– Сейчас я тебя познакомлю с твоим партнером, – ушла от ответа Ада Карповна.
– С кем?! – оторопела Ксюша, думая, что ослышалась.
– Ну, ты же не будешь же играть в теннис со стенкой, а танцевать со стулом? Для этого нужен партнер. Его зовут Клим. Клим Кошелев. Что – то не так? – удивилась Ада Карповна, заметив, как побледнела вдруг Ксюша.
– Нет, все в порядке.
«Кошелев! Фамилия деда Жени. Что это? Случайность?» – подумала она.
Она влюбилась сразу. Да так, что слезы выступили на глазах помимо ее воли. И сразу забыла о том, что никогда не верила в любовь с первого взгляда. Она не смогла скрыть своего волнения, когда Клим осторожно прикоснулся в приветствии к ее холодным пальцам. Его удивленно – ласковый взгляд взрослого мужчины не оставлял Ксюше никакой надежды. Она сразу поняла, что Клим видит в ней то, что видит каждый день в зеркале она – под мальчика стриженого подростка. С затравленным, неуверенным взглядом. В джинсах из детского магазина и кроссовках тридцать четвертого размера. И номер ноль там, где у ее сверстниц уже грудь.
И все же она взяла себя в руки. «Ай, умница! Как быстро справилась!» – мысленно похвалила Ксюшу Ада Карповна, наблюдавшая за ними.
– Знакомьтесь. Только не здесь, – подтолкнула она Ксению и Клима к выходу.
Он взял ее за руку и повел куда – то по коридору. Толкнув широкие застекленные двери, он пропустил ее вперед.
– Я здесь уже несколько дней. А сюда попал случайно только сегодня.
– Зимний сад? – Ксюша почувствовала, как внутри все сжалось. Так было всегда, когда она видела то, что напоминало ей про деда Женю.
– Я люблю цветы. Почему – то особенно те, которые растут в кадках. Не знаю, может, эта любовь досталась мне генетически от деда. По рассказам бабушки, она был страстным цветоводом.
– Я тоже, – коротко произнесла Ксюша.
«Нет, это не совпадение. У деда до моей бабки была семья. Так что, Клим вполне может быть его родным внуком», – логически вывела она, глядя на Клима. Ей начало казаться, что он даже на него похож. «Ну, и что? Мы же не одной крови. Я – приемная внучка. Значит…». Что это значит, она решила не додумывать. Ей только пришла в голову мысль, что теперь уж точно никуда не побежит. Нужно быть совсем дурой, чтобы бежать от своей судьбы.
Глава 22
Оказывается, у него осталось не так уж много времени. Даже, если он пройдет этот курс лечения. Даже, если он согласится на операцию. А умирать не хочется. Именно сейчас. Два года, гарантированных врачами, пролетят быстро, не заметишь. Но рядом не будет дочери. Конечно, он мог бы ее забрать из школы. Он был уверен, что Агнесса Бауман пойдет на расторжение договора, если узнает причину. Но, может быть, это единственное, что он может сделать для своего ребенка – дать ей шанс на полноценную жизнь. У него самого этого шанса уже нет.
…Еще на прошлой неделе он был уверен, что судьба сделала ему подарок, вернув Соню. Он набрался смелости или наглости, как хочешь, назови, и, прикупив торт и цветы, просто вломился к ней в дом в неурочное время. В одиннадцать вечера. Пьяный слегка, зато решительный! Даже не подумал, что она может быть не одна! Пусть без мужика, но присутствие сына он должен был предвидеть! Но не было ни мужика, ни сына. Около Сониных ног терлась заспанная черная кошечка и укоризненно мяукала. Соня, в шелковом халатике, как он потом понял, на голое тело, открыла ему дверь, даже не спросив, кто там. Он растерялся, так как настраивался на долгое препирательство и выяснения. И, когда дверь открылась, он, с минуту ошеломленно переводил взгляд с кошки на Соню, потом ввалился в прихожую и тут же стал снимать ботинки.
