Я глубоко вдохнула. Что-то меня цепляло, но я не понимала, что именно: невозмутимость У Ба или эта бессмысленная история? Надо успокоиться. Не хватало только, чтобы он увидел меня рассерженной.
У Ба понимающе кивнул:
— Вы, Джулия, поколесили по миру. Я почти безвылазно живу в этом городке. Дальше Таунгьи не ездил. Это столица нашей провинции. В повозке до нее можно добраться за день. Последний раз я был там очень, очень давно. А вы, Джулия, повидали мир. Кто я такой, чтобы вам возражать?
Его смирение разозлило меня еще сильнее.
— По вашему мнению, только ненормальная мать способна покинуть своего ребенка. Хорошо, я с готовностью поверю, что в вашем мире все обстоит именно так. Там нет отцов и матерей, которые бы не любили своих детей. Наверное, исключительно глупые и необразованные люди могут бросить ребенка, как Мья Мья. Что ж, это еще одно доказательство нашей отсталости, и мне остается лишь снова просить вас быть к нам снисходительной.
— Я не утверждала, что в моей стране нет плохих родителей, но у нас отношение к детям хотя бы не зависит от гороскопа.
— Разве это что-то меняет? — спросил У Ба, но, взглянув на меня, замолчал. Должно быть, почувствовал мой гнев и решил не доводить разговор до ссоры.
— Я не ради сказок ехала за шесть тысяч миль. Я пытаюсь разыскать отца.
— Пожалуйста, потерпите еще немного.
— С какой стати? Чтобы и дальше слушать нелепые истории о событиях далекого прошлого?
— История всего одна, и она — о вашем отце.
— Это вы так говорите. А где доказательства? Если когда-то мой отец на время ослеп, почему мы, его семья, не знали об этом? Он бы обязательно рассказал и маме, и мне, и моему брату.
— Джулия, вы в этом уверены?
Нет. И У Ба это понимал. Какую цель он преследовал? Хотел, чтобы я согласилась с ним? Сказала: «Оказывается, я совсем не знала своего отца». Он этого добивался? Или пытался внушить, что отец двадцать три года умело меня обманывал? В любом случае моя неуверенность была единственной причиной, по которой я продолжала слушать странного беззубого старика. Но мне отнюдь не хотелось признаваться в этом ни ему, ни себе.
— Слепота — не что-то постыдное, о ней не стоит молчать. Повторяю: отец не стал бы скрывать ее от нас. Возможно, несчастный мальчик, брошенный матерью, действительно существовал, но к моему отцу эта история отношения не имеет.
Я сказала У Ба, что самокопание и разного рода медитации с созерцанием собственного пупка — не мое. Возможно, я одна из немногих жительниц Нью-Йорка, которая никогда не ходила к психоаналитику. Я не верю, что причины всех моих проблем растут из детства, и скептически отношусь ко всем, кто так считает. Я сыпала контраргументами, пытаясь разбить утверждения У Ба. Нет, мой отец никогда не терял зрения. Чем больше я об этом говорила, тем острее осознавала, что веду разговор не со стариком, а с собой. Правда была шире моих представлений о жизни, и я отчаянно старалась загнать ее в привычные для меня рамки.
У Ба внимательно слушал и кивал. Кажется, все понимал и соглашался со мной. Когда я закончила монолог, он вежливо спросил, кто такой психоаналитик. Потом глотнул давно остывший чай и сказал:
— Джулия, боюсь, что сегодня я уже ничего не смогу вам рассказать. Я давно отвык от долгих разговоров. Целые дни провожу в молчании. В моем возрасте круг тем резко сужается. Знаю, вы ждали от меня рассказов не о слепом мальчике, а о Ми Ми. Вас интересует, кто она, и откуда, и какую роль сыграла в жизни вашего отца и — в определенной степени — в вашей. Я вновь смею просить вас уделить мне немного вашего времени и еще чуть-чуть потерпеть. Ми Ми обязательно появится в этой истории. Гарантирую, вы не пожалеете о потраченном времени. — Он встал и поклонился. — Я вас провожу.
