Девушки проводили гостей до крыльца и, убедившись, что те свернули на подъездную аллею, вернулись в дом.
– Ну, и как тебе понравился этот Печерский? – спросила Вера.
– Совсем не понравился – злой он и, похоже, опасный.
– Вот и мне так показалось. Я даже и не поняла, зачем он приезжал – смешно думать, что генерал Чернышев озаботился моей здешней жизнью.
Марфа постаралась ее успокоить:
– Ну, да и бог с ним, с этим Печерским, забудьте. Надеюсь, мы о нем больше не услышим.
– Ты права, – вздохнула Вера и призналась: – Завтра у нас – решающий день. Если все получится, я одна смогу прокормить всю семью. Давай-ка скрестим пальцы за наш успех! – она подняла вверх обе руки со скрещенными указательным и средним пальцами, а потом распорядилась: – Ну все, а теперь пошли спать…
Черные волосы струятся сквозь зубья щетки, фиалковые глаза кокетливо прикрыты ресницами. Девочка-паинька готовится ко сну. Она идет к постели. Ах, как целомудренна тонкая сорочка с высоким воротом, да только острые соски светятся через тонкий муслин. Так даже лучше: вот она – девственность, зажми ее в кулаке, сомни, размажь, растопчи. Пусть пресмыкается, вымаливая снисхождение. Пусть лижет сапоги хозяина!
Сладостное предвкушение, возбуждая, разлилось по жилам. Человек шагнул из тьмы. Красавица замерла, но она больше не манила, блеск кокетства исчез из ее глаз, а лицо закаменело. Кого она из себя корчит? Императрицу? Бешенство вскипело в его крови, и вожделение стало непереносимым. Он протянулся к горлу непокорной, но рука схватила холодный камень – он душил мраморную статую! Ужас, смешанный с гадливостью, покрыл его спину холодным потом и… человек проснулся. За окном еще переливалась жемчужным блеском полная луна, но в саду уже загомонили птицы – ночь уходила.
«Вот ведь приснится же такое», – с отвращением подумал человек и натянул простыню на глаза, пытаясь вновь заснуть, но ничего не вышло. Поворочавшись с боку на бок еще с час, он поднялся. Пора было собираться в дорогу.
Вера так и не заснула этой ночью. Она очень хотела, чтобы все получилось, и не могла думать ни о чем другом. Снова и снова планировала она, как завтра работники зачистят соляные глыбы, потом разобьют их чугунными кувалдами, а следом они с Марфой запустят соляные кусочки между жерновами. Лежа с закрытыми глазами, Вера все представляла, как из-под огромного гранитного жернова покажется мелкая белая соль. Жернов в ее воображении все крутился, а мелкая, как речной песок, белая соль все бежала. Наконец она поверила, что все получится, и успокоилась. Легкая дрема – преддверие сна – уже окутала ее теплым коконом, и из этого полусна ей навстречу вышел лорд Джон. Он ласково улыбнулся и протянул Вере руку.
– Вы забыли меня, дорогая леди, – пожурил он, с притворной укоризной покачивая головой, но было ясно, что он совсем не сердится, ведь его улыбка осталась такой же нежной.
– Я не забыла, – начала оправдываться Вера, – просто я была очень занята, мне так важно, чтобы задуманное получилось. Я смогу тогда содержать мать и сестер, и мы слезем с бабушкиной шеи.
– Значит, для вас это важнее, чем я. Успех и дело, его приносящее, нужнее вашей душе, чем любовные переживания. Вы так устроены, примите эту правду и живите в мире с самой собой, – посоветовал Джон, махнул ей на прощание рукой и растаял.
Вера села в постели. Сон как рукой сняло, она чувствовала, что озадачена и даже немного уязвлена. Неужели Джон прав? Но это значит, что она – «синий чулок»! Действительно, ей всегда нравилось заниматься делом. Так что же она – ошибка природы? И ведь впрямь, всю последнюю неделю она только и думала, как подобрать дрова и выпарить соль на своей кухне.
«Нет, этого не может быть, – отчаянно уговаривала она сама себя. – Я люблю Джона, просто то, что мы нашли эту соль, дает мне шанс вытащить всю семью из нищеты, а это сейчас важнее всего на свете».
Но сомнения не отступали. Может ли хоть что-то быть важнее любви? Но тот восторг, что приносило ей воплощение планов, – его даже не с чем было сравнивать! Это было ни на что не похоже – какая-то смесь счастья, веселья и ощущения своей силы. Как это можно сравнивать с нежным обожанием, которое она испытывала по отношению к Джону? Эти разные чувства нельзя даже ставить рядом. Красное – и нежно-розовое! Хороши оба…
«Вопрос лишь в том, что мне больше подходит, – стараясь рассуждать здраво, задумалась Вера. – Красное – огонь, вихрь, победа, а розовое – мечты, нежность, тепло… Что же мне ближе? Если положить их на чаши весов, то красное – важнее. Только зачем взвешивать? Я хочу и то, и другое».
