«Байкал» был на удивление малолюден. По дороге на свой ярус Андреи сквозь блики прозрачной многослойности ветрокоридоров заметил у себя над головой только двух пролетающих мимо людей да против двери капитанской каюты встретил связиста Круглова. С удовольствием поздоровался, спросил:
— Ну как у вас тут дела?
Круглов не ответил. Стоял и, глубоко засунув руки в карманы, безмолвно смотрел на него с выражением печального (если не сказать — скорбного) смирения на припухшей физиономии.
— Валаев у себя? — спросил Андрей уже менее дружелюбно.
С неохотой высвободив руки из карманов, связист сделал вялый, неопределенный жест. «Чего этот парень на меня уставился?» — подумал Андрей и вдруг вспомнил о своей трехдневной щетине. Брезгливо ощупал лицо. Первого пилота никто и никогда не видел на борту «Байкала» небритым или неряшливо, не по форме одетым.
— Извини, я небрит, — сказал он и заторопился вдоль анфилады солнечных «гротов». Не встретить бы еще кого-нибудь.
Внезапно какой-то необычный звук заставил его обернуться и посмотреть в спину Круглова. Связист смеялся. До ушей Андрея донеслось что-то похожее на куриное квохтанье. И негромкий возглас:
— Он, видите ли, небрит!
Круглов исчез за поворотом. Андрей почувствовал, как деревенеют скулы. Входя в свою каюту, подумал: «Хорошо тебя встречают твои товарищи, первый пилот. Приветливо».
В центре холла стоял кто-то в белом костюме.
— Тринадцать-девять, визит отменяется, — быстро сказал Андрей. И только после этого до него дошло, что в центре затемненной каюты он видит свое собственное стереоизображение.
Он вгляделся и почувствовал себя словно в кошмарном сне. Это была мемориальная каюта. Каюта-паноптикум… Повсюду на глянцевых вогнутостях специально затемненных стен были видны слабые отражения недвижной центральной фигуры. Его фигуры. В прозрачных глубинах стеклянистого массива скорбно источали золотистый свет в виде отвесных лучей четыре декоративных потолочных колодца. Вдобавок холл вдруг наполнили торжественно-печальные звуки органной музыки. На фоне звездно-черного окна из каюты в открытый космос поплыли светлые строки, повествующие о подвиге первого пилота суперконтейнероносца «Байкал» Андрея Васильевича Тобольского. Год рождения, год гибели.
— Однако!.. — пробормотал Андрей. Мелькнула мысль: «С ума они здесь посходили, что ли?!» — Тринадцать-девять, — позвал он. — Свет. Музыку прекратить.
Ничего не изменилось.
— Информбюро, контакт! — позвал Андрей, закипая холодным бешенством.
Музыка смолкла, автомат ответил женским голосом:
— Информбюро базы «Япет-орбитальный».
— Какова формула обращения к бытавтомату в каюте, из которой я говорю?
— Двенадцать-одиннадцать.
— Индекс двенадцать-одиннадцать сменить на индекс тринадцать-девять.
— Принято к исполнению.
— К немедленному исполнению, — подсказал Андрей. — Вы мне больше не нужны, отбой. Тринадцать-девять, изображение в центре каюты убрать, музыку не включать. На окно — летний морской пейзаж. В течение часа все каналы связи блокировать, на запрос любого абонента реагировать сигналом «занят».
Изображение фигуры в белом исчезло. В каюте стало светло: по всему помещению рассыпались, замельтешили отражаемые волнами наката жаркие солнечные блики, в «окно» хлынула яркая морская синь. Слишком тихо… Безупречно вышколенный бытавтомат по старой памяти дал пейзаж без звукового сопровождения…
— Шум прибоя, — добавил Андрей. — Чуть тише!.. Вот так. На борту корабля будет порядок.
Сбросив авральный комбинезон, он еще раз с большим удовольствием поплескался под душем и, пристально рассматривая себя в зеркалах, постоял в сушилке. Потом неторопливо, старательно вернул своей персоне вид первого пилота сверхскоростного суперкорабля. Впрочем, это касалось только физиономии, потому что надеть первому пилоту было нечего: в гардеробной он обнаружил лишь пакеты с комплектом форменной одежды космодесантника. Морда снежного барса на рукаве… С той минуты, когда он встретил Круглова, ему никак не удавалось избавиться от впечатления, что Валаева нет на борту «Байкала», хотя абсурдность этого впечатления по логике, дела можно было считать стопроцентной. От ощущения, что на борту не все в порядке, никакая логика избавить не могла.