Мы прошли к двери. Я была на целую голову выше У Ба, однако старик вовсе не выглядел низкорослым. Наоборот, это я казалась себе долговязой. Его быстрые, легкие шаги лишь подчеркивали мою неуклюжесть.
— Вы найдете дорогу к гостинице?
Я кивнула.
— Если желаете, завтра утром я могу зайти за вами и пригласить в свое жилище. Там разговаривать удобнее. И потом, я хочу показать вам несколько фотографий.
Не дожидаясь ответа, он поклонился и ушел.
Я медленно брела по улице. И вдруг у меня за спиной снова раздался голос У Ба. Почти шепот.
— Джулия, а ведь ваш отец здесь, совсем близко. Вы его видите?
Я резко обернулась:
— Это вопрос или… вызов?
Ответа не последовало. У Ба скрылся в темноте.
15
Был поздний вечер. Я лежала на кровати гостиничного номера, закрыв глаза, и представляла, будто мне года четыре или пять и я нахожусь в своей старой комнате, в детской кровати, на краешке которой сидит отец. Стены выкрашены в светло-розовый цвет. К высокому потолку подвешены фигурки пчел. Они больше настоящих, и у них черные и белые полосы на брюшке. Возле кровати — два ящика, полные книжек, мозаики и игр. В другом конце комнаты в игрушечной коляске спят три куклы. Я лежу, окруженная целой компанией мягких зверушек. Вот желтый кролик Хопси, он раз в год дарит мне шоколадные яйца. А вот жираф Додо, чьей длинной шее я завидую. Будь у меня такая, я бы легко дотянулась до верхних полок, где мама прячет коробки с печеньем. Рядом с жирафом пристроилась обезьянка Арика. Я верю, что она умеет ходить, только мне этого не показывает. В ногах дремлют два далматинца, кот, слоненок, три обычных медведя и Винни-Пух.
Я баюкаю свою любимую куклу Долорес. Ее черные волосы всклокочены. У бедняжки недостает руки — месть брата за какую-то мою проделку. За окнами — теплый летний нью-йоркский вечер. Отец приоткрыл окно, и в комнату струится приятный ветерок, заставляя кружиться полосатых пчел.
Я смотрю на отца. На черные волосы, темные глаза, светло-коричневые скулы и длинный нос, на котором застыли очки с толстыми круглыми стеклами. Оправа у них тоже черная. Повзрослев, я увидела фотографию Ганди и поразилась его сходству с моим отцом.
Папа склоняется надо мной, улыбается и почти бесшумно втягивает в себя воздух. Я слышу его голос. Это больше чем голос. Он звучит, как скрипка, нет, пожалуй, как арфа; и при всем желании не может быть громким. Я никогда не слышала, чтобы отец кричал. Он был не из тех, кто способен «брать горлом». Отцовская речь всегда оставалась мягкой, нежной и очень мелодичной. Что бы папа ни говорил, мои уши воспринимали его слова как песню. Отцовский голос баюкал и оберегал меня, отправлял ко сну и будил. Я всегда просыпалась с улыбкой. В жизни я слышала разные голоса. Были среди них и достаточно красивые, но ни один не нес такого покоя, как папин.
Помню, мне купили двухколесный велосипед и я, катаясь по дорожкам Центрального парка, потеряла равновесие и упала. Да еще и ударилась о камень головой, поранилась в двух местах, и кровь хлестала, как вода из крана. Машина «скорой помощи» отвезла меня в больницу на Семнадцатой улице. Медсестра перевязала раны, но кровь продолжала течь сквозь бинты, пачкая лицо и шею. Помню вой сирены, испуганное мамино лицо и кустистые брови молодого врача. Он наложил мне швы, однако кровь не желала останавливаться.
А потом в больницу приехал отец. Я услышала его голос в приемной. Он вошел, взял меня за руку, погладил по волосам и стал рассказывать какую-то историю. Вскоре красный ручеек иссяк. Мне показалось, что это отцовский голос остановил кровь.
У папиных историй редко был счастливый конец. Мама терпеть их не могла, считая ужасными и жестокими. Отец возражал, говорил, что далеко не все сказки кончаются хорошо. Мама нехотя соглашалась, но тут же заявляла, что отцовские выдумки не имеют ничего общего со сказками и не годятся для детских ушей.
