– Уверяет он! Он уверял, что «человеческие части тела разбросаны кусками по всему песку возле сторожки...». Вот, это я его показания читаю! Теперь оказывается, «человеческих частей кусками» не было совсем? Ну, хоть что-нибудь путное нашли?
– Ногу – ту, которая одна была целая, – так и не нашли. Либо у этого придурка с головой не того, либо он нажрался накануне, как свинья, либо... я не знаю что.
– Значит, сторожа просто разыграли? Да, злая получилась шутка... Но арест старика... Я вижу, Саша, ты с большим энтузиазмом отнесся к этому делу. Только все это – фигня на свинячьем сале! Зачем старика задержали, объясни мне? Ты будешь меня уверять, что этот старый мухомор проворачивал все эти дела со стройматериалами? Он, по-твоему, и бульдозер топил, и сторожку поджигал, и все остальные художества тоже его?
– Но собака привела к его дому...
– Так там, наверное, очень вкусно пахло, возле его дома, вот она, зараза, туда и поперлась... Так, выходит, вся вина старика в том, что он зарезал свинью?
– ...И подбросил ее мослы к сторожке, и кровью все там полил.
– А ты это видел, что уверяешь меня в этом, или есть другие свидетели? А если это не он? Вот тут он именно так и говорит: мол, я только зарезал хавронью и оставил мослы и кровь во дворе, а ночью кто-то все это позаимствовал. Другими словами, нагло спер. И как ты собираешься доказывать вину старика? Ты что думаешь, Саша, этот ветеран войны с Наполеоном партизанил и вел подрывную деятельность на стройплощадке? Помоложе-то там никого не нашлось? Есть у него сын или внук?
– Есть внучка, девчонка, только-только школу закончила...
– Ну, эту анорексичку с косичкой мы видели. Господи, в чем только душа держится? Смотреть страшно, как будто вчера из концлагеря...
– Да? А мне такие нравятся, – пожал плечами Саша.
– Так тебе лет сколько? Двадцать шесть? Ах, двадцать семь! Так ты у нас еще зеленый. Мне такие в восемнадцать нравились, а в двадцать пять, когда я женился, нравились уже девушки с формами. А после родов у моей жены стали такие формы... Так, мы, кажется, отвлеклись... Я имею в виду, в городе у старика есть кто из близких родственников?
– Нет, дочь и зять погибли семь лет назад, я узнавал; старик живет с внучкой, это практически его единственная родственница, во всяком случае, близкая.
– Так, старика задержали зря... Хотя подожди. Может, и не зря. Может, тот, кто все это делает, теперь как-то проявится, когда узнает, что дедушку ни за что держат в СИЗО? А, как ты думаешь, Саша? Может, вообще сделать вид, что вина дедульки доказана и что мы его «закроем», и надолго?..
– Не думаешь же ты, Паша, что этот наш вредитель полей и огородов кинется освобождать старика из СИЗО?
– Ну, кинуться-то он, понятно, не кинется, но как-то себя проявит. Если он такой благородный, что защищает хуторян, то он не допустит, чтобы невиновный сидел в тюрьме.
Саша только пожал плечами. Паша снова начал читать материалы дела.
– Ты мне, Саша, вот что еще скажи: что ты накопал на этого журналюгу Богоборцева?
– На Богоборцева? А, да, накопал кое-что...
Саша достал из стола еще одну папку.
– Вот... Список друзей; их, кстати, много... Родители у него за границей... Можешь сам посмотреть.
– Что здесь? – Паша принялся листать документы из новой папки.
– Богоборцев то наш, оказывается, дружит с опальным депутатом Черепковым.
– Этого правдоискателя нам только здесь не хватало!
– А что, может, на них двоих и повесим это дело?
– Как? Саш, ты хоть иногда думай, что говоришь! Депутат Черепков с журналистом на пару сожгли сторожку на каком-то диком хуторе в лесу? Разбросали там свинячьи ноги и полили все свинячьей же кровью?..
– А чтобы навредить нашему Чиндяйкину...
– Ну, ну... Нас за это в психушку отправят, и хорошо, если только туда... Ты, кстати, вчера, когда на хуторе был, с Угорцевым разговаривал, как я тебя просил?
– Само собой.
– Ну? Что он сказал? Саш, что я из тебя все тяну, как фашист из партизана? Сам не догадываешься рассказать?
– Паш, да я даже не знаю, что и рассказывать... Короче, Угорцев подтвердил ранее имеющиеся у нас сведения: сын Матвей у него был единственным, погиб два с половиной года назад в Чечне. Теперь... как бы это сказать?.. Его дух или призрак бродит по окрестностям и того... защищает родителей.
Паша смотрел на своего помощника, как на идиота. Когда тот закончил и развел руками, мол, вот вам, получите, что хотели, Паша мрачно спросил:
– Саш, а ты перед тем, как на хутор ехать, часом, не выпил?