Отбросив пакеты, Андрей открыл было рот, чтобы заставить автосистему бытового сектора делать то, что ей положено здесь делать, и вдруг покачнулся: в глазах на мгновение потемнело и тело ощутило очень странный, глубокий покой. Было так, словно он на секунду заснул, вздрогнул, проснулся. Он еще раз взглянул в зеркало на себя (мускулистого, загорелого, в плавках) и счел за лучшее оставить тяжбу с бытавтоматикой на потом и побыстрее перебраться в спальню.
Лежа на диване лицом кверху и наблюдая суету солнечных бликов на потолочных «сталактитах», он прислушивался к своему внутреннему состоянию. Состояние было необычное. Стоило чуть расслабиться — и в уши внезапно хлынули тысячи тысяч звуков, созвучий. Необъятный голосистый мир…
«Стоп!» — в ошеломлении подумал Андрей и каким-то неосознанным, спазматическим, что ли, усилием вернул себя в обычное состояние. Приказал бытавтомату дать на «окно» ночной пейзаж зимнего леса. Глядя в сумрак потемневшего потолка, он поймал себя на том, что возврат в обычное свое «нормальное» состояние нервов и чувств не успокоил его и не обрадовал. Было грустно.
Пытаясь отвлечься от новых для себя ощущений, он спросил:
— Тринадцать-девять, кто сменил твой индекс на двенадцать-одиннадцать?
— Операторы центрального информбюро.
— Да, разумеется… Какое сегодня число?
Автомат ответил.
— Месяц? Год?
Автомат ответил.
— Хочешь сказать, мы с тобой не общались больше восьми лет? — улыбаясь, спросил Андрей. И вдруг почувствовал, что это правда.
— Восемь лет, четыре месяца и девятнадцать суток, — уточнил автомат.
— Тринадцать-девять, свяжись с кухонным распределителем. Мне нужен охлажденный березовый сок. И как можно быстрее.
Через полторы минуты у изголовья звякнул и выдвинулся пенал пневмопосыльной системы. Андрей вынул холодную прозрачную коробку, шершавым языком нащупал соковыводную трубочку. Напился и сунул было коробку в пенал, но снова поднес коробку к лицу, нашел глазами дату изготовления… Пальцы сжали коробку в комок.
И когда тело стало проваливаться куда-то в мягкую белизну, он разжал пальцы, расслабился и успел подумать: «За восемь с половиной лет я могу позволить себе один раз нормально поспать».
…Лавина несла его в узкий проран между обледенелыми скалами. Это было не страшно. Он бежал в бурном снежном потоке навстречу ветру и громко смеялся. Кричал, перекрывая гул грозной стихии: «Старт! Старт, дикая кошка, старт!» — и знал, что непременно поднимется в воздух, и видел, как падают в пропасть обломки утесов, и ступни быстро бегущих ног его были больше этих обломков. Ветер подставил ему свою упругую грудь — он взлетел и, смеясь, распростер напряженные под напором воздушного потока руки над клубящимся снежной пылью ущельем, и белые вершины Гималаев постепенно становились ниже траектории его полета, а над вершинами расцветала исполинская снежная роза…
Андрей ошарашенно сел, ощупал грудь, руки, колени. Посмотрел на розовые цифры часового табло. Он спал всего полчаса, но чувствовал себя прекрасно.
— Тринадцать-девять… — произнес он формулу обращения. Собрался было распорядиться насчет привычной одежды, однако раздумал. Какая будет одежда — это теперь не имело значения. Кто-то подбросил ему в гардеробную пакеты с формой космодесантника отряда «Снежный барс». Пусть так и будет. Андрей Тобольский, бывший первый пилот бывшего суперконтейнероносца «Байкал», со спокойной совестью может носить форму «Снежного барса». Как десантник с восьмилетним стажем. Тем более что суперконтейнероносец «Байкал» перестал, очевидно, существовать. База… «Япет-орбитальный…»
— Вам что-нибудь нужно? — спросил автомат.