А я любила их за непохожесть на традиционные сказки. Все отцовские истории были из бирманской жизни, приоткрывающие маленькую щелочку в его прошлое. Наверное, потому и завораживали.
Моей самой любимой была «Сказка о принце, принцессе и крокодиле». Я постоянно требовала, чтобы отец рассказывал ее мне, и вскоре выучила наизусть. Я помнила каждое слово, паузу, интонацию и даже поправляла отца, если он отступал от изначального варианта. Даже сейчас могу пересказать эту сказку…
Жила-была прекрасная принцесса… «Жила-была», «давным-давно» — эти волшебные слова меняли окружающий мир. Светло-розовые стены моей комнаты исчезали, и я видела только принца с принцессой.
Та принцесса росла на берегу большой реки, в старом дворце. Она жила с отцом и матерью, которые, естественно, были королем и королевой. Внутри массивных стен дворца, в его просторных залах и комнатах с высокими потолками, всегда царил холод, полумрак и вязкая тишина. У принцессы не было ни братьев, ни сестер, и оттого она чувствовала себя очень одинокой. Родители, занятые государственными делами, почти не разговаривали с ней, а слуги на все вопросы отвечали: «Да, ваше высочество» или «Нет, ваше высочество». Во всем дворце не находилось никого, с кем бы принцесса могла поговорить или поиграть. Она невероятно скучала. А годы шли, и королевская дочь превратилась в такую одинокую и печальную девушку, что никто уже и не помнил, когда ее высочество последний раз веселилась. Иногда принцесса проверяла, не разучилась ли она смеяться: подходила к зеркалу и старалась улыбнуться, однако лицо лишь морщилось в гримасе. Это было даже не смешно. Принцесса вздыхала и потом долго избегала зеркал. Когда же ей делалось совсем-совсем грустно, она шла на берег реки, садилась в тени фиговой пальмы и слушала шум воды, стрекотание цикад и птичьи трели. Ей нравилось следить за тысячами звездочек, которые солнце зажигало в речных волнах. Грусть немного утихала, и она начинала мечтать о друге, который бы ее рассмешил.
А на противоположном берегу находились владения чужого короля, известного суровым нравом. Никто из его подданных не осмеливался бездельничать или работать спустя рукава. Крестьяне не разгибали спин на полях, ремесленники усердно трудились в мастерских. Но и этого королю было мало. Он содержал целую армию надсмотрщиков, в обязанность которых вменялось ходить и проверять, все ли заняты делом. И горе тому, кто задумался или засмотрелся на небо. Подкравшийся надсмотрщик тут же обрушивал на мечтателя десять ударов бамбуковой палкой. Король не щадил даже собственного сына. С раннего утра и до позднего вечера тот был обязан учиться. Король вознамерился сделать наследника умнейшим из принцев. С юношей занимались лучшие ученые и знаменитые мудрецы той страны.
Но однажды его высочеству удалось на время сбежать из дворца. Он прыгнул на своего скакуна и помчался к реке. И увидел, что на другом берегу сидит редкой красоты девушка, а в ее длинных черных волосах желтеет цветок. Он позабыл про учебу и отцовский гнев. Сейчас принцем владело только одно желание — перебраться через реку.
Но, увы, не было ни моста, ни перевозчика. Короли давно враждовали, и каждый под страхом смерти запретил своим подданным ступать на чужую землю. В довершение к королевским запретам в реке водились прожорливые крокодилы, которые только и ждали зазевавшегося крестьянина или рыбака.
Принц решил переплыть реку, но едва вошел в воду по колено, как навстречу высунулись широко раскрытые крокодильи пасти. К счастью, королевич сумел вовремя выскочить на берег. Вздыхая, сел на камень. Что ж, если нельзя поговорить с принцессой, он станет хотя бы смотреть на нее.
С того дня он постоянно отлучался из дворца, приезжал на берег, садился на камень и с тоской глядел на прекрасную принцессу. Шли дни, недели, месяцы. И в один из дней к сидящему в тоске юноше подплыл крокодил.
