Наверное, это потому, что меня с пяти лет учили падать, вставать, снова падать и не особо рассчитывать на то, что можно будет за что-то ухватиться. А еще потому, что это просто красиво, когда в свете прожекторов на блестящем льду кто-то отрывается от земли и пластично, с необыкновенной грацией, наплевав на законы земного притяжения, крутит прыжки и вращения.
Миллион лет назад, в другой жизни, мама отдала меня в спортивную школу олимпийского резерва, чтобы я был закаленным и поменьше болел всяческими простудами. С тех пор прошла куча времени, а я все равно помню, как шел и падал первый раз на фигурных коньках на обманчивом твердом блестящем льду. И очень хочется жить. К сожалению, я не умею рассказать, как же хочется снова жить, не задумываясь перед тем, как выйти на лед на коньках…
2 февраля 2014 года
Как зовут президента США?
Начало февраля. Новости небольшие, но значимые – съел яйцо вкрутую. Не давясь от тошноты, не мучаясь, заставляя себя открыть рот, а просто взял – и нету. Врач сказала, что, коли так дальше пойдет, через неделю видеть она меня тут уже не хочет, а хочет знать, что я сижу дома и поправляюсь. По планам на эту неделю было много всего – гастроскопия, например, КТ легких – но вроде бы по общему состоянию это можно отменять или не спешить с этим. Лейкоциты отлично пошли в рост. Вот с тромбоцитами пока проблема. Но это ожидаемые мелочи жизни. В Нью-Йорке стоит дурная погода, так что мне жалко промокшую Машу, приносящую на обед свежую лапшу. А вообще все окружающее делает меня каким-то сентиментальным. Хочется поскорее выздороветь, завести домик в деревне и разводить там свиней для души. Что-то я к свинкам неровно дышу.
Сегодня врачи умудрились меня удивить. Дело в том, что по плану утром должны были снять центральный венозный катетер. В России у меня с ними было все просто – они сами регулярно отрывались, и надо было следить, чтобы такой катетер случайно не выпал. Круче всего получилось в Российском онкоцентре, когда я лежал там на очередной химии. Вместе с отличным дедулей, которому однажды накатили химию, и он совсем расклеился. Но зачем-то встал с койки и начал падать. Чтобы старичок не разбился, я стал его ловить, поскольку он падал рядом со мной. Поймать-то я его поймал… Вот только при подключенном центральном катетере тяжести поднимать категорически нельзя. В общем, приносит мне после этого медсестра вечернюю порцию инфузий (я все капельницы и уколы делал себе сам), я ее неспешно разбираю, готовлю системы, беру шприц для промывки катетера, вставляю, начинаю вводить… И тут у меня из груди катетер вместе с физраствором и кровью буквально вытекает на половину длины! Пришлось звать на помощь медсестру. Она пришла – начали думать, что делать. Назад вставлять не очень стерильно, да и выпал он уж очень сильно. И тогда я сказал: “Дарья Николаевна, снимайте его – нечего тут ловить!” В результате медсестра его и сняла. Это не великая наука: выдергиваешь и вену пальцем зажимаешь. Самое опасное – тромбы, которые могли образоваться у катетера и сорваться в кровоток.
В общем, я не ожидал, что в США подобная процедура вызовет сложности. Началось с того, что меня повезли в отдельное специальное место, где есть УЗИ и рентген, чтобы проконтролировать, как прошел процесс. Отрезали нитки, которыми все было пришито к телу, а потом начались чудеса. Врач начинает вынимать катетер, а тот не идет. У меня же боль такая, будто палец ножовкой пилят. Я, естественно, ору, а врач удивляется. Так он минут пять меня помучил, после чего принесли лидокаин и обкололи все вокруг катетера. Опять начинают тянуть, и опять дикая боль. Корни он там пустил, что ли? В общем, я хорошо глотку продрал – поорал на славу. В итоге вышло, что мне вкололи предельную дозу лидокаина и решили, что будут делать попытку номер два завтра под общим наркозом. “Так вам будет комфортнее”, – говорят. Еще бы не комфортнее: в жизни бы не подумал, что десятку из десятибалльной шкалы боли испытаю на банальном снятии центральной линии. Словом, мир оказался разнообразнее, чем я о нем думал.
Трам-пам-пам! Сегодня мне сделали биопсию костного мозга, чтобы узнать результаты трансплантации. Когда биопсию проанализирует лаборатория, станет ясно, сколько сейчас в костном мозге моих клеток, а сколько – клеток сестры. То есть насколько успешно идет приживление и вообще весь трансплантационный процесс. Это очень важное обследование. Но и другой важный результат уже есть. В среду гемоглобин у меня был 79, и стоял вопрос о переливании красной крови (границей допустимого считается 80). Но сегодняшний анализ крови показал гемоглобин 86! Переливание отменили за ненадобностью.