– Я не пью! – огрызнулся обиженно помощник и сделал вид, что увлеченно читает какой-то документ.
– А почему тогда такую ахинею несешь? Дух, призрак... оперы... Видел такую передачу по «ящику»? «Призрак оперы» называется.
– Не видел, – снова огрызнулся Саша, не поднимая головы.
– Посмотри, тебе полезно будет. Так вот, там, в телевизоре, призрак может быть, а у нас здесь никаких призраков, тем паче духов, не может быть по определению!
– А между прочим, Паша, и другие жители хутора подтвердили, что сын Угорцевых являлся...
В это время зазвонил телефон на столе Павла Сергеевича. Он снял трубку.
– Да, – устало и недовольно сказал он, но, выслушав говорившего, вдруг встрепенулся: – Что?.. Сторожа?..Те самые?.. Где?.. Так везите их к нам, черт вас подери!
* * *Когда Толян и Гаврилыч появились в допросной, опасливо озираясь по сторонам, Саша и Паша приступили к своим обязанностям по всем правилам детективного жанра. Допрашивать их решили не просто так, а играя в «плохого» и «хорошего» следователя.
– Вот они, дезертиры! Вы почему сбежали со стройки, мать вашу так и эдак? – без всяких предисловий заорал на них Паша так, что сторожа едва не попадали со стульев. – Вам же велено было охранять стройматериалы!
– Так мы, начальник, того... испугались больно... Вот и сбежали.
– Чего вы испугались? Говорите! – продолжал орать Паша, напустив на себя самый грозный вид, на какой только был способен.
– Так ведь напали на нас...
– Кто, черт вас побери, на вас напал?
– Нечистая сила напала. Избила нас...
– Слушай, Саша, да ведь они пьяны! Ты посмотри на них: морды и глаза красные, языки заплетаются... Сознавайтесь, придурки, напоролись с утра пораньше?
– Никак нет, начальник, мы тре-трез-вые!
– Как трезвые, кретины, когда вы еле языками ворочаете?
– Да мы всего-то по пол-литра самогонки выпили. А это не водка, это лекарство, между прочим... А нечистая сила на нас, правда, напала. Избила нас... у меня еще и мобильник отняла... А шея до сих пор болит, между прочим...
– Что вы несете, олухи?! Зачем нечистой силе мобильник, мать вашу?!
– А мы почем знаем? Ты, начальник, на нас не ругайся, мы еле ноги оттуда унесли...
– Я вот вас обоих посажу лет на пять каждого...
– За что, начальник? Мы и так пострадавшие: нас избили, связали...
– Ну, тише вы, тише, Павел Сергеевич, – начал останавливать коллегу «добрый» следователь Саша. – Что вы на них так орете? Может, они и в самом деле не виноваты... Так кто именно вас избил, товарищи? Вы лица нападавших видели?
Тон Саши был по-отечески мягким и сочувственным, и сторожа повернули свои испуганные взоры к нему.
– Нет... Честное слово, гражданин начальник, лиц не видели...
– Что дальше было?
– Потом пришел Матвей и освободил нас...
– Кто, простите, пришел?
– Матвей. Парень такой, молодой...
Саша посмотрел на коллегу.
– Как он был одет, этот парень?
– В военную форму, такую... всю пятнами, пятнами...
– Пятнами... Понятно. – Саша снова бросил быстрый взор на Пашу. – А как он выглядел? Какое у него лицо, фигура?
– Лицо? – Сторожа переглянулись. – Молодое лицо, хорошее такое лицо... А фигура? Фигура такая... хорошая фигура...
– Да вас не спрашивают, мать-перемать, хорошая или плохая у него фигура! Черт! – рявкнул Паша, не выдержав, на бестолковых сторожей. – Какая именно у него фигура?
– Большая! Ну, в смысле высокий он. Высокий, и выправка у него такая, знаете, как у военного...
Саша многозначительно посмотрел на своего непосредственного начальника. Паша мрачно молчал и кусал нижнюю губу.
– И он, значит, представился вам Матвеем? – продолжил допрос Саша.
– Ну, да. Мы знакомиться стали, он и говорит: меня, мол, Матвеем зовут...
– А больше он про себя ничего не рассказывал?
Сторожа переглянулись.
– Говорил, что родителям помогает, – вспомнил обрадованный Гаврилыч.
– Родителям, – выдохнул следователь, – что ж, это хорошо, что родителям... А может, это он вас связал?
– Нет, мы не видели, кто нас связывал; да мы без чувств были. Меня по башке треснули, а его вон – по шее. Так треснули, что до сих пор болит, – пожаловались Толян с Гаврилычем.
– А в деревню к тетке вас Матвей отправил? – продолжал выспрашивать Саша.