— Да, — проговорил Андрей. — Мне нужно найти себе место в моем теперешнем мире…
«ВЕЛИКИЙ ПРЕДОК» (Вместо послесловия)
После прекрасно организованного стараниями работников Т-связи телесвидания с дочерью Андрей покинул спортзал не переодевшись, как был — в бело-красном тренировочном костюме; взгляды встречных прохожих заставили его обратить внимание на свой вид и вернуться. Возвращаясь, он воспользовался другим входом — через ветротоннель, прямо в спортгардеробную, — не хотелось опять заходить в огромное элдипсоидное помещение, искусно расцвеченное светоузорами, но все равно словно бы вылинявшее теперь, потускневшее после неописуемой роскоши земных сочных красок… Он принял душ, натянул на себя все еще непривычную форму космодесантника. Проделал это абсолютно машинально. К нему еще не вернулась способность размышлять. В голове царило необыкновенное спокойствие. Он не мог думать. Ни о чем. Перед глазами стоял знакомый им с Лилией уголок дендрария, а посредине аллеи, в жарком пятне солнечного света, — незнакомая девчушка-подросток, ужасно нескладная, угловатая, с испуганным лицом, голенастая, как олененок. Минуту они молча разглядывали друг друга. Потом он что-то спросил — она не ответила. Стена невесть почему возникшего отчуждения казалась непробиваемой. Выручил мяч. Он взял в руку тренировочный мяч, несколько раз стукнул им об пол и постарался придать голосу беззаботные интонации: «Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..» Стена рухнула: Лилия подбежала вплотную к натянутым поперек аллеи рядам красных ленточек (граница действия стереоэффекта); он жадно вглядывался в незнакомое лицо дочери и не мог произнести ни слова. Что-то случилось у него с губами, он долго не мог заставить себя говорить. Так ничего толком они друг другу и не сказали. Права была Светлана: пятьдесят драгоценных минут самой дорогостоящей в мире связи состояли в основном из расточительно длинных пауз. Лицо двенадцатилетней Лилии ему не понравилось. Маленькая Лилия была нежна, красива, как цветок. Для этой такое сравнение не напрашивалось. Двенадцатилетняя Лилия чем-то напоминала ему двоюродную сестру Ольгу и Валентину одновременно. Взрывоопасная смесь… Но, если серьезно, он почему-то ощущал себя расстроенным до предела, подавленным, разочарованным. Во время телесвидания с Мартом Фроловым он получил от ведущего темпоролога чудовищный (иначе не скажешь) груз тяжеленной, как ледяная гора, информации и безропотно подставил под неожиданно свалившийся на него айсберг свое натруженное плечо и, угнетаемый этой тяжестью, все же почувствовал в себе желание действовать, думать, работать, хотя полученный от Марта информационный груз был сродни печальной ноше легендарного Мессии, влекомой им по пыльной дороге на хорошо известную всему цивилизованному миру ближневосточную возвышенность. А после телесвидания с дочерью было такое чувство, будто и ее и его обвели вокруг пальца, искусно, изобретательно обманули: ему подсунули не его дочь, девочке — не ее отца… Сыновья и дочери человеческие научились лихо преодолевать довольно крупные куски Пространства. А вот с преодолением Времени дело обстоит хуже.
Как и договорились, Копаев ждал его у центрального входа в Форум. Еще когда Светлана сказала ему, что Аверьян предлагает там встретиться, он удивился, но ничего не спросил. Мало ли по каким причинам бывший функционер МУКБОПа считает удобным рандеву под необъятным куполом самого большого зала бывшего корабля.
Они поздоровались сдержанно, без особых эмоций — так, словно расстались только вчера, и Копаев театрально-торжественным жестом предложил ему войти в зал Форума первым. Створки овальной двери широко распахнулись, он досмотрел в глубину зала и ощутил, как сердце забилось сильнее. При первом взгляде можно было подумать, что широкая дверь центрального входа вела в одну из центральных полостей гурм-феномена…
Андрей машинально сел на левую сторону подковообразного дивана, извлеченного откуда-то снизу негромкой командой Аверьяна. Копаев сел справа и, видимо, озадаченный странноватой реакцией автора видеосъемки на подготовленную без его участия экспозицию, смотрел на него выжидающе. Наконец спросил с недоверием в голосе:
— Ты что… впервые это видишь?