— Дорогой принц, я давно за тобой наблюдаю, — сказал он. — И вижу, как тебе хочется попасть на другой берег. Мне стало жаль тебя, и я готов тебе помочь.
— Но чем же? — спросил изумленный королевич.
— Садись ко мне на спину, и я перевезу тебя на тот берег.
Его высочество с опаской покосился на крокодила.
— Ты просто заманиваешь меня в воду, — сказал он. — Вы, крокодилы, хитры и коварны. Тому, кто попал к вам, живым не уйти.
— Поверь, не все крокодилы хитры и коварны.
Принц не знал, как ему быть.
— Поверь мне, — повторил крокодил.
Выбора у принца не было. Если он хочет оказаться рядом с прекрасной принцессой, ему придется поверить хищной рептилии. Юноша влез на зеленую мокрую спину. Крокодил сдержал обещание и перевез его на другой берег.
Принцесса не верила своим глазам: рядом с ней стоял принц. Она тоже давно заприметила его и втайне надеялась, что однажды он сумеет перебраться через реку. Принц был очень смущен и не знал, о чем говорить. Он запинался, заикался, произносил слова невпопад. Кончилось тем, что оба засмеялись. Принцесса хохотала громко и весело, она не веселилась так с самого детства. Когда принцу подошло время возвращаться, она снова опечалилась и стала умолять его остаться.
— Я не могу, — вздыхая, ответил ей принц. — Ты даже не представляешь, как разгневается мой отец, если узнает, что я побывал на вашем берегу. Он посадит меня под замок и приставит надсмотрщиков. Тогда мне уже будет не выбраться сюда. Сейчас я вынужден проститься, но я обещаю вернуться.
Добрый крокодил вновь перевез принца через реку.
На другой день принцесса пришла пораньше и села под фиговой пальмой. Она не сводила глаз с противоположного берега. Друга все не было. Она почти потеряла надежду, когда увидела, как к реке во весь опор скачет принц на белом коне. Крокодил уже ждал и быстро доставил его к любимой. С того дня принц и принцесса встречались ежедневно.
Однако доброта крокодила начала злить его сородичей, и однажды они не выдержали. На самой середине реки крокодилы окружили перевозчика.
— Отдай нам его, — потребовали они, разевая пасть и норовя дотянуться до юноши.
— Оставьте нас в покое! — прорычал в ответ большой крокодил. — Принц не сделал вам ничего дурного.
Крокодил поплыл дальше, но вскоре сородичи опять окружили его, требуя отдать им принца.
— Заползай ко мне в пасть! — крикнул он юноше. — Там ты будешь в безопасности.
Королевскому сыну не оставалось ничего иного, как залезть в широко раскрытую крокодилью пасть.
Но этим дело не кончилось. Другие крокодилы не желали отставать. Они плыли следом и требовали отдать им принца. Большой крокодил молчал. Он был терпелив и знал, что побеждает тот, кто умеет ждать. Так и случилось. Спустя несколько часов рептилиям надоело преследовать сородича, и они уплыли. Тогда большой добрый крокодил вылез на берег и разинул пасть. Но юноша не спешил выбираться наружу.
— Эй, друг, ты никак заснул? — удивился его зеленый спаситель. — Выходи. Мои глупые сородичи помешали вашему свиданию, и тебе пора возвращаться во дворец.
Принц не шевелился.
— Дорогой принц! — кричала ему с другого берега принцесса. — Выходи. Тебе пора домой.
Но принц не открывал глаза. Он был мертв. Задохнулся, сидя в крокодильей пасти.
Когда принцесса это поняла, она упала на песок и умерла от разрыва сердца.
Оба короля, независимо друг от друга, решили не хоронить своих детей, а сжечь их тела на берегу. Так случилось, что траурные церемонии состоялись в один день и в один час. Каждый король поносил другого, угрожал ему и обвинял в смерти единственного ребенка.
