Расследованием, проведенным по горячим следам, было установлено, что в беспорядках участвовало около ста тысяч москвичей. Банды погромщиков действовали не только в самой Москве, но и в ее окрестностях. Пострадавшими были признаны 113 германских и австрийских подданных, а также 489 подданных Российской империи с иностранными и 90 – с чисто русскими фамилиями. Убытки составили более 50 миллионов рублей.
Конкретных зачинщиков беспорядков выявить не удалось. Одно было установлено бесспорно: столь трагические масштабы происшествия были вызваны бездействием московской полиции. Более того, градоначальник Адрианов был даже замечен во главе шествия погромщиков. Правда, следователи постарались обойти молчанием тот факт, что фактически у полиции оказались связаны руки. По неоднократным распоряжениям МВД было запрещено применять силу для разгона патриотических демонстраций. Единственное, что разрешалось полицейским, – действовать уговорами.
Виновными признали главноначальствующего над Москвой князя Ф. Ф. Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон и градоначальника А. А. Адрианова. Они были уволены в отставку.
1 июня 1915 года царем был подписан указ об обязательном увольнении с московских предприятий всех немцев и прекращении деятельности в Москве всех немецких фирм. Впрочем, до смерти напуганные иностранцы и так покидали город. Объем торговли сокращался, приближая время тотального дефицита товаров повседневного спроса.
Разгром торговых заведений был настолько силен, что и спустя месяц ощущались печальные последствия «майских безобразий». Этой теме посвятил один из своих репортажей сотрудник «Утра России»:
«В маленьком магазинчике большая распродажа. Зрелище гадкое и драматическое, сильно напоминающее то, что делается на каждом пепелище после пожара: бродят сгорбленные фигуры и вытаскивают из груд мусора более или менее сохранившиеся обломки…
Маленький этот магазинчик пострадал во время недавних прискорбных московских событий. Теперь даже не понять, чем он торговал раньше.
Все вывески оборваны и до сих пор висят, как черные лохмотья. Сплошные стекла в окнах выбиты и заменены рамами с мелкими квадратными ячейками.
На окне красуются три проломленных цилиндра и пара ботинок – рыжий и черный. Не много уцелело после событий.
На полуразрушенном прилавке навалена груда картонов, рассыпаны в диком смешении всякие принадлежности туалета. Рваный шелк, загрязненный батист, кружева, превратившиеся в лохмотья.
Очевидно, все это побывало на мостовой, под ногами толпы, под копытами лошадей и было внесено назад в магазин и теперь распродается.
ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
Трофейное орудие везут в Кремль
Несколько десятков рук судорожно роются в этих залежах.
На дешевках бывает, как известно, своя особенная публика; тут собралась квинтэссенция этих покупателей. Очень энергичная дама с папироской, закушенной в углу рта, откопала мужскую сорочку и показывает ее своему спутнику, унылому молодому человеку:
– Нравится тебе, Алеша?
Спутник ее бессловесен. Дама торгуется с приказчиком:
– Что? Да разве можно такую цену?
Цена действительно не очень низкая.
И приказчик произносит фразу, которую он заучил в прежнее время, в дни славы:
– Мы берем и за фирму, сударыня.
Но спохватывается, взглядывает на этот прилавок, на эти груды, на эти руки, проворно копошащиеся и напоминающие почему-то мышей, и сам краснеет: Фирма!
– Хорошо, – соглашается приказчик. – Позволите завернуть?
И бумага, которую он вытаскивает для этой цели, тоже хранит следы пережитых потрясений. Лист измятый и грязный, хотя украшенный крупной надписью с названием магазина.
Дама распоряжается:
– Вы завертывайте фирмою вовнутрь, чтобы не стыдно было нести по улицам.
Унылый молодой человек безропотно берет покупку и плетется за дамой. Как он будет эту рубашку носить? Дама оборачивается и спрашивает приказчика:
– А, кстати, вы не знаете, где можно купить столовый прибор? Ножи и вилки…
– Не знаю… Быть может, на Кузнецком мосту отыщете…
Волнуется нервный господин:
– Дайте же мне воротнички! Тридцать девять…
Приказчик отвечает меланхолически:
– Будьте добры, поищите сами. Я не знаю, так все перемешалось. Весь магазин в вашем распоряжении.