– Ну, да... Здесь, говорит, опасно, вон какие дела творятся! Один раз на вас уже напали, а потом и совсем прибить могут. А вы поезжайте, говорит, отдохните у родственников, а здесь пока все уляжется...
– А на дорогу он вам денег дал?
– Нет, нас его друг отвез. Бесплатно! Хороший человек этот Матвей, ей-богу! Добрый... – Гаврилыч покосился на Пашу: вот так, мол, не то что ты, зверюга. Только орать и можешь.
– Добрый, значит? – усмехнулся Паша себе под нос.
– Чего, начальник, сказали? – повернулся к нему ухом Гаврилыч.
– Да ничего, это я так, о своем, о девичьем...
Саша задал еще несколько вопросов сторожам, но они больше ничего не знали и ничего толком не могли объяснить.
Взяв с них подписку о невыезде, «добрый» следователь Саша отпустил задержанных восвояси. Когда дверь за мужчинами закрылась, он повернулся к коллеге и посмотрел на него вопросительно.
– Что теперь скажете, Павел Сергеевич? – В голосе Саши сквозила насмешка. – И эти видели Матвея...
– Эти алкаши? Ты хочешь сказать, их показаниям можно верить? Напоролись, поди, и потому не увидели, кто именно на них напал.
– А Ермицкий уверял, что сторожа у него непьющие.
– Ага! Вон они – непьющие! А насчет того, что они видели Матвея, скажу только одно: мистика нам ни к чему. Во всяком случае, призрака на скамью подсудимых мы посадить не сможем, юриспруденция до такого уровня еще не дошла. Отсюда вывод: берем за жабры того, кому можно предъявить наши милицейские претензии. Ну, то есть полицейские. Ищем, как всегда, кому выгодно, а выгодно, как ты, Саша, верно подметил, политическим противникам нашего Никанора Никодимовича, то есть Черепкову и Богоборцеву.
– Может, их арестовать? На всякий случай, – предложил Саша и тут же поправился: – Я, конечно, имею в виду этого ушлого журналюгу.
– А что, арестуем и журналюгу. Можно еще и отца Матвея посадить до кучи. Посмотрим тогда, как его сынуля-призрак будет папашу вызволять!.. И еще, Саш, давай проверим хоть одного из друзей покойного Матвея Угорцева. Может, все-таки не такие они и инвалиды?
– Так кого же проверить? – растерянно глядя в список, осведомился Саша.
– Да вот хотя бы этого... Владимира Андреевича Строгова... Вызови его к нам, и желательно не повесткой, это будет долго. Позвони ему сам и пригласи... на беседу. – Паша хитро подмигнул коллеге и снова погрузился в чтение документов.
***Этим же утром Владимир проснулся в хорошем расположении духа. Конечно, дедушка Даши сидит пока в кутузке, но этопока. Скоро они его освободят, обязательно освободят. Сегодня-завтра сюжет с хутора покажут по телику в новостях, и ментам дадут по шапке за задержание старого человека, не имеющего к тому же отношения к событиям на стройке. А главное, к этому вопросу будет привлечена общественность.
Он сходил в туалет, вернулся в комнату и взял в руки шестикилограммовые гантели. Конечно, в больную руку можно было взять и «трешку», но он решил не жалеть ее сегодня. Пусть работает наравне со здоровой. Он вскидывал руки с гантелями вверх, разводил в стороны, опускал вниз. Потом он медленно поднимал их вверх, чувствуя, как напрягаются все мышцы, так же медленно опускал. Потом он раз двести сделал упражнение «ножницы». Левая рука начала потихоньку ныть. Владимир поморщился, но продолжил занятия. Рука начала болеть сильнее. Он стиснул зубы. Все, никаких ей поблажек! Мало он с ней нянчился? Этот чертов резиновый мячик уже во сне ему снится!..
Так, теперь упражнения для пресса. Владимир лег на пол, засунул ступни под диван, руки с гантелями закинул за голову. Можно, конечно, было взять и трехкилограммовые для такого упражнения, но он решил сегодня покачаться как следует! Итак, пятьдесят упражнений на пресс. Поехали!..
Часа через полтора интенсивных занятий он почувствовал себя как взмыленный конь, вспахавший добрую половину колхозного поля.
Душ с мылом и жесткой мочалкой, плюс обливание холодной водой – самой холодной, какая только может течь летом из крана – и Владимир вышел из ванной свежим, бодрым и чувствующим себя заново рожденным. Если бы еще не ныла рука... Но это не такая уж большая проблема: у него есть хорошая мазь, дорогая, но зато потрясающе эффективная. Он достал баночку из аптечки, открыл белую крышечку. Мазь воняла так, словно была сделана из экскрементов скунса. Понюхав ее в первый раз, он отшатнулся от нее и объявил доктору, что никогда не будет пользоваться этим дерьмом. Но, пересилив себя и помазав серьезно болевшую тогда руку, Володя сделал для себя одно интересное открытие: не все то дерьмо, что им пахнет. Он все-таки стал пользоваться мазью, сначала регулярно, но по мере выздоровления все меньше и меньше. И вот теперь он мазал руку только в случае необходимости, когда доводилось перетрудить ее.