И в шестьдесят можно почувствовать себя подростком! Жадным до любви и щедрым на ласки. Не бояться осечки, какой там к черту простатит! И лишний вес! Забывшие вроде бы все руки, вспомнили, что нужно делать. Как у пианиста, долго не подходившего к инструменту. Сел – сыграл Бетховена. То, что душа просит. И не только его, но и ее душа. И тело. Ее неуверенно протестующий голос слышался музыкой. Он внимания не обращала на этот протест, был уверен, «нет» – не «нет», а робкое еще пока «да». А потом и было «да»! И еще, и еще! Раскрасневшись, стыдливо еще пряча глаза, она завернулась в простыню и выскользнула в коридор. Он было дернулся за ней, но нутром понял – нельзя. Но под дверью ванной комнаты простоял босиком все полчаса, пока она была там. Сквозь шум льющейся из душа воды он слышал всхлипы. И сердце переворачивалось от страха – вдруг что не так! Мысли лезли уже в трезвую совсем голову, ругал себя площадно и ждал. Воду не слышно стало, так он еле успел добежать до кровати, плюхнулся с полета, притворился спящим. И не мог поверить, когда почувствовал влажные ее губы на своем оголенном плече. Лежал с минуту, боялся спугнуть. Сердце не выдержало. Затопило страх приливом нежности и благодарности. Сграбастал в охапку, прижал к себе так, чтобы не шелохнулась, и долго так лежал. В горле слезы стояли, сглотнуть боялся – шумно получилось бы. Она заснула в его объятиях. Осторожно переложив ее голову на подушку, еще некоторое время рассматривал в скудном свете ночника ее лицо. Да, постарела. Морщинки лучиком из уголка глаз, две параллельные черточки в середине лба. Но своя, родная. И вдруг мысль, как огнем: столько лет потеряно! Наверстать, наверстать!
А, как оказалось, некогда. И два года – то – не факт, что в силе будет. И встает вопрос: а имеет ли он право? Ей на шею инвалидом свалиться? Она не прогонит, будет до последнего за ним горшки выносить. А ему каково? И сын что скажет?
Парень пришелся ему по душе. То есть, и тут эгоизм сыграл свою роль: Сашка не только мать не осудил, застав его, Риттера, полуголого у них на кухне поутру, но и пожал ему руку, словно бы принимая ситуацию. И Риттер потом видел, не играет парень, рад за мать, искренне рад. А уж как он – то рад был! А Соня! Сладилось у них втроем, от разговоров кухонных до деловых. Одно не понимал Риттер, Сонечке как-то раз даже вопрос задал: невеста у Сашки есть? Узнав, что нет, обрадовался. Вот какому бы парню он свою дочь вверил, не колеблясь ни секунды! И Соня, как потом выяснилось, об этом же подумала. Видела она фотографию его девочки, изумилась красоте ее. Только не сказал он, где она сейчас. Потом, решил, как – нибудь…
Риттер остановился и понял, что до дома осталось всего пара кварталов. Перед глазами была площадь с памятником пролетарскому вождю. И родной суд.
Завтра он будет говорить об отставке. Но сегодня он должен решить, что он скажет Сонечке.
Он только успел вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Тревожные глаза, немой вопрос.
– Все не так плохо, – хохотнул он.
Не поверила! Вопрос сменился укором.
– Можно операцию…, – протянул неуверенно.
– Да? Где? Ты согласился? – в голосе надежда.
– Сонюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, – сказал умоляюще.
– Два года! – отозвалась эхом, обреченно.
– Только не хорони меня сегодня, – почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.
– Так, Риттер! Мы будем верить.
– Мы?
– Поедем в Бостон. В клинику к Максу.
– Это к мужу твоему? Нет!
– Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но, времени нет, поэтому я сейчас перезвоню. Летим завтра. Или, как получится.
– Соня, не дури. Там ничего нового не скажут.
– А умирать тебе позволить не дурость? – она, наконец, расплакалась.
Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.
– Саша! Няня! Вызывай скорую, – Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она видела, как Полина показалась в дверях кухни, а потом пропала из поля зрения.
Он обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала. Отъезд ее любимицы, возвращение Сони – и крепкая еще няня сильно сдала. Он кинулся к лежащей на полу Полине.
На ее лице жили только глаза. Она силилась что – то ему сказать, из последних сил кося их в сторону. Он проследил за ее взглядом и понял, что она показывает ему на дверь своей комнаты.
– Что? Что – то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу…Соня, скорую!
Взгляд Полины стал испуганным.
– Тебе что – то дать?
Полина прикрыла веки.
– Из твоего комода? – он ринулся в комнату и стал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Варваре. Он даже не смотрел, что вынимал. Он только следил за движением ее глаз. Вдруг Полина часто – часто заморгала. Риттер посмотрел на то, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».
– Это? Мне?
Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.
До больницы они ее не довезли. Только когда они с Соней вошли в квартиру, он понял, как устал. И, как устала она. «Мы не молоды. Сколько не кувыркайся в постели, это не есть возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», – подумал он.
Пока Соня готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть, он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.
Пока Соня готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть, он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.
– Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? – Соня обняла его за плечи.
– Она моя мать, – он как-то беспомощно посмотрел на нее.
– Кто?
Риттер молча потянул свидетельство и листок с мелко написанным текстом.
«…прости, меня, сынок. Единственное, что я могла – это быть с тобой рядом…» – бросились в глаза строчки.