Это очень и очень важно: значит, корешок костного мозга, ответственный за генерацию эритроцитов, наконец-то оклемался после химиотерапии и трансплантации. До этого показал себя отлично корешок, ответственный за тромбоциты (они уже подобрались к 80), и хорошо показал себя лейкоцитарный корешок – лейкоцитов вообще больше, чем надо. В декабре, до трансплантации, мне переливали кровь несколько раз в неделю, потому что мой собственный костный мозг был не в состоянии генерировать новую кровь. Донорский костный мозг показал чудеса приживаемости и бодро пошел в рост, исключив необходимость переливаний. Маша немного зациклилась на почве борьбы с финансовым отделом клиники и на сообщение об отмене переливания крови отреагировала фразой: “О! Это какая экономия денег будет, если не надо переливаться!” И она права!
Для хорошего приживания костного мозга мне начали давать разные таблетки. Поначалу, пока я находился в госпитале, было и вовсе много инфузий. Одна из них – противогрибковая – вызывала сильный галлюциногенный эффект. Это мне рассказала после Маша, так как сам я все напрочь забыл. Оказалось, что под действием этого препарата мне глючилось, будто я лечу на кровати в Таиланд на встречу с доктором. Причем печалило меня больше всего то, что я забыл взять его адрес. Еще я проявил тогда невиданную нетерпимость к мышам. “Казнить!” – резко заявил я с кровати после получаса молчания. “Кого?” – удивилась находившаяся в палате Маша. “Отрубить головы всем мышам!” – потребовал я в ответ. Мне казалось, что в палате много мышей, которые лезут на кровать. Но ключевой фразой, запавшей в душу моей супруги, оказалась формула: “Трамваи – как грибы, грибы – как трамваи”, произнесенная безотносительно чего бы то ни было. В довершение всего однажды ночью я поменял пин-код на телефоне так, что утром не смог им пользоваться. Маша, пересказав все и дождавшись, пока я проржусь, сказала, что это мне все хиханьки да хаханьки, а она боялась, что я в таком состоянии что-нибудь с собой сделаю и потому сидела в палате сколько могла.
Перед обследованиями или серьезными манипуляциями здесь проверяют адекватность пациента. Задают типовые вопросы: “Где вы находитесь? Какое сегодня число? Как зовут президента США?” На первый вопрос я отвечал всегда легко. По второму – не имел ни малейшего понятия. А на третий все время хотел ляпнуть: “Владимир Путин”. И в целом проверку на адекватность я проходил. Но вот, когда я был в состоянии настоящего бреда, в январе ко мне пришли брать согласие на очередную биопсию. Врач разъяснила мне процедуру, побеседовала со мной об этом, а потом, по словам Маши, я завис. То есть вдруг закрыл глаза и будто уснул на минуту. Врач вернула меня к жизни, назвав по имени. Я проморгался, и мне тут же дали подписать бумагу об информированном согласии. Я все подписал, но насколько это было осознанно, говорит тот факт, что я совершенно не запомнил этого события и знаю о нем только со слов жены.
Теперь мне намного лучше. Удручает только количество таблеток, которые приходится принимать для поддержания тонуса. Моя сестра – опытный инвалид, умеет есть таблетки горстями. Я так не могу. Для меня поедание таблеток – спорт, граничащий с искусством. Мне надо, чтобы по одной. Чтобы прицелиться. Чтобы не переволноваться. О том, как я поглощаю утреннюю дозу таблеток, можно снять документальный фильм, в котором будут и коварство, и риск, и драма.
Биопсия показала: более 90 процентов клеток костного мозга составляют клетки моей сестры. Врач сказала, что это очень хороший результат. Остается поверить ей на слово. На самом деле интересно было бы узнать, какой должна быть динамика процессов жизни моего и донорского костного мозга. К сожалению, статей на эту тему мне найти не удалось. Важно, что в костном мозге клеток лимфомы не обнаружено. Теперь в апреле запланированы ПЭТ + КТ, чтобы посмотреть, как ведет себя лимфома в остальном организме. К сожалению, за это время успел подцепить какую-то бактериальную радость в желудок, и теперь меня усиливают антибиотиками. Но, слава богу, без госпитализации. Пока все идет в основном позитивно.
Врач после осмотра сказала: “Отлично! Растут волосы на лице!” И добавила: “А вот на голове не растут! Чудесно!” До этого жена мне говорила, что у меня растут волосы на щеках под глазами. Я почувствовал себя начинающей обезьяной. Доктор продолжила: “Это проявление реакции донор – реципиент, отлично работает пересадка”. Зная количество побочных эффектов от дюжины поглощаемых лекарств, не удивлюсь, если и хвост вырастет.
