Вкус еды, запахи, звучание прежде родных голосов словно стали слабее, будто вся ее реальная жизнь отодвинулась от нее на микрон невидимого прозрачного колпака (или капкана?). Она совершила невероятное, противоестественное, она перешагнула грань, отделявшую ее от нормальных людей: она убила человека. И даже если, по ее представлениям, он и не был человеком, а так – мусор, дрянь, мерзавец, нелюдь, скотина, тварь, – все равно, даже очищая мир от этого гада, она совершила преступление, лишив его жизни.
Она сделала это, чтобы избавиться от кошмаров, от мучивших ее страхов, и в результате провалилась в бездну новых, прежде неведомых ей страхов, оказавшихся гороздо тяжелее, беспросветнее. И эти страхи показались ей похожими на болезнь. Потому что прежние страхи были вызваны реальной угрозой: она знала, что с ней может быть, если он останется жить. Теперь же, когда Юракова не было в живых, она боялась его мертвого, и вообще, всего того, что было связано с мертвецами, с потусторонними силами, которые могли призвать ее к ответу. И если разумом она понимала, что Юраков мертв, он не может больше ей никак угрожать, его попросту нет, то какое-то внутреннее чувство, разрастаясь, превращалось в кокон тяжкого, липкого чувства вины и страха перед могильным холодом.
А теперь еще и Женька сдался. Поступил так, как и был должен. И она должна бы полюбить его за это еще больше, но с ней происходит нечто обратное: она даже видеть его не может – по той простой причине, что он теперь навсегда будет ассоциироваться у нее с тем, что совершила она. Он в какие-то минуты превратился для нее в спутника всех ее ночных кошмаров. Разве можно теперь встречаться с этим человеком? Видеть его? Или, исполнив его мечту, выйти за него замуж, чтобы каждый день находиться с ним рядом?
Все полетело в тартарары. И единственным человеком, с которым она хотела бы быть и у которого ей хотелось укрыться, был Максим. Находясь рядом с ним, она словно перешагивала еще одну грань, но только уже не опасную, а просто высокую, взрослую грань, разделявшую ее прошлую жизнь и будущую, и эта новизна избавляла ее от страхов, что было так ценно в эти первые дни после убийства.
Думая о крестном и желая избавиться от своего болезненного, гнетущего состояния, она представляла себе простую картинку из возможного будущего: они с Максимом лежат под одеялом, причем Оля спряталась с головой, обняла его за талию и прижалась щекой к его плечу. Закрыв глаза, она иногда так живо себе это представляла, что ей на какое-то время становилось легче… И кто бы подумал, что человек, всю ее жизнь находившийся рядом с ней, тогда еще девочкой, станет тем единственным мужчиной, с которым ей захочется быть!
Она вспоминала свой последний визит к Юдину. О чем он подумал, когда она пришла? Что почувствовал? Неужели понял, что она влюблена в него? И как же он разочаруется, когда узнает об истинной причине ее визита!
Ей так хотелось тогда во всем признаться, все ему рассказать… Но его реакцию она предугадать не могла, не знала все же его достаточно хорошо, чтобы понять – простит он ее или нет? К тому же, ее визит имел двоякую цель: одну – тайную, связанную непосредственно с Юдиным и его квартирой, вторую – она хотела укрыться у него от себя самой и, опять же, от своих страхов. Даже родители не в силах были бы как-то повлиять на нее, успокоить и, главное, найти способ, чтобы весь этот ад, куда она провалилась по самое горло, исчез. Словно ничего и не было. Но Юракова-то уже не воскресить.
Ей вдруг стало так жаль себя, что она заплакала.
В дверь постучали. Она вздрогнула и натянула одеяло до самого носа.
– Да?
– Это я, Оля, – в спальню заглянул отец. – Слышу, ты не спишь? Мне тоже что-то не спится.
– Входи, – она улыбнулась сквозь слезы.