Глава 23
Он ненавидел жену и не любил Зинаиду. Он полностью игнорировал одну, но спал с другой. И хотел еще чего – то такого. Неправда, что мужчины не хотят романтики. Просто вслух – стыдно, а не вслух – что толку – то? Но то, что он проговаривает это хотя бы для себя – уже подвиг. Где бы еще эту романтику достать? Кто бы пришел и сказал толком, отчего неймется – то?
Неправильное он слово подобрал для своих хотений. Букеты, банкеты и даже заморские путешествия, об этом, кажется, мечтают все женщины, – все он проходил. Не нужно этого опять. И на пальцах не объяснишь, о чем грезится! Какой – то очень размытый образ женщины рядом, ее дыхание около уха, переплетенные руки, запах от макушки – такая она маленькая! – и томление души. И отпускать не хочется и в постель тащить страшно – это уже шаг! А после него – чувство собственника. А то, первое томление – уйдет. И потом опять о нем мечтать! И так без конца! И плещется что – то в ее глазах, наверное, то – пресловутое счастье. И чувствуешь ответную влагу под своими прикрытыми веками…
Самолет мягко тюкнулся в покрытие взлетной полосы, и пассажиры как-то разом загудели. До этого молчали все, ожидая благополучного приземления. Шляхтин огляделся в поисках знакомых: что – то раньше об этом не думалось. Кивнув одному, сталкивались где – то, он вдруг задержал взгляд на женщине, ну никак не вписывающейся в общий антураж. Кое – как зачесанные волосы с не прикрытой сединой, вязаная кофта времен обилия коммуналок и юбка почти до полу. Туфли без намека на каблук, тапочки даже, были стоптаны так, что на задниках образовалась гармошка. Среди пиджаков и элегантных деловых платьев все это смотрелось экзотикой. Женщина подняла руку, чтобы достать сумку с верхней полки, но маленький рост и отсутствие каблуков сыграли свою роль: зацепив слегка ручку ридикюля, она уронила его в проход между сиденьями. И вот чудо – сразу несколько мужчин разного возраста бросились ей помогать. И вот уж совсем чудо – Шляхтин оказался самым проворным. Подавая ей потрепанную не меньше туфель сумку, Шляхтин мазнул взглядом по ее лицу и обомлел. «Ведьма», – пронеслось в воспалившемся разом мозгу, и он пропал. Отпустив ее глаза, он смог заставить себя оглянуться: рядом с потерянным видом млело еще несколько мужских особей.
Он плелся за ней до самого выхода. Чуть поодаль топтались остальные, словно признавая его первенство в стае. И только когда он, торопливо схватив ее чемодан, буквально поволок ее к своей машине с сидящей за рулем Зинаидой, они отстали.
– Дима, это кто? – тихо спросила Зинаида, косясь в изумлении на пассажирку.
– Не знаю, – протянул он, жадно оглядываясь.
– И, куда ее?
– Не знаю, – уже раздраженно бросил Шляхтин.
– Отвезите меня, пожалуйста, на Воскресенскую, – голос говорившей показался Шляхтину музыкой.
– Слышала?! – зашипел в ухо Зинаиде Шляхтин.
– Зина не глухая, – буркнула та, запихивая свое крепко сбитое тело на водительское сиденье.
Почему – то он ничего у нее не спрашивал. Даже имя. Он просто грелся в ее свечении, боясь отпустить разом нахлынувший покой хоть на секунду. Он чувствовал ее затылком, локтем, торчащим из – за сиденья, всем своим изголодавшимся по любви организмом. Он точно знал, что нашел, что это – конец метаньям, что – долой Зинку и чертову надоевшую жену. Только бы уговорить эту женщину быть с ним до конца его дней.
– Остановите, пожалуйста, здесь.
Он резко обернулся и увидел, как незнакомка показывает на старый, еще досталинской постройки, дом. Он выскочил, засуетился, подавая ей, выходившей, руку. Мягкое касание ее пальцев привело его в состояние, близкое к обмороку: подступивший к горлу откуда – то снизу жар мешал сделать полноценный вдох.
– Я провожу, – все же вдохнул – выдохнул он.
– Не стоит.
– Стоит, – проявил он вдруг твердость, – У вас чемодан тяжелый.
– Воля ваша, – она посмотрела на него с интересом, – Спасибо, Зинаида, – повернулась она к открывшей было в попытке что-то сказать рот Зинаиде.
Он вошел за ней в квартиру. Он сразу понял, что она живет одна. Вернее, не живет, наверное, но бывает часто.
– Я здесь не живу почти, – услышал он ответ на свои догадки, – Мой дом – в деревне.
– А как же? – тупо спросил он, имея в виду одно: как он и она дальше?
– Сейчас, Дмитрий, мы попрощаемся, и вы поедите домой.
