…
– Я так не думаю, – успокоил ее Цкуру. – Мне и в голову бы не пришло специально пойти и купить себе галстук. А тут мне его даришь ты, да еще и такой элегантный. Отличный выбор!
– Ну и отлично, – сказала Сара.
Цкуру тут же стянул с шеи свой галстук в узкую полоску, и Сара повязала ему новый.
С темно-синим летним костюмом и белой сорочкой галстук сочетался весьма удачно. Наклонившись над столиком, Сара привычным жестом поправила узел. До него донесся тонкий аромат ее духов.
– Очень тебе идет! – объявила Сара с улыбкой.
Старый галстук остался лежать на столике – он выглядел еще потрепанней, чем о нем привык думать хозяин. Как некрасивая привычка, от которой не можешь избавиться. «Надо бы следить за внешним видом», – подумал Цкуру. Когда день за днем корпишь над чертежами в железнодорожной компании, на собственную внешность перестаешь обращать внимание. Вокруг почти все – мужчины. Сел за стол, снял пиджак, ослабил галстук, закатал рукава – и за работу. Иногда приходится выезжать на станции. Но и там никому нет дела до того, какие на Цкуру сорочка, галстук или костюм. А вот регулярных свиданий с дамой у него не случалось уже очень давно…
Подарок от Сары он получил впервые и по-настоящему ему обрадовался. Самое время узнать, когда у нее день рождения, подумал он. Нужно будет и ей подарить что-нибудь. Только б не забыть… Еще раз поблагодарив ее, он свернул старый галстук и спрятал в карман.
Они сидели во французском ресторане на цокольном этаже небоскреба «Минами-Аояма». Ресторан порекомендовала Сара. Не слишком роскошный. Не очень дорогой. Напоминает обычное бистро, но столы больше, а кресла шире, и разговаривать куда уютней, да и сервис приятный. Они заказали графин красного и принялись изучать меню.
На Саре были платье в цветочек и тонкий белый кардиган. Смотрелось очень элегантно. Сколько она у себя в компании получает, Цкуру, конечно, не знал. Но, похоже, экономить на одежде не привыкла.
За ужином она рассказывала о работе, из-за которой ездила в Сингапур. О том, как торговалась за стоимость отеля, выбирала правильные рестораны и удобный транспорт, утрясала программу передвижения, проверяла уровень медицинских услуг – в общем, о целой куче всего, что необходимо сделать для организации группового тура. Составляешь длинный список вопросов, потом весь день их решаешь и вычеркиваешь один за другим. Каждое место, куда придется везти народ, осматриваешь заранее и изучаешь до мелочей. Примерно такой же порядок действий, что и перед началом строительства новой станции. Слушая Сару, он в который раз восхищался ее деловитостью и профессионализмом.
– Похоже, скоро придется съездить туда снова, – добавила она. – Ты бывал когда-нибудь в Сингапуре?
– Нет… Я, если честно, даже из Японии ни разу не выезжал. По работе иностранных командировок не бывает, а путешествовать одному душа не лежит.
– В Сингапуре очень здорово. И еда вкусная, и пляжи прекрасные буквально повсюду. Вот поехали бы вместе, я бы тебе все показала!
Цкуру представил, как едет с ней отдыхать за границу. Эта мысль показалась ему замечательной.
Постепенно бокал Цкуру опустел; остальное вино из графина допила Сара. К алкоголю, похоже, она была стойкой: сколько ни пила, даже цвет лица у нее не менялся. Цкуру заказал тушеную говядину, Сара – запеченную утку. Затем долго выбирала десерт. Цкуру попросил себе кофе.
– После нашей прошлой встречи я много думала, – сообщила Сара, отхлебнув зеленого чая. – Ну, про четверку твоих школьных друзей. И про ваш «нерушимый союз», и про chemistry…
Цкуру едва заметно кивнул.
– Эта история про ваш Союз Пятерых сильно меня зацепила, – продолжала Сара. – В моей жизни ничего подобного никогда не случалось.
– Наверное, как раз такого опыта лучше вообще не иметь, – заметил Цкуру.
– Потому что в итоге он истерзал тебе душу?
Цкуру кивнул.
– Понимаю, – сказала Сара, прищурившись. – И все-таки, несмотря на такой тяжелый удар в конце, несмотря на всю свою обиду на них, разве ты не рад, что встретил их в жизни? Когда людские души срастаются друг с другом так плотно, что и лезвия не просунуть, – это огромная редкость. А если учесть, что вас было сразу пятеро, иначе как чудом и не назовешь.
– Да, это и было чудом, а для меня – настоящим благом, ты права, – ответил Цкуру. – Но, лишившись его, я провалился в кошмарную пустоту. Одиночество. Бездну… Словами не описать.
– Но прошло шестнадцать лет. Ты не просто вырос, тебе далеко за тридцать. Что бы ты ни пережил тогда, может, пора уже оправиться от потери?
– Оправиться? – эхом переспросил Цкуру. – Что конкретно ты имеешь в виду?
Сара положила руки на столик, чуть раздвинула пальцы. На ее левом мизинце блестело кольцо с чем-то вроде маленького бриллианта. Несколько секунд она смотрела на это кольцо, не отрываясь. Затем подняла голову.