Яркое майское утро застало ее врасплох. Вера вскочила с постели и поспешила умыться. Через пару минут в комнате появилась Дуняша. Она помогла хозяйке надеть мужской костюм, и Вера побежала через двор во флигель управляющего.
Марфа уже разложила приборы, а кухарка поставила на стол блинчики и вареные яйца.
– Кофе сразу наливать? – уточнила Марфа, приподнимая крышку кофейника, – еще очень горячий.
– То, что нужно – наливай сразу.
Вера села рядом со своей помощницей и принялась планировать работы:
– Ты мне еще десять человек добавила на сегодня?
– Конечно, они уже там.
– Тогда мы к обеду уже много соли набьем, и я сразу подводу на мельницу отправлю. Успеешь с жерновами?
– А где измельчать будем? – задумалась Марфа, – наверное, нужно рядом с мельницей куски разбивать, иначе в дороге всю соль пылью замараем.
– Мы глыбы зачистим, в мешковину обернем и на подводы погрузим, а на мельничном дворе можно их раздолбить. Я сама с первой подводой приеду, посмотрю за работами, – решила Вера.
– Вот и хорошо, тогда я – сразу на мельницу, а вы – в шахту.
К Вериному приезду работа на шахте уже кипела: воротами доставали из-под земли огромные бадьи с глыбами соли, их высыпали в застеленные мешковиной телеги, а двое подростков с большими ножами зачищали поверхность соляных камней до белого цвета.
– Ну что, Василий, как дела у вас? – окликнула Вера старшего над мужиками.
– Так извольте сами поглядеть: две подводы уже приготовили, скоро и третья полна будет.
– Тогда отправляй их на мельницу, и я тоже туда поеду, – распорядилась Вера.
Она не стала дожидаться, когда подводы тронутся, а поскакала через лес к реке, там в излучине рядом с плотиной высился бревенчатый терем мельницы.
Во дворе она заметила сколоченные из обструганных досок столы. Марфа как раз застилала их чистой мешковиной. Увидев Веру, она радостно сообщила:
– Все готово, уже выставили вторую пару жерновов с большим зазором. Я думаю, что все должно получиться.
– Дай-то бог, – перекрестилась Вера. – Пока ничего не говори – а то потом разочарование сильное будет.
– Да вы, никак, суеверная? – удивилась Марфа, – боитесь, что сглажу? Так у меня глаза голубые, и вообще, я не глазливая.
– Я теперь всего боюсь, только ты не смейся надо мной, слишком уж все это для меня важно. Видимо, я родилась, чтобы деньги зарабатывать, а замуж не выйду.
Марфа расхохоталась:
– Еще как выйдете! С вашей красотой и приданого не нужно, а у вас вон какое поместье, во всей губернии только Хвастовичи такие же большие.
– Ты что считаешь, что я отдам мужу имение? – искренне удивилась Вера. Эта перспектива ее просто ужаснула, но помощница даже не поняла ее вопроса:
– Ну, а как же? Ведь он – муж!
– Вот представь: у тебя ничего не было, а потом ты получила в подарок такое поместье, да еще нашла на своей земле соляную шахту. Ты бы отдала все это кому-нибудь?
– Нет, наверное… – задумчиво протянула Марфа, и уже увереннее добавила: – Нет, я бы лучше замуж не вышла, чтобы все моим осталось.
– Вот и я так думаю, – подтвердила Вера. Все ее ночные сомнения исчезли вместе с отблесками луны. Только предположение, что она может потерять Солиту, испугало ее до холодного пота. Загадок не осталось – она родилась, чтобы жить свободной и владеть лучшим имением в мире. Все, точка!
Скрип колес дал Вере знать, что подводы уже на подходе, и через пару минут работники перекладывали куски соли из телег на застеленные мешковиной столы и разбивали их. Глыбы раскалывались легко, рассыпались на осколки покрупнее и множество кристаллов. Через четверть часа все столы покрыл толстый слой кристаллической соли с небольшой примесью мелких комков.
– Да она уже сейчас хороша, – удивилась Марфа, – зачем ее еще молоть?
– Такая только в деревнях в дело пойдет, а в городе ты ее не продашь, там народ привередливый. Я хочу, чтобы наша соль стала самой лучшей – белой и мелкой, как речной песок: тогда за нее можно взять самую высокую цену. Давай пересыпать то, что получилось, и отправлять в жернова.