Врач после осмотра сказала: “Отлично! Растут волосы на лице!” И добавила: “А вот на голове не растут! Чудесно!” До этого жена мне говорила, что у меня растут волосы на щеках под глазами. Я почувствовал себя начинающей обезьяной. Доктор продолжила: “Это проявление реакции донор – реципиент, отлично работает пересадка”. Зная количество побочных эффектов от дюжины поглощаемых лекарств, не удивлюсь, если и хвост вырастет.
Когда мы с Машей были в Киеве, то по традиции сходили в планетарий и на лекцию на украинском языке. Тогда в душу запала фраза, описывающая созвездие Большой
Медведицы: “Це – голова, це – тулуб, це – лапи, а це – довгий хвiст”. Так что с хвостами у нас многое связано. Нам пришло много открыток с разных концов мира. Глядя на открытку из Дублина, Маша сказала задумчиво: “Надо будет как-нибудь потом в Лондон приехать, а оттуда поездом в Ирландию – местного пива попить”. Пришлось ей карту мира напомнить. По итогам этого разговора решили, что сразу после Дублина из Москвы в Австралию на автобусе поедем.
4 февраля – 12 марта 2014 года
Доктор: Вы принимали эту таблетку? Ее надо было принимать в понедельник, среду и пятницу.
Я: М-м-м… Как вы сказали?
Маша: Да, это он принимал сегодня утром.
Доктор: А вот такую таблетку, ее надо было принимать в дозировке 1 грамм утром и 0,5 вечером?
Я: Эээ…
Маша: Да, принял сегодня утренние, вечерние еще нет.
Я: Я могу уйти, и вы тут отлично без меня справитесь!
Доктор: Это просто вы превращаетесь в американца. Когда я вас первый раз видела прошлой осенью, вы все записывали себе в компьютер, каждое назначение. И вот я прихожу теперь, а вы просто говорите, как любой американец: “Спросите об этом мою жену!”
25 февраля 2014 года
“И давно ты стал трусом?”
Поздравляем вас с днем рождения!” – шутят врачи, обращаясь к пациенту, прошедшему трансплантацию. Это уже не первый мой “новый день рождения” за последнее время: предыдущий случился в реанимационной палате осенью, после выхода из септического шока. Тогда врачи давали менее 10 процентов шансов на успех и рекомендовали жене искать священника для отпевания. На фоне этого трансплантация костного мозга – нечто почти развлекательное.
Каждый раз, когда ко мне приходят врачи самых разных специализаций, я, пусть и лежа в кровати, докладываю: “Аппетит растет!”, “Могу ходить по коридору с опорой на капельницу три круга!”, “Пью не менее двух литров жидкости в день!” Очень уж хочется выбраться из четырех стен “чистого” бокса – за месяц пребывания его стерильная изоляция становится невыносимой. А добравшись до дома – съемной “чистой” квартиры, – я падаю на стул и тяжело дышу, прежде чем снять шапку с головы. Это мой личный олимпийский кросс – стометровка пешком на своих двоих в полном комплекте зимней одежды. Только выйдя на такую трассу, начинаешь замечать: а снег-то чистят в Нью-Йорке, как бог на душу положит! Светофор на Бродвее настроен явно на приоритет автомобилей, хорошо бы лавочку поставили, чтобы я смог сидя дождаться зеленого.
Кстати, есть мнение, что лечить рак в России так же легко, как в США. Я на это скажу: “В теории”. Действительно, поставить капельницу с брентуксимабом можно успешно и в Российском онкологическом центре, и в клинике Колумбийского университета. Одно и то же вещество, капельницы есть. Но тут начинают “вылезать уши” нашей практики. Нужного лекарства может не оказаться в аптеке онкоцентра. Есть шанс, что лекарства перепутают, ошибутся в их дозировке по времени или вопреки приказу Минздрава потребуется долгая бюрократическая процедура для того, чтобы больной получил обезболивающее. А если к этому прибавить практику наших “дружелюбных” к инвалидам городов? Думаю, наша паралимпийская сборная не просто так постоянно выигрывает медали самой высокой пробы на Играх. Ведь ей доступна самая большая тренировочная база в мире – наша страна.