Господин принимается искать. Взлетают целые хлопья галстуков, носовых платков – точно собака роет землю над норкой ускользнувшего зверька.
Наконец обрушивается целая колонна картонок, в которых раньше была обувь. Одна из них, как нарочно, раскрылась, и оттуда выкатилось несколько воротничков. Господин радостно кидается ловить их.
Смотрит, и на лице его выражается разочарование:
– Сорок два… На три номера больше.
И, поколебавшись, он решает:
– Все равно. Надо пользоваться случаем.
А толпа все прибывает. Разумеется, даже эти цилиндры на окне найдут своих покупателей».
Последнее упоминание о немцах как о врагах относится к началу ноября 1917 года. В Москве шли бои между сторонниками советской власти и защитниками Временного правительства. Очевидец событий Н. М. Мендельсон записал в дневнике: «Около подъезда Михальчи был убит сражавшийся с юнкерами мужчина. У него нашли немецкие документы, такие же деньги, бронебойные пули германского образца»[48]. По городу ходили слухи, что прислуга тяжелых орудий, из которых большевики вели обстрел города, сплошь состояла из немцев-военнопленных. Не укладывалась в головах москвичей мысль о том, что русские люди могут стрелять по кремлевским святыням.
Беженцы
В годы Первой мировой войны Россия столкнулась с невиданным прежде явлением: от ее западных границ в центральные губернии хлынул многомиллионный поток людей. Москва как важнейший транспортный узел не только служила главным пунктом пересадки, из которого они отправлялись дальше, в глубь страны. Огромный город оказался способен дать приют тысячам тех беглецов от ужасов войны. Так среди москвичей появилась новая категория населения – беженцы.
Их первые партии появились Москве вскоре после объявления войны. Это были жители приграничных районов, бежавшие от зверств, творимых немецкими войсками. Более всего Россию потрясло известие о трагедии польского города Калиш. Ни в нем самом, ни в ближайших окрестностях не было ни одного русского солдата, поэтому два батальона германской армии под командованием майора Прейскера вошли в него беспрепятственно. По приказу немецкого офицера были подчистую разграблены все торговые заведения, а представители администрации и часть мирных жителей – расстреляны. Уцелевшие в страхе бежали в Россию.
Военные действия, начавшиеся на широком фронте, вызвали новую волну беженцев. На заседании благотворительного комитета, называвшегося «Центральное бюро при Городской управе по оказанию помощи семьям запасных и лицам, пострадавшим от войны», С. В. Бахрушин обратил внимание коллег на появление в Москве большого числа беженцев из городов прибалтийских и северо-западных губерний. «Ввиду крайней необходимости оказать им помощь, – сообщали газеты 16 сентября, – комитет постановил ассигновать на это дело 480 рублей в месяц».
Для работы с наплывом вынужденных переселенцев была образована специальная комиссия, куда вошли члены Городской управы и общественные деятели. В ее работе, в частности, принимала энергичное участие М. С. Морозова, дочь знаменитого московского фабриканта. Сотрудники комиссии подыскивали квартиры для беженцев, организовывали занятия для их детей, обеспечивали обедами неимущих, занимались сбором и распределением одежды. В обращении к москвичам Центрального бюро говорилось: «Нужны квартиры и комнаты, кровати, матрацы, мебель, посуда, теплые вещи, белье, одеяла и т. п.».
В Москву приезжали люди разного достатка. Кто-то из них бежал из родных мест, не успев захватить даже смены белья. О них газета «Утро России» в те дни писала:
«Почти каждый прибывающий с запада поезд привозит в Москву массу людей, лишившихся и близких, и имущества, часто оставшихся без самого необходимого, без платья, без белья, без всяких средств к жизни, – жертв войны.
С. Мухарский. Беженцы
Первыми появились в Москве беглецы из Калиша, разоренного бандами майора Прейскера. Люди, стоявшие под ружьями озверевших пруссаков, потерявшие отцов, братьев, жен, поседевшие от испытанных ужасов… За ними, напуганные событиями калишскими, помчались на север и жители Здунской Воли, бросившие город, еще не занятый тогда неприятелем, спасавшиеся от грядущих кошмаров, жители Пултуска, Гродно, Лодзи и целого ряда местечек, расположенных в районах, пограничных с Германией и Австрией, пострадавших от набега варваров или угрожаемых им.