– Нет! – вырвалось в отчаянии.
– Иначе нельзя, – опять мягкое касание пальцев.
– Не получится, не выгонишь, – перешел он на «ты».
К нему вернулся разум. Так было всегда, когда наступала время решать. Вот такая у него, Шляхтина, была особенность – быстро и четко решать за тех, кто мямлит. Он кожей почувствовал неуверенность стоявшей перед ним женщины. Он нутром уловил ее растерянность и подумал сразу – неспроста. Ее тоже зацепило. Только она гонит это от себя. Гонит и его заодно из своей жизни.
– Как тебя зовут?
– Светлана.
– Так вот, Светлана. Я остаюсь. Зубная щетка там, носки запасные у меня с собой. Еду нам Зина принесет. Я буду здесь до тех пор, пока ты не поймешь…
Что она должна понять, он и сам еще не сформулировал, поэтому ограничился протяжным вздохом. Он оставил ее перед открытой дверью, ринулся вниз по лестнице, выхватил свою сумку из багажника.
– Зин, купи еды. Дня на три, – сунул он бумажник оторопевшей Зинаиде.
– Шляхтин, не дури, – произнесла угрожающе.
– Все!!! Без обсуждений!!! Привезешь сюда и – свободна, – говорил, а сам все гадал – захлопнула ли Светлана дверь или ждет!
Зинаида села за руль и глубоко вздохнула. За слезами она видела только размытую спину Шляхтина, вбегающего в подъезд. Ее Шляхтина, который только что сказал ей: «Все! Свободна!».
Глава 24
«А никуда не денешься, пойду на сближение. Все равно жить вместе», – решение Соня приняла исходя из народной, то есть, няни Полиной мудрости: худой мир лучше доброй ссоры.
– Я понимаю, побег отменяется, – кивнула она в открытую дверь Вике, разбиравшей чемодан.
– Да не фиг и думать об этом! Обломится, – небрежно бросила та, – Заходи!
Соня постучала в соседнюю дверь и крикнула:
– Ксения, на выход.
– С вещами? – мрачно пошутила та, открывая дверь.
– Это уж вряд ли, – Соня подтолкнула ее в Викину комнату.
– Ладно, будем отмечать, что ли? – Вика дернула замок на боковом кармане чемодана и достала плоскую фляжку, – У отца стибрила напоследок, греческий.
– Давай, – Соня удивилась предприимчивости намечающейся подруги. Рюмок не оказалось, но за стеклянной дверцей одной из полок нашлись стаканы.
– Ладно, что есть, чем со свободой проститься, – Соня одобрительно посмотрела на Вику.
– Благодарности принимаются, – коньяк был разлит поровну, точно по трети стакана, – Ну, жить будем!
– И с пользой! – пискнула Ксюша, подавившись крепким напитком.
Вика и Соня переглянулись, толком не поняв, о чем это она. А Ксюша и не торопилась расшифровать им загадочную фразу.
– Ладно, – Вика пожала плечами, – Я вам сейчас, что расскажу! Я разговаривала сегодня с ведьмой. Она мне гадала.
– Чушь какая! – Соня хмыкнула.
– Я тоже так думала. Но потом она мне такое показала!
– Небо в алмазах?
– Почти. В хрустальном шаре. Мое будущее!
– Вика, ты спятила? Или коньячок догнал? Какие шары, какие ведьмы?
– Я себя там видела. В свадебном платье!
– Подожди, ее не Ядвигой зовут? Мне сегодня Клим про нее говорил.
– Кто такой Клим?
– Мой партнер по теннису и танцам, – покраснела вдруг Ксюша.
– О! Я, кажется, его знаю, – Соня вспомнила, что так назвал начальник охраны симпатичного паренька, не спускавшего с нее глаз.
«Вот оно, препятствие. Красивое, наглое, самоуверенное. Господи, ну почему я такая? Меня и заметить – то трудно, а уж влюбиться! А она и глазом не поведет…Или уже?» – Ксения вдруг заметила внимательно – насмешливый взгляд Сони. Она не испугалась, нет. Но вдруг подобралась, как дикая кошка перед прыжком. Потому, что уже решила: их с Климом свела судьба. И еще она как – то сразу поверила Вике, когда та рассказывала о колдунье. Ксюша не верила в чудеса, но она четко знала: существует некое информационное поле, где прописано все: и прошлое и будущее каждой человеческой единицы. А раз такое поле есть, то можно снять нужную информацию. Просто не у всех это получается. Не у всех получается и платье сшить, и пирог испечь. Но есть же швея и повар! Значит, есть и те, кому доступно это информационное поле. И очень хорошо, что есть эта Ядвига. Ксюша пойдет к ней. И все станет на свои места.