Некоторое время назад я стал много думать о будущем. Зачем-то раскопал тысячу статей в научных медицинских журналах, где в красках, со статистикой были описаны разные возможности для моей смерти после трансплантации костного мозга. Я прочитал их, и на душе стало беспокойно. Мне очень захотелось, чтобы мои кости не разрушались, легкие не деградировали, кожа не иссыхала. Я начал терроризировать лечащего врача вопросами, как и что будет. “В биопсии костного мозга не обнаружено раковых клеток – это очень хорошо, – радостно докладывала мне доктор-трансплантолог. – Ваши показатели крови очень хорошие, уровень электролитов замечательный!” А я все наседал и наседал, требуя прогноза. Она, несчастная, никак не могла меня понять: она оперировала фактами из настоящего, а я требовал, чтобы она переквалифицировалась в гадалку и предсказала мне будущее.
В конце концов я окончательно спятил и начал делиться своими сомнениями с любимой супругой. “И давно ты стал трусом?” – безо всяких реверансов спросила жена. После этого меткого вопроса я наконец ощутил тот недуг, который свалился на мою голову на замену раку. Где-то, то ли в палате реанимации, уже после чудесного выхода из комы, то ли позже, под дозатором морфия для снятия жуткой боли после трансплантации, то ли в бреду и галлюцинациях от поддерживающих препаратов, которые мне вливали кубометрами, я подцепил страшную заразу – страх. “Как же так? Как же так можно жить?”
И я вспомнил апрель 2006 года. Я – председатель и учредитель общественной организации, борющейся за сохранение электротранспорта в Воронеже. Создал ее сам, она уже состоит не из меня одного – присоединились люди, которых удалось увлечь. Но все же я, молодой и дурной студент, который затеял всю эту движуху полгода назад, неумело и на ощупь начал обличительную кампанию против мэра города, чьи интересы срослись с интересами мафии маршруток. На главной площади города готовится митинг, и депутат гордумы, которую удалось привлечь к этой борьбе, говорит мне: “Ты будешь открывать митинг, готов?” И я отвечаю, что готов. Хотя, боже мой, как же я не готов! Я поднимаюсь на трибуну, выхожу к микрофону и обращаюсь к полутысяче собравшихся горожан с пламенной речью.
Потом удается сорвать коррупционную сделку на закупку китайских автобусов из средств городского бюджета, отбить миллионы пустых расходов на изображение деятельности по реформам транспорта. Еще удается спасти троллейбусы. Все это потом и как-то само собой разумеется. Ведь я уже готов ко всему этому. Оказывается, не обязательно готовиться, чтобы быть готовым. Иногда нужно просто иметь смелость быть готовым.
Ноябрь 2008-го. Я – главный конструктор систем управления, приема и распределения информации для целевой нагрузки научного космического аппарата. У меня штат из студентов и аспирантов, куча софта и “железа”, которое должно стать аппаратно-программным комплексом. До запуска аппарата в космос остается пара месяцев, и мою голову занимает то, что недоделано. Софт недоотлажен, “железо” недонастроено, документация недосдана. Мой заместитель, отличный специалист и замечательный человек, моя правая рука, приходит с новостью: его призвали в армию, поэтому он вынужден уволиться. Меня вызывает директор института: “Петя отнял у меня десять лет жизни!” “У меня он отнял сто”, – грустно парирую я. Наш директор – внимательный и скрупулезный человек, он на совещаниях задавал тысячу уточняющих вопросов, вникал в суть всех технических процессов. А тут он просто спрашивает меня: “Антон, скажи, мы успеем до запуска?” И я отвечаю: “Да, успеем”. До самого запуска у меня больше не было совещаний с директором. Он предложил мне взять ответственность на себя, и я ее взял. И мы успели, и сделанная моими сотрудниками система отработала в течение всего полета космического аппарата без единого замечания.
Я был в ЦУПе на запуске аппарата представителем головной научной организации проекта, затем постоянным членом Главной оперативной группы управления аппаратом, разбирал все происходящие с ним кризисные ситуации. В конце концов меня включили в состав возможных докладчиков на Государственной комиссии по разбору результатов всего этого проекта и причин выхода аппарата из строя. Но это уже было потом. Сперва надо было иметь смелость взять на себя ответственность за происходящее вокруг.
Ноябрь 2011 года. Я – общественный деятель, автор и редактор крупнейшего портала по вопросам работы транспорта. Я встречаюсь с только что избранным мэром города-миллионника Самары, чтобы представить свои соображения по реформе всего транспортного комплекса. У меня достаточно уверенности в том, что я предлагаю сделать правильные вещи в правильное время. И я уже отлично понимаю, как велика цена любой ошибки. Мне очень не хочется подвести уважаемого мной человека. Поэтому каждое свое предложение я готов аргументировать, я готов прочитать часовую лекцию по любому тезису из сорокастраничного документа. Я говорю убедительно, и мне дают карт-бланш на действия – точечные реформы в транспортной системе города.