Марфа распорядилась, и работники принялись ссыпать соль в объемные бадьи и таскать ее на мельницу.
– Пойдем, посмотрим, как пойдет, – предложила Вера.
Марфа кивнула и прошла вперед, показывая дорогу.
– Я думаю, что нам одних жерновов хватит – тех, что для тонкого помола, – прикинула она, – зря вторые расставляли.
– Ты не спеши их убирать, может, в других местах соль тверже будет.
– Как скажете, можно и подождать.
Они пришли к большим жерновам, там работники уже выставили несколько бадей с солью. Мельник – кряжистый седой старик – ожидал приказа начинать.
– Давай, Никитич, отправим соль прямо в мелкий помол, – распорядилась Марфа.
– Да, я тоже так подумал, – кивнул мельник, – сразу должно получиться.
Соль полетела в отверстие верхнего жернова, тот сдвинулся, а потом, набирая обороты, закрутился. Девушки, затаив дыхание, ждали. Наконец из-под ноздреватого края камня показались тоненькие белые струйки, они разрастались, и вот уже белоснежное кольцо мельчайшей соли окружило жернов.
– Получилось! – обрадовалась Марфа, и тут же удивилась: – Да что с вами? Вы даже не рады!
Она ошибалась, Вера была счастлива, только вслед за острой вспышкой ослепительного восторга сразу пришло странное опустошение, как будто из нее ушли все силы. Хотелось сесть, прислонившись к стене, и закрыть глаза. Она вдруг осознала, что неподъемный камень, так долго лежавший на ее плечах, упал и рассыпался мелкой белоснежной солью вокруг мельничных жерновов. Она сквозь слезы улыбнулась Марфе и объяснила:
– Я рада как никогда в жизни, просто я еще не могу до конца поверить, что чудо все-таки случилось!..
Глава 14
Кто теперь верит в чудеса? Лишь малые дети. И все же…Капитан Щеглов отпустил вожжи, прикрыл глаза и дал лошади волю. В майском прогретом лесу пробивалась молодая трава, деревья выпустили листочки и сейчас стояли как будто подернутые зеленоватой дымкой, а цветущие медуницы застелили поляны розовыми коврами. Птицы заливались в макушках деревьев, сообщая миру, что в их края опять пришел май – вершина весны. В этом волшебном лесу исчезали заботы – прятались стыдливо в дальние уголки памяти. Весна несла надежды и обещание, что все получится, жизнь наладится и все-все будут счастливы, даже замшелый, как старый пень, уездный исправник.
Петр Петрович в свои сорок два года прекрасно знал, что весне верить нельзя – та не сдержит своих обещаний, но ему так хотелось хоть чуть-чуть поддаться на майские посулы.
«Май подарит и мне немного счастья», – как когда-то в юности размечтался он.
Прошло уже десять лет, как Щеглов оплакал жену и сына, и теперь он считал, что раз Бог оставил его здесь – наверное, он не все еще сделал, что был должен. Он сам понимал, что теория его – спорная, ведь если Бог забирает тех, кто уже сделал все, что мог на этом свете, то почему жестокая болезнь унесла его семилетнего сына и двадцатипятилетнюю жену. Мишенька даже не успел вырасти, а нежная и хрупкая жена Щеглова зачахла от горя и ушла вслед за своим единственным ребенком.
Капитан вспомнил старые липы, окружавшие деревянный дом с двумя толстыми белеными колоннами под широким балконом. После смерти жены он не смог больше в нем оставаться и, вызвав из города своего младшего брата, отписал имение ему. Бывший полковой командир Петра Петровича к тому времени возглавил одну из западных губерний, и Щеглов, набравшись храбрости, без предупреждения заявился к нему, прося снова взять на службу. Командир ему обрадовался: губерния оказалась большой и запущенной, еще не все было восстановлено после войны. Щеглов в тот же день получил на руки целый уезд и должность исправника. Служба получилась хлопотной, но это было как раз то, что ему и требовалось, к тому же исправнику полагалась казенная квартира и приличное жалование. Теперь, десять лет спустя, Щеглов знал в своем уезде абсолютно всех, его боялись, но и уважали. Здесь не стало краж, даже пьяные потасовки случались редко, тем более странными и необъяснимыми казались два случая с пропажами людей, да еще и с трупом.
Капитан наконец-то признал, что зря он успокоился, считая, что установил в своем уезде полный порядок. Вот и приходилось теперь мучиться с новой загадкой.
