— Я не прошу тебя об этом. Живи с раскрытыми глазами. Широко раскрытыми.
— Хорошо… Эй! — Кафе затряслось, как огонек на ветру. У Иззи опять запищал пейджер.
— Кто делает «оп-ля» на этот раз, Иззи?
— Я сам, Мэл. Тут многое происходит не так. Скажем, мне не нравятся монархии и вьетнамские войска в Америке — по крайней мере, пока. К тому же это придорожное кафе относится к Техасу, а Абу, то есть ты, должен прямо сейчас убраться подобру-поздорову на Магелланово Облако. Главное, чтобы у меня хватило времени поставить тебе постоянную заплатку и позавтракать кофе с плюшками перед утренней сменой. Так что не дрейфь. Десять, девять, восемь…
— Держи, сынок! — Джонни бросил мне гитару.
Реликтовая фоновая радиация подскочила до трех целых восьми десятых, потом снова упала до трех. Мы отправились в путь.
Эпилог
В тот момент, когда Иззи устроил «оп-ля», Нора стояла между цуккини и помидорами позади домика, который выстроил ей Джонни Абилен на севере штата Нью-Йорк. Каким-то образом пролетел целый год, и ее рот наполнился прищепками. Она уже развешивала пеленки, глядя на юго-запад, на розовые пальцы заката. Из ее полушария Магелланова Облака не разглядеть, зато я видел и ее, и малыша, спавшего в плетеной колыбельке рядом с Нориной кроватью. Иззовидение!
Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН
Сергей Лукьяненко ХОЛОДНЫЕ БЕРЕГА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Печальные Острова
Глава первая, в которой я делаю выводы и пытаюсь их проверить.
Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Рассвирепев, она начинала бросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником.
— Ну, разбойнички, душегубцы… бунтовать будем? Нестройный хор голосов ответил, что нет, никак не собираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку:
— Хорошо, радуете старика…
Для надсмотрщика Шутник и впрямь был стар — лет сорок, пожалуй. На такой работе не заживаются — кого придушат цепью, кого затопчут ногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше.
Но этот был слишком осторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злить без нужды весь этап.
— А ты, Ильмар? Еще не ковырялся в замках?
Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Не хотел бы я его сердить — даже без цепей.
— Что ты, Шутник. Они мне не по зубам.
Надсмотрщик осклабился.
— Это верно… Только у тебя за зубами еще и язык есть. А? Может, у тебя Слово, а на то Слово отмычка прицеплена?
Его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными.
— Будь у меня Слово, Шутник, — тихо ответил я, — не нюхал бы вторую неделю эту вонь.
Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий, и он невольно горбился.
— Тоже верно, Ильмар. Значит, такой твой фарт — дерьмо нюхать.
Он наконец отошел, и я перевел дух.
Дерьмо не беда. И не такое терпели. Другое дело — рудничная вонь, от нее живо дышать разучишься.
Надсмотрщик вышел, повозился с засовом и забухал сапогами по трапу. Трюм сразу ожил.
— Куда колоду дел, Плешивый? — заорал Локи, карманник, залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы. По всем законам полагалась ему хорошая плеть, ну, может, еще отсечение пальца. А вот не приглянулся судье — и все. Плыви к Печальным Островам, мотай три года. Впрочем, Локи не унывал — такие никогда не унывают. Свое прозвище в честь северного бога проказ он получил не зря…
В дальнем углу Волли затянул прерванную песню. Длинный язык в третий раз довел его до каторги. Волли честно вкалывает пол года — больше за крамолу не дают — и принимается за старое.
Пел бы лучше не о налогах, а про любовь, про лунную дорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно и людей радовал.
— Новую! — завопил Локи; ему сегодня везло.
— Хватит, — глядя в деревянный потолок, сказал я. — Наигрались. Спать пора.
— Ильмар, да ладно тебе… — неуверенно начал Локи.
— Поговорили!
Я встал, потянулся — цепь напряглась — и затушил фитиль. Запахло горелым маслом. В темноте будто стал сильнее плеск волн за бортом. Поскрипывали койки, кто-то торопливо бубнил вечерние молитвы Искупителю, а Волли вполголоса допевал песню. Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в борта волны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа не набрали. Потому и плыли долго.
Кутаясь в тонкое одеяло, я машинально разминал пальцы — словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная. Спать бы и спать… вот только начала по ночам мерещиться всякая чушь или… Вот! Нет, не показалось!