— Я — нет, но ты… Откуда это у вас здесь? — Андрей обвел рукой закругляющийся ряд окрашенных зеленым светом «Снегирей»-великанов.
— Позволь, однако… все это — содержимое твоего видеомонитора!.. Разве не так?
— Моего? — переспросил Андрей. — Но… ведь я его потерял.
Копаев с облегчением рассмеялся:
— Его нашли в твиндеке — примерз к грузофиксатору.
— Ах вот как! Тогда другое дело… Я и не подозревал, что бытовой видеомонитор способен дать такое высокое качество изображения в широкоугольном режиме работы.
— Это не он способен, — возразил Копаев, — это я способен. Правда, не без помощи соответствующих видеокорректорных устройств. Пришлось повозиться… Зато результат! И тебе будет легче.
— В каком э-э… смысле?
— Но ведь объяснять это все ты нам собираешься? Или как?..
— А что я должен объяснять? Все это мои глаза видели там примерно так же, как теперь видят твои.
— Мои глаза видят толпу твоих эфемеров, — заметил Копаев, — и мне интересно было бы знать, как тебе удалось такую массу их наплодить! Я бы и за восемь лет не справился. Да и никто бы не справился.
— Ты уверен, что это мои эфемеры?
— Великое Внеземелье! Ну не мои же?! Индекс и номер твоего скафандра налицо.
— А как быть с названием корабля? Почему «Лунная радуга»?
— Думал, наверное, о «Лунной радуге»? Вот тебе и результат. Еще о чем ты там думал?
Андрей не ответил. Перевел взгляд на двадцатипятиметрового исполина, возвышающегося светло-зеленой башней над строем эфемеров-богатырей.
— Скажи, Аверьян… ты лучше меня разбираешься в генеалогии эфемеров…
— Хочешь спросить, чей облик таился под стеклом гермошлема эфемерного «Снегиря»?
— Да.
— Расскажи, при каких обстоятельствах поднялась на врага эта радужная рать.
Андрей рассказал.
— Ясно… — протянул Копаев. — А впрочем, что тут может быть ясного? Ясно только одно: твой единственный нормальный эфемер попал в какую-то воспроизводящую среду, которая сыграла роль множительного агрегата. Остальная армия — эфемеры второго, так сказать, порядка. Или лучше будет выразиться — трансцендентные эфемеры…
Андрей напомнил:
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Разве? — Копаев криво усмехнулся. — Насчет трансцендентных я даже гадать не берусь. А что касается «нормального»… Тут, пожалуй, могут соперничать только два варианта: либо копия Николая Асеева, либо твоя. Неужели имеет значение — кто? Если имеет, я склонен отдать предпочтение второму варианту. Ну сам посуди: с чего бы это чужое пространство, не стесняясь, громко, на всю Галактику, можно сказать, обсуждало интимные факты твоей биографии? Убедительно?
— Нет. Почему источником интимных фактов обязательно должна была служить копия, а не оригинал? Побывать в чужом пространстве довелось, как ты теперь знаешь, и мне самому.
— Ты слишком многого от меня хочешь.
— В таком случае то же самое я могу сказать о тебе.
— Ну нет! В этом смысле я имею перед тобой преимущество. Ты вправе полностью игнорировать меня как любопытствующую личность, но обязан считаться со мной хотя бы как с посредником. Не будем забывать, что за тобой отчет перед Землей.
— Видишь ли, я сейчас такая персона, что могу позволить себе роскошь выбирать посредников по душе.
— Чем я тебе не угодил? — Аверьян был теперь заметно обеспокоен.
Андрей молча смотрел на него. На первый взгляд Копаев не изменился: все такой же ловкий в движениях бронзовоухий блондин, каким был в тот памятный день их беседы на парапете бассейна. Вот только взгляд серых глаз Аверьяна стал жестче, да самоуверенности прибавилось. Трудно было сразу сказать, чего недоставало теперешнему Аверьяну но сравнению с тем Аверьяном, прошлым… Но чего-то явно недоставало.
— Так чем же я тебе не угодил? — повторил Аверьян. На этот раз голос его прозвучал гораздо спокойнее.