Руководящие круги московского общества, конечно, откликнулись. Отзывчивые обычно на горе народное, они и здесь оказались на своем посту. Центральное бюро при Городской управе по оказанию помощи семьям запасных и лицам, пострадавшим от войны, деятельно принялось за беженцев и оказало им первоначальную поддержку.
В первые дни войны это было не так трудно. Тогда еще не начинались занятия в городских школах и помещения их, предоставленные городом в распоряжение бюро, были отданы беженцам. В этот период через эти школы прошло до 700 таких «пострадавших от войны» беглецов. Одних пристроили на места в Москве, другим дали работу в провинции, третьих разместили в Москве на платных или бесплатных кооперативных квартирах.
Но по мере того как уезжали одни, освобождая Центральное бюро от заботы о них, приезжали другие; число беглецов росло изо дня в день, продолжает расти и теперь. Но теперь, однако, положение существенно изменилось. В городских школах начались занятия, и помещений у Центрального бюро нет, уменьшаются и средства, – ведь помимо беженцев на бюро лежит забота и о семьях запасных, и вопрос о помощи первым принимает все более острый характер.
Воззвание бюро к московским домовладельцам и квартиронанимателям о предоставлении для беженцев квартир и комнат успеха не имело. Разве только владельцы кружевной фабрики в Саввинском переулке, на Девичьем поле, откликнулись и предоставили бюро (совершенно безвозмездно) ветхий фабричный корпус, состоящий из двух больших сараеобразных комнат, в которых может быть помещено до 70–80 человек.
В этом помещении бюро образовало временный пункт для прибывающих беженцев. Здесь они остаются по возможности недолго, до тех пор, пока для них не подыскивается какая-нибудь работа или более или менее удобная для продолжительного пребывания квартира.
Некоторые москвичи – особенно после того, как было запрещено принимать на частные квартиры раненых, – охотно приняли в свои дома беженцев, окружили их вниманием и заботой. Этим повезло. Но остальные?..
Зайдите во временный приют в Саввинском переулке (дом № 4). Кого только вы не встретите здесь!
Редактор калишской газеты, оставшийся без средств и без работы, разоренная калишская семья из семерых человек, мужчин и женщин, приехавших в Москву без денег, без теплого платья, ткачи из Здунской Воли, фотограф из Лодзи, жена подпрапорщика с шестью детьми от 9 до 11/2-годичного возраста, конторщики, слесаря, плотники из местечек Западного края и масса других таких же, как и они, обездоленных людей, еще не пришедших в себя от всего перенесенного.
В холодном фабричном корпусе, на деревянных нарах, покрытых соломенными тюфяками, они терпеливо ждут помощи общества. Не подачки, а помощи, потому что все они умеют работать и хотят работать. И работу – в этом сомневаться не приходится – общество наше им даст…»
В обращении Центрального бюро от 16 сентября указывалось, что под его опекой продолжало оставаться до двухсот беженцев, в том числе множество детей. Но уже спустя два дня газеты сообщили, что такое же количество людей, выбитых войной из родных мест, стало прибывать в Москву ежедневно. «И городу, – отмечал один из репортеров, – приходится волей-неволей снова брать на себя заботу о прокормлении их и отправке по железным дорогам». Для оказания помощи беженцам Центральное бюро открыло на Александровском вокзале специальный пункт.
В октябре Городской управой в Москве было устроено 14 приютов для беженцев, рассчитанных на прием тысячи человек. В одном из таких заведений – в приюте для семей лиц, призванных в армию, открытом в доме Горбовых в Харитоньевском переулке, – для выходцев из западных губерний было отведено десять комнат, столовая и швейная мастерская для работы с 80-ю швейными машинами. Особенность этого места отмечал репортер городской хроники:
«Здесь предполагается устраивать беженцев семействами, так как до сих пор почти во всех приютах им приходилось жить в общих камерах: отдельно мужчины и отдельно женщины, что было стеснительно для семейных. Для выяснения количества этих последних и необходимого для них числа помещений член Управы В. Н. Григорьев предпринимает специальный объезд всех устроенных для беженцев помещений».