«Разберемся! – пообещал он себе, и тут же вернулся к своей последней версии: – Болота – единственное, что осталось, все остальное проверено и перепроверено».
В его уезде болота занимали, самое малое, треть всех земель. Они начинались с узкой полосы между самыми крупными имениями – Солитой и Хвастовичами – и, постепенно расширяясь, тянулись на многие версты. Болота слыли такими коварными, что местные крестьяне запрещали женщинам и детям заглядывать туда, да и сами мужики, если и решались податься в трясину, то ходили всегда по двое и вглубь не забирались. Зато от болот оказалось много пользы местным помещикам: на осушенных участках выкапывали торф, а у Бунича в его Дыховичах прямо на границе с болотом стояла солеварня.
«Надо бы проверить его солеварню», – вспомнил Щеглов. Он не бывал там с тех пор, как Бунич переехал обратно в свой восстановленный после войны дом.
Когда капитан приезжал в Дыховичи, его всегда поражало, что всеобщий любимец душка Бунич дома ведет себя как капризная девица, а рослый и суровый управляющий Поляков, заискивая, прыгает перед ним, как собачка на задних лапках. Но что поделать, у всех есть свои маленькие слабости, и капризы Бунича казались вполне невинными. Дело было в самом Щеглове: он не любил мужчин с бабьими повадками и визитов в Дыховичи избегал. То ли дело ездить в Хвастовичи или Солиту. Петр Петрович вспомнил свой последний визит к двум милым дамам и улыбнулся. С приездом в дом графини Веры дочка управляющего просто расцвела. Видать, боязнь лишиться места и крыши над головой изводила бедняжку, а когда новая хозяйка по достоинству ее оценила, Марфа успокоилась, стала веселой, открытой и, понятное дело, очень красивой.
«Марфа такая высокая и сильная, наверное, она смогла бы родить с десяток здоровых детей, – задумался Щеглов. – Хотя какое мне до этого дело? Я ей не муж».
Мужа у Марфы не было. За кого в этом уезде могла выйти замуж дочка управляющего Сорина? Помещик не женился бы на ней: хоть и дворянка, да бедна. Купцы в уезде, в основном, принадлежали к старой вере и жен сыновьям выбирали среди своих. Так что не было у Марфы Васильевны Сориной никаких шансов выйти здесь замуж, если только не приедет кто-нибудь из женихов-богатеев в пустующее имение. Может, он и не посмотрит на отсутствие приданого, а обратит внимание на яркие голубые глаза, румянец на круглых щеках и пышные каштановые кудри настоящей русской красавицы.
«Дай ей бог, – пожелал Щеглов, – я порадуюсь за нее. Может, Горчаков захочет взять ее в жены? Он ведь еще не женат. Хотя шансов мало, тот, поди, на графиню Веру смотреть будет».
Подумав о хозяйке Солиты, капитан вспомнил и о ее госте.
Печерский ему сильно не понравился – говорил тот все как будто правильно, вот только выглядел неубедительно: избегал взглядов собеседника, покашливал между фразами и нервно перебирал пальцами темные деревянные четки. Щеглов впервые в жизни видел человека в военной форме, перебирающего четки. Это смотрелось так чудно, не по-русски! Впрочем, граф Печерский и сам напоминал перса или турка, какими капитан их запомнил по кампании девятого года. Пленные турки так же косо поглядывали на русских из-под тяжелых век и так же перебирали четки с кисточками на концах.
– Стоп! Кисточка!.. – поразился капитан, – на православных четках висит крест. Неужели Печерский – мусульманин?..
У приезжего улана были русская фамилия и графский титул, может, его мать – мусульманка? Тогда это объясняет его восточную внешность. Но это казалось странным, обычно ребенка определяют по вере отца. Щеглов знал, что сейчас в северной столице стало модным переходить в католичество, но не в мусульманство же. Пожалуй, ему следовало доехать до Солиты и побеседовать с графиней о ее странном визитере, а потом уже отправляться к Буничу.
– Сначала приятное, а противное – на потом. Верно? – поинтересовался Щеглов, то ли у себя самого, то ли у лошади, тихо бредущей по лесной дороге.
Теперь посещение Дыховичей можно отложить по уважительной причине. Исправник обрадовался, подобрал поводья и свернул на дорогу, ведущую к Солите. Скоро он выехал из леса, теперь дорога вилась вдоль зарослей черемухи и ольхи, за ними прятались мелкие, похожие на большие ямы озерца, а с другой стороны к ней подступали бесконечные поля.
«Да, хороший подарок получила графиня Вера, – оценил Щеглов, – никто от такого не отказался бы. Земли много, ну и дом почти восстановлен».