Я услышал, как сверху тихо звякнул металл. И это не цепь гремит — я-то знаю, как поет замок, когда в нем ковыряют куском стали.
Расслабившись, я шептал благодарения Сестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землю на семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег — приду в храм, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу, хоть и знаю, ни к чему богам деньги, все в карман священника попадет. Спасибо, Сестра, послала удачу мне, неумелому!
Ай да мальчишка! Пронес на корабль с этапом железо! И где прятал — досмотрщик ведь был ушлый, в такие места заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно пронес!
Целую неделю я трюм проверял: нет ли подарочка от прежнего этапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал — только на пацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача!
Мальчишка едва вошел в возраст, чтобы по эдикту об «искоренении младенческого злодейства» на каторгу загреметь. То ли карманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез. Молчаливый паренек сам ничего не рассказывал, а расспросы я пресек — не положено!
Кто-то вскрикнул сквозь сон, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего. Теперь дождусь.
Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконец скрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки беззвучно — цепь рукой зажимая, чтоб не гремела.
Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно — схватил я его за руку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса:
— Тихо, дурак!
Он замер.
А мои пальцы разжали ладонь, проверили — ничего.
Я осторожно выпустил цепь и двумя руками провел по койке, надеясь, что пальцы почувствуют холод металла. Ничего!
Ощупал замок, обыскал постель, под мальчишкой пошарил рукой и вокруг, потом его ощупал — спал он, как все, в одежде. Пусто.
— Уберите лапы! Я кричать буду!
Я руки мальчишке сдавил. Потом перехватывать начал — правой рукой его левую взял, левой правую и наоборот. Мальчишка молчал — видно, все понял.
— Не будешь ты кричать дружок, — прошептал я. — Никак не будешь. Даже если пальцы тебе сломаю, промолчишь. Только ты не бойся, малыш, мы теперь друзья лучшие…
Правая ладонь у него была холодной! Просто ледяной! Вот и ответ.
— А сделаем мы вот что, — шептал я, лихорадочно вспоминая, как мальчишку зовут. — Сделаем мы, Марк, вот что — сядем рядышком и поговорим. Тихонько и по-дружески…
— Не о чем нам говорить! — огрызнулся Марк.
— Есть о чем, — прошептал я на ухо. — Ты Слово знаешь!
Он чуть дернулся, но я держал крепко.
— Ты не спеши, — уговаривал я пацана. — Подумай. Вторую ночь впустую замок ковыряешь. А завтра — порт. Потом — рудник. Из рудника выход один, и замков там нет — там стражники караулят. Не поможет и Слово! Я знаю, бывал.
Мальчишка притих.
— Ну а снял бы замок? — я тихонько засмеялся. — Что дальше? Думаешь, я не могу открыть? Потрогай!
Я заставил его взяться за дужку замка, сам быстро выдернул из шва припасенную на крайний случай щепку — прочную, хорошую, еле отодрал от койки. Замок тихонько щелкнул, отпираясь.
— Хочешь, тебя выпущу? Беги! Только железку мне отдай…
Марк сделал вид, что не услышал.
А вообще-то можно уйти, — добавил я.
— Как?
Я зажал ему рот.
— Тихо! Как — не твоя забота. Металл нужен, щепкой я только с такой ерундой справлюсь. А придется отпирать большой замок.
— Ножом сможете?
— У тебя нож? Покажи!
Я сказал и прикусил язык. Но Марк решился. Пошевелил еле слышно губами и протянул мне руку.
Ладонь была холодной, словно мальчик несколько минут подержал ее на льду. С замиранием сердца я осознал: рядом со мной и впрямь знающий Слово! А вот сталь — теплая, согретая рукой. Не зря говорят — Слово лишь живое морозит.
— Осторожно, острый! — запоздало предупредил Марк.
— Осторожно, острый! — запоздало предупредил Марк.
Зализывая палец, я ощупал нож другой рукой. По форме — короткий обоюдоострый кинжал. Видимо, хорошая сталь, раз пацан не сломал его, неумело ковыряясь в замке.
— Годится, — сказал я. — Дай-ка…
Конечно, он не дал. Еще секунду я держал лезвие, потом оно исчезло. Растворилось под пальцами, и я схватил воздух.
— Парень, все равно нож мне отдашь. Доверяешь или нет… Когда нас поведут на канате, не опоздай. В старых шахтах, куда напихано тысяч двадцать каторжан, ничего хорошего нам не светит. Утром держись рядом. Выведут — станешь за мной. Придет время, я тебе дам знать.