Примером помощи комиссии С. В. Бахрушина со стороны домовладельцев служит поступок Н. И. Скалкиной-Девойот – владелицы знаменитого в Москве «Ресторана Скалкина». Благодаря ей и специально образованному под ее началом дамскому комитету в помещении ресторана было устроено пристанище на 350 человек. Большие залы приспособили под общежития для одиноких мужчин и женщин, а семейных разместили в артистических уборных. Одно из помещений отвели под «очаг» (ясли) для детей. Приют просуществовал до января 1915 года, когда хозяйка ресторана решила, что «гостям» пора и честь знать.
Кроме органов городского управления на помощь беженцам приходили различные общественные организации. Так, правление Московского общества грамотности просило отзывчивых людей помочь ему в приискании заработка учителям и учительницам народных училищ, бежавшим из местностей, занятых неприятелем. Само Общество смогло приютить 14 работников просвещения. «Семьи некоторых из них взяты в плен или пропали без вести», – сообщали газеты.
Не покладая рук трудились осенью 1914 года члены польского благотворительного общества. Прием беженцев и их распределение по квартирам проходили в помещении польской библиотеки в Милютинском переулке. Польское общество совместно с Центральным бюро установило постоянные дежурства на вокзалах по встрече беженцев. По поводу приезжавших в Москву поляков газета «Утро России» писала:
«Среди прибывающих беженцев усилился элемент лиц интеллигентных профессий. Имеются артисты, художники, журналисты. На днях приехал директор цирка вместе со своей труппой. Для этих лиц будет устроена отдельная квартира.
Начинают поступать пожертвования из центральных губерний России, куда донесся слух об отчаянном положении польских беженцев.
Многие русские фирмы предлагают польскому благотворительному обществу места для беженцев.
На днях отправлена в одну из центральных губерний партия токарей и каменщиков».
Так же интенсивно работали еврейские благотворительные организации. В прессе отмечалось, что основная часть евреев-беженцев оседает по пути, находя приют у единоверцев в крупных центрах Юго-Западного края. И все же довольно много их добиралось до Москвы. Частично они находили приют и продовольствие с помощью Центрального городского бюро, которое ходатайствовало перед московской администрацией о предоставлении права жительства тем из беженцев, которые его не имели. В большинстве случаев такие просьбы удовлетворялись в короткие сроки. Часть беженцев пользовалась помощью московских еврейских благотворительных учреждений. «Более состоятельным находят дешевые помещения, – сообщала газета “Утро России”, – беднякам же оказывается помощь из сумм благотворительных обществ. На днях происходило совещание еврейских общественных деятелей. Решено возбудить ходатайство перед московской администрацией о предоставлении всем без исключения еврейским беженцам временного права жительства в Москве».
Швейная мастерская, организованная для беженцев
Осенью 1914 года беженцы встречали в Москве исключительно благожелательное отношение. Одним из свидетельств настроений, господствовавших в обществе, может служить очерк журналиста Н. А. Фольбаума «Беглецы»:
«На сцене полная темнота. Постепенно в этом мраке обозначаются слабые призрачные тени. Разгорается, шипя, над софитами прожектор, защищенный цветным стеклом.
И тени начинают колебаться. Старый, добрый, полузабытый “серпантин”. Плавно колышутся мягкие крылья, и три женские фигуры несутся одна за другой.
Прожектор разгорелся окончательно; на белых одеждах заметны грубые швы и неразглаженные слежавшиеся полосы.
Разглаживать было некогда. Танцовщицы только что приехали из Варшавы.
Движения становятся все резче; мелькают по сцене, как птицы, захваченные бурей. И буря их действительно захватила.
Много нахлынуло в Москву этих театральных беженцев из Польши. Кочевали по городам и местечкам с незатейливым своим искусством, перебивались со дня на день. Думали, что хуже и быть не может, но бодро смотрели вперед. Никакая нужда их не испугает; они стоят на последней ступени нужды, дальнейших ступеней быть не может.
Но оказалось, что эта лестница беспредельна, и они еще не дошли до ее конца. Сколько испытаний!..
– В Польше не для кого больше танцевать. Не осталось зрителей.
Боролись до последней возможности; собирая последние силы, кочевали они по местечкам, где прежде их встречали незабываемые триумфы. Теперь их встречают там одни дымящиеся развалины.