Закончив с рукой, он отправился на кухню. Сейчас он приготовит себе кофе и сделает омлет. Кажется, он видел в холодильнике яйца и молоко, оставленные Лидой. Да тут и кусочек сливочного масла имеется! В это время зазвонил его домашний телефон. Пришлось вернуться в комнату и взять трубку.
– Слушаю.
Ему ответил незнакомый мужской голос:
– Извините, мне нужен Строгов Владимир Андреевич.
– Я вас слушаю.
– Здравствуйте. Вас беспокоят из ОВД Ленинского района. Моя фамилия Столешников, я – помощник следователя. Вы не могли бы подъехать к нам, скажем, завтра?
Владимир насторожился. Подъехать к ментам? Это еще зачем? Голос в трубке между тем вкрадчиво продолжал:
– Владимир Андреевич, мне очень, очень нужно задать вам несколько вопросов...
– Вы вызываете меня на допрос? – прямо в лоб спросил Владимир, сделав голос как можно более удивленным.
– Ну, что вы! Какой допрос, Владимир Андреевич? Боже сохрани! Вы нужны нам как специалист... по военному, так сказать, делу. Вы же видите, я даже не присылаю вам повестку...
– Простите, а зачем я вам понадобился? По какому такому военному делу я вам могу дать консультацию?
– Ну, вы, насколько нам известно, воевали контрактником в Чечне...
«Воевали контрактником», усмехнулся про себя Владимир. Сразу видно, человек штатский.
– Вы приходите, мы здесь побеседуем...
– И на какую, простите, тему будет наша беседа?
– Я хотел бы поговорить с вами о вашем друге Матвее Угорцеве.
– Зачем говорить о человеке, который давно погиб?
– Конечно, нам этот факт известен, но, понимаете... есть некоторые обстоятельства...
Когда менты не говорят ничего конкретного, это всегда дурно пахнет. Потому что их работа – это конкретика и еще раз конкретика. Факты, и ничего, кроме фактов. А эти все «некоторые обстоятельства... так сказать... в некотором роде...» и тому подобные ничего не значащие слова с туманным смыслом – это все для писателей, философов и дипломатов. Для них чем меньше конкретики, тем лучше. А для мента это не свойственно.
Владимир как человек военный любил точность и определенность. Если бы их командир Иван Широков говорил им, отдавая приказ: «Ребята, понимаете... есть некоторые обстоятельства... Аул такой-то занят боевиками, и этот факт нам, конечно, известен... Но, если бы вы, так сказать, пошли туда на предмет уточнения этого факта...», его бы просто не поняли. В армии указания и приказы командиров всегда были четкими и вполне определенными: выбить противника из аула, уничтожить банду боевиков, захватить такое-то транспортное средство. Такие приказы невозможно понять двусмысленно, потому что второго смысла у них просто нет.
– Что конкретно вы хотите от меня? – перебил Владимир растекающегося мыслью по древу собеседника.
– Вы подойдите завтра часикам к десяти в отделение, если вас не затруднит, и мы все вам расскажем...
Почему именно завтра? До завтра он голову сломает, размышляя и прикидывая, что придумали менты. А если его тоже арестуют? Может, не ходить? Но это еще хуже: его объявят в розыск.
Нет, обязательно надо пойти, ведь у них на него ничего нет. Он нигде не засветился, он был уверен в этом. На хуторе, кроме своих, его никто не видел. Даже если бы и видели, это еще ничего не доказывает. Мало ли! Он приезжал в гости к родителям товарища, погулял по берегу озера... Не возбраняется!
Нет, надо все выяснить сегодня, чтобы не болела весь день голова от ненужных мыслей.
– Простите, господин Столешников, а нельзя мне подъехать к вам сегодня? Дело в том, что я в отпуске и хочу уехать на море. Вы застали меня совершенно случайно, я уже собирал вещи...
– О нет, нет, Владимир Андреевич, вы пока не уезжайте! Сегодня так сегодня. Я у себя, мой кабинет номер двадцать девять. Подъезжайте, я буду ждать вас.
– Хорошо. Я буду через час.
Он положил трубку и постоял с минуту, раздумывая. Пожалуй, надо предупредить Богоборцева, что его вызвали в ментуру. Да, обязательно. И еще Ивана, так, на всякий случай. Береженого, как говорится, бог бережет. Какого же все-таки черта ментам от него надо?