— Нельзя мне на Острова… — прошептал мальчик. — Я… случайно на этап попал.
Старая песня. Все мы тут невинные, верные сыны Искупителя, несчастные братья Сестры. А вокруг нас — злодеи, душегубцы…
— Меня должны были казнить.
Пацан не врал, я это сразу понял. Судьи, может, и сволочи, но они лучше душегуба на каторгу упекут, на рудниках вкалывать, чем без толку веревку потратят. Да и казнят лишь таких злодеев, которых все равно попутчики-каторжане на части разорвут. Ну, если кто убьет женщину, что ребенка носит, — это понятно, сама Сестра заповедовала, как с такими быть, когда ее на костер вели. Сонного или беспомощного убить — тоже грех смертный. Если жертвам обычным счет за двенадцать перевалит — и тут дело простое, Искупитель же сказал: «если кто дюжину положит, все равно передо мной чист», а про вторую дюжину промолчал. Можно, конечно, и перед Домом провиниться — только какую крайность измыслить мальчишке, чтобы Дом рассердить?
На всякий случай я отодвинулся. Если он такой лиходей, ему миг нужен, чтобы Словом в Холод потянуться и нож достать. Хоть чуть-чуть бы света! Ко всему привычен, по саксонским подземельям ползал, в курганах киргизских копался, китайские дворцы ночами обчищал, когда одна смальта фосфорная с потолка светила… Но без света ждать, не вонзится ли в бок кинжал!
— Ложись-ка спать, — велел я, будто Марк сам на разговор напросился, и с койки слез. — Завтра силы понадобятся. Учти, хитрость хитростью, а если бегать не умеешь — конец.
Подсадил я мальчишку обратно на койку, сам прилег, щепкой своей верной замок закрыл и задумался.
Великое дело — Слово знать. Видал я таких, только издали. На войне, по молодости. Или из темного угла в чужом доме, молясь Сестре, чтобы прошел мимо хозяин, не вынуждал грехи множить.
А вот чтоб рядом — никогда. Был, правда, такой Гомес Тихой. Лихим делом промышлял, но не зверствовал. И пили вместе, и гуляли крепко. А потом нашли его в переулке, так подло изрезанного, что всякому стало ясно — Слово пытали. На лице у Гомеса улыбка застыла, страшная, злая. Видно, все стерпел, а Слово не открыл…
Но мальчишке-то, мальчишке откуда знать? Отец подарил? Тогда точно — из аристократов. Ах, Шутник, ко мне приглядывался, на Плешивого посматривал, но впустую. Значит, такой твой фарт…
Кормили нас дрянью. Осмелели морячки, бунта больше не боятся. Шутник сам принес котел с вонючей кашей. Стоял у дверей, поглядывал, как каторжники набивают животы, плеточку баюкал.
— Ну, пора! — Шутник изобразил самую разлюбезную улыбку. — Честным трудом, ворье несчастное, вину искупите — сам назад отвезу!
— Не опоздай только, — буркнул Локи.
Шутник двинулся по трюму, отпирая цепь.
Возле меня Шутник остановился, покачал головой:
— Чтоб такой, как ты, и не сумел щепкой замок снять…
И прошел дальше. Разочаровался, наверное, что Ильмар Скользкий оказался не таким уж ловким. Ничего, будет тебе спектакль…
— По одному, по одному вверх! — крикнул Шутник. — Двинулись!
Я шел пятым или шестым, за мной Марк.
Кораблик, на котором нас привезли к Печальным Островам, был небольшой, но крепкий и чистенький. Палуба — отдраена, паруса — аккуратно спущены и уложены. Не был бы вором, стал бы моряком…
Стражники куда расхлябаннее матросов. Даром что вооружены и скорострелами, и палашами, а у одного даже пулевик в руках. Форма грязная, морды кислые и опухшие. А перед ними — бухта толстого каната. Все, как заведено. Это хорошо.
Отведя взгляд от охраны, я залюбовался островами.