— Теряешь гибкость функционера МУКБОПа, — вслух подумал Андрей. — Теряешь форму…
— Давно уж к МУКБОПу я никакого отношения не имею.
— За что отстранили?
— За то же, за что и тебя теперь отстранят от полетов. Категорически и навсегда.
— Здесь вы очень интересно заблуждаетесь, молодой человек… э-э… простите, молодой экзот. Но я не стану вас разочаровывать.
Глаза Копаева настороженно сузились.
«Сразу учуял, — подумал Андрей. — С чутьем у него по-прежнему все в порядке».
Стереоизображение застывшей рати эфемеров-богатырей сменилось космически-величественной картиной: глаза слепила множеством голубых огней грандиозная спираль узорчато-фонарного сооружения.
— С масштабом я не переборщил? — осведомился Копаев.
— Недотянул. Можешь спокойно увеличить раза в полтора — не ошибешься.
Присвистнув, Копаев с уважением проговорил:
— Ну и ну! Вот это громадина!.. А ведь состоит она из одних… Кстати, там, на месте, удалось тебе разглядеть, из чего она состоит?
— Да. Эта штуковина — спиралевидное скопище эйвов.
— Как… как они называются?
— Эйвы, — повторил Андрей. И объяснил почему. Копаев внимательно выслушал подробности знакомства с эйвами. Рассказ, по-видимому, произвел на него впечатление. Он спросил:
— Марту рассказывал? Что он об этом думает?
— Я могу, разумеется, передать, что думает об этом Март. Но тогда тебе придется выслушать сначала, что об этом думаю я.
— А что об этом думаешь ты? — мгновенно перестроился Аверьян.
— Я думаю, что эйвы не могут быть носителями Разума. Думаю, уровень их «интеллекта» вряд ли намного превышает «интеллектуальный» уровень… вируса гриппа. Я полагаю, земная цивилизация случайно соприкоснулась с довольно примитивной формой… как-то не поворачивается язык говорить «формой жизни». Лучше выразить это словосочетанием «форма преджизни», потому что «жизнь» в нашем понимании отличается от способа существования эйва, наверное, в той же степени, в какой белковый обмен отличается от рабочих процессов, происходящих, к примеру, в электроконденсаторах. Или, скажем, в электроаккумуляторах. Тебе пришлось повозиться с корректорской доводкой моей видеозаписи… ты заметил там хоть что-нибудь похожее на планету?
— Нет.
— Я тоже. Напрашивается рабочая гипотеза: эйвы — продукт эволюции внепланетной преджизни. Скудность запасов околозвездного вещества, на которых «паслись» колонии первобытных эйвов, и щедрость потоков энергии привели к тому, что эволюция протоэйвов пошла в необычном для нашего земного восприятия направлении. Здесь можно немного пофантазировать… Вот, скажем, в силу каких-то гравиокинематическнх причин колония протоэйвов перешла из стадии хаотического скопления в стадию «вытянутого шнура». Неустойчивость скопления прямолинейной формы очевидна, и стадию «шнура» сменила стадия «спирали». А отсюда до темпор-прогиба рукой подать. А что такое темпор-прогиб? Дальнодействие. А практическое дальнодействие — это самый экономичный вид переноса материи из одной точки пространства в другую. И когда свернувшаяся и спираль колония протоэйвов нежданно-негаданно вдруг получила солидную инъекцию нужного ей вещества, развитие колонии пошло по пути закрепления этой полезной привычки. Сперва разбухшая колония, естественно, высосала все «бесхозное» вещество из окрестностей собственного светила. Затем, приобретя кое-какой технологический опыт, принялась за окрестности светил чужих… Вот в первом, так сказать, приближении… Голая схема. Март с этой схемой в основном согласен, хотя его и коробит ее примитивизм. Дискутировать нам было некогда, поэтому я, опасаясь, что не смогу достаточно внятно изложить точку зрения Марта на интересующий тебя вопрос, излагаю свою и откровенно делаю ссылку на комментарий Фролова. Я конечно, согласен с Мартом, что все обстоит гораздо сложнее, чем представляется мне, однако нам с чего-то надо начинать. Немыслимо сложный математический аппарат современной темпорологии, я убежден, заведомо включает в себя и «дважды два равняется четырем».