Очень скоро языки пламени охватили оба трупа. И вдруг огонь начал слабеть и гаснуть. День был безветренным. В небо поднялись два больших столба дыма, устремляясь прямо к солнцу. Потом стало очень, очень тихо. Огонь еще продолжал гореть, но беззвучно. Смолк шум реки. Даже короли и те замолчали.
И тогда животные запели. Первыми начали крокодилы.
Здесь я каждый вечер перебивала отца, говоря, что крокодилы не умеют петь.
Отец терпеливо улыбался и отвечал, что умеют, если им не мешать. И нужно самой не шуметь, иначе не услышишь их.
— И слоны тоже пели? — спрашиваю я.
— И слоны.
— А кто еще?
Вслед за слонами запели змеи и ящерицы. Потом мотив подхватили собаки, кошки, львы и леопарды.
К ним присоединились лошади и обезьяны. И конечно же, заливались все птицы. Животные пели хором. Это было удивительное пение, какого еще никто никогда не слышал. И вдруг столбы дыма начали медленно сближаться. Чем громче звучали голоса зверей и птиц, тем быстрее сближались столбы. Наконец они обнялись, как умеют обниматься только влюбленные, и слились в единое целое.
Отец выключает свет, но продолжает сидеть на краешке моей кровати. Я закрываю глаза, слушаю песню животных и думаю: «Отец прав. Животные умеют петь, если только ты им не мешаешь. Нужно самой не шуметь, иначе их не услышишь». Под их тихий напев я засыпаю.
Мама не любила эту историю, ведь у нее был печальный финал. Отец же, наоборот, считал, что сказка закончилась очень хорошо. Такова была пропасть между моими родителями.
А я… я никогда толком не знала, считать ли конец истории счастливым или нет.
ЧАСТЬ II
1
Ночная тишина стала настоящей пыткой. Я ворочалась на гостиничной кровати, тоскуя по знакомым звукам. По гудкам машин. По пожарным сиренам. Рэп, лившийся из телевизора соседней квартиры, был бы сейчас очень кстати. Колокольчик лифта — тоже.
Ничего.
Ни шагов на лестнице, ни скрипа ступенек. Комнату оккупировала абсолютная тишина. Через какое-то время мне послышался голос У Ба. Казалось, старик невидимкой проник в номер и ходил по комнате и его речь звучала то со стороны стола, то из шкафа, а потом раздалась совсем рядом. Словно чудаковатый рассказчик стоял возле самого изголовья. Мне никак не удавалось выбросить из головы его историю. Я думала о Тине Вине, но даже сейчас, когда прошло немного времени, не видела в этом ослепшем мальчике отца. Но даже если так… насколько этот факт меня волновал и задевал? Что нам известно о родителях и что им — о нас? Если мы ничего не знаем о своих родных, с которыми живем под одной крышей, что же говорить о доверии к людям малознакомым? Теоретически мне известно: каждый человек способен на любой поступок, в том числе и на самое отвратительное преступление. Тогда на что нам рассчитывать? На кого? На чью правду? Есть ли люди, на которых я могу полностью положиться? Найдется ли во всем мире хоть один такой человек?
Сон освободил меня от раздумий.
Мне снился Тин Вин в то утро, когда он, ослепший, вышел во двор и упал. Он лежал на земле и плакал. Я решила помочь, наклонилась над ним. Мне казалось, что мальчик совсем легкий, но я ошиблась. Ребенок был тяжелый, как взрослый. Я взяла его за руки, попыталась приподнять. Не получилось. Тогда я обхватила его за талию. Тин Вин вцепился в меня. С таким же успехом можно тащить булыжник. Я опустилась перед ним на колени. Чувства были не совсем моими; я вдруг поняла, что веду себя как случайная свидетельница дорожного происшествия, жертва которого лежит на обочине, истекая кровью. Я пыталась успокоить Тина, говорила, что сейчас подоспеет помощь. Он просил меня не уходить, не оставлять его одного. И вдруг перед нами возник мой отец. Папа поднял мальчика, крепко прижал к себе и что-то прошептал. На его руках Тин Вин успокоился. Опустил голову отцу на плечо, несколько раз всхлипнул и уснул. Не сказав мне ни слова, папа повернулся и ушел, унося Тина.