Печальных Островов — три, но мы сейчас стояли у берега большего, самого обжитого и красивого. Обрывистые берега, поросшие сочной зеленью, меловые холмы вдали, форт на крутом утесе, господствующем над бухтой, городок, прижимающийся к порту — бестолковый, шумный и яркий. Вдали, в горах, поднимались дымы плавилен… вполсилы, раньше куда сильнее дымило. Красиво было, и красиво той умирающей, последней красотой, что я больше всего люблю… Посреди города, как положено, вздымался шпиль собора Искупителя и купол храма Сестры-Покровительницы. Я ревниво отметил, что шпиль куда выше и вызолотка на дереве недавно обновлена. Эх, Сестра, жив буду — принесу подношение, нехорошо, что забывают тебя нынче…
Вылез Марк, поплелся, едва находя дорогу. Стражники похохатывали, глядя на наши неуклюжие движения, и не ждали дурного. Кое-кто из каторжников даже падал, это вызывало бурное веселье.
— К канату, — приказал один из стражников. — Ну, кто смелый…
И Марк вдруг шагнул вперед.
Молокосос! Мальчишка!
Я чуть не завопил — «стой!», но вовремя сдержался.
— Молодец, — похвалил Марка стражник, пожилой и добродушный на вид. — Приказов слушайся, Искупителя чти — домой вернешься…
Он ловко набросил на шею мальчишке веревочную петлю, короткой веревкой соединенную со второй петлей, заботливо осведомился:
— Не давит?
Марк качнул головой и, конечно, затянул петлю. Все заржали.
Пожилой стражник ослабил узел, наставительно сказал:
— Головой не дергай, удавишься… Следующий!
Придуманный план летел ко всем чертям. И все же, оттолкнув уже шагнувшего вперед Локи, я пошел к канату. Молча дождался, пока мне на шею наденут поводок, потом нагнулся и стал бухту разматывать.
— Эй, ты чего? — удивился стражник.
— Удушится мальчишка, если между двумя взрослыми будет стоять, — объяснил я. — Ему первому придется идти.
— И впрямь… — стражник зашарил взглядом, соображая, кого из каторжников поставить за Марком, ростом поменьше.
Но все как на подбор были рослыми. Только я старательно сутулился.
— Ладно, иди за ним, — озабоченно сказал стражник. — Сдохнет пацан — получишь плетей!
Я ждал, кипя от злости. Наконец всех нас нанизали на канат, а концы его зажали в деревянных брусках на тяжелые замки. Так… ключ большой, бородка двойная, три прорези, поворачивается влево…
На двадцать секунд работы ножом. Надо быстрее. Хоть стражники службы не чтут, за двадцать-то секунд любой заметит неладное.
— Вперед, пошли! — крикнул Шутник.
И мы двинулись к трапу.
Глава вторая, в которой все бегут, но немногие знают куда и зачем.
Давненько я не был на Печальных Островах, лет пятнадцать прошло. Попал сюда чуть старше Марка, хорошо хоть по мелочи и на неполный год.
— Зачем полез вперед? — шепнул я Марку.
— Я сам. Разрежу канат, и убежим.
— Побрякушки себе отрежь! Ты смоляные тросы резал когда? Его мечом не перерубишь! Лезвие завязнет!
Мальчишка сбился с шага. Провел ладонью по канату, обернулся. В глазах теперь была растерянность. Понял, значит…
— Только не вздумай поводок сечь, — сказал я. — Один далеко не уйдешь, надо, чтобы все… сразу…
Мимо нас прошел стражник. Глянул подозрительно:
— Что разболтались, тля рудничная?
— Страшно пацану, успокаиваю, — сказал я.
На миг в глазах стражника появилось сочувствие.
— А нечего разбойничать… — самого себя одергивая, изрек он. И пошел вперед, на толпу мечом помахал — расходитесь, мол…
Толпа, конечно, не сдвинулась. Не боялась его толпа, стражнику туг еще жить, вечерами по улицам ходить.
— Душегубцы! — тоненько взвизгнула в толпе девчонка.
Знаю я таких дур с горящими глазами. Сама небось каждый год в чреве плод травит, потому и других обвинить всегда готова.
— Вперед подай, — шепнул я Марку. — Чтобы жердь на плечи легла.
И тут же с криком:
— Что плетешься, как вошь! — пнул мальчишку по заду, да так, что Марк дернулся, рванулся вдоль каната и прижался к деревяшке, которая его канат щемила.
Стражники захохотали. Все развлечение.
Я продвинулся вперед, глянул на замок. Эх, не везет, германская работа! Отмычку бы мне тонкую, да с двойным изгибом, тогда бы справился…
А мы уже к площади Кнута приближались. Самое место бежать. Дальше по холмам места голые да безлюдные, не укрыться.
Ну держись, германская работа, доброе железо и тугая пружина!