Он вошел, склонился над ней, обнял, поцеловал.
– Слушай, заяц, мне надо с тобой серьезно поговорить, – сказал он, сел рядом на постель и взял ее руку в свою.
Она вытерла слезы и посмотрела на отца: неужели он догадался?
17
– Я беременна, – сказала официантка Лена Рите, когда они остались одни в подсобном помещении ресторана «Золотая бабочка».
После скандала в квартире Павла и звонка Бутурлиной, Рита сочла единственно верным решением – как можно скорее куда-нибудь уехать и заняться делом. Саратов еще подождет, к тому же ей хотелось доказать этим двоим мужчинам, что и она кое-что может, а еще она не желала, чтобы Марк и дальше краснел перед малознакомыми следователями и хорошо знакомыми адвокатами за свою жену, играющую в раскрытие убийств.
– Мира, – говорила она по телефону своей близкой подруге, живущей в Саратове, человеку, которому можно было довериться во всем и всегда, не боясь, что тебя не поймут. – Мира, представляешь, у них все – по своим правилам, они же профессионалы! А я до сих пор никак не могу понять – как же так? Прошло столько времени, а они до сих пор не допросили Ратманова, из-за которого, собственного говоря, эти две актрисы и сцепились. Я понимаю, конечно, Ратманов – одиозная фигура, его все знают, и вряд ли он сам имеет отношение к убийству своей бывшей подружки или даже почти невесты, но допросить-то его можно было! К тому же не допрошена и официантка, работавшая в вечер убийства. Никто словно не обратил внимания на то, что, по словам Арнаутовой, Извольская после того, как на них напали, вернулась в ресторан за забытой косметичкой. Хотя следователь-то намекнул мне. Что официантка, мол, приболела, уезжала куда-то за город и ее не могли найти. Проверять их работу я не собираюсь, но будем считать, что мне повезло, потому что официантка снова вышла на работу и я договорилась с ней о встрече. Если будет что-то интересное – позвоню. Ты уж извини, что я донимаю тебя этими звонками, но мне здесь даже поговорить не с кем. Если я буду обсуждать это с Павлом, получится, что я нарочно злю Марка, чтобы он еще больше ревновал меня. А с Марком мне и разговаривать не хочется. И жить с ним тоже не хочется! Он – предатель, изменник! Ладно, Мира, об этом потом. И вообще, о драконах – ни слова.
И вот теперь она могла в спокойной обстановке разговаривать чуть ли не с главным свидетелем того рокового вечера.
– Я беременна, но скрывала это от шефа, не хотела, чтобы меня уволили прежде времени. Здесь я хорошо зарабатываю, к тому же получаю неплохие чаевые. А нам с мужем деньги сейчас очень нужны, у нас же будет маленький.
Официантка была худенькой высокой девушкой, и никаких признаков беременности, кроме припухших губ, Рита не заметила. Да и губы могли быть такими от природы.
– Скажите, ваша беременность имеет отношение к вопросу, который я вам задала?
– Да, прямое. Дело в том, что в тот вечер меня особенно тошнило. Я обслуживала одного клиента, у него была такая рожа… Вся в прыщах. А он еще умудрялся давить их на моих глазах, пока делал заказ. Я чуть не сблевала прямо на него.
– Что дальше? Вы помните, когда кто-то вышел из ресторана в тот вечер, я имею в виду Извольскую и Арнаутову?
– Да, они вышли, все четверо, это я отлично помню, потому что эти две актрисочки так орали друг на друга на выходе, да и раньше, пока пили, что я подумала: как бы они, голубушки, не подрались на улице, не оттаскали друг друга за волосы. Они хоть и известные личности, причем знают: они всегда на виду, они же – публичные люди, а ведут себя как простые бабы. Не могут поделить мужика!
– Ответьте на один важный вопрос: Извольская не возвращалась одна? За косметичкой?
– Я вам вот что скажу. В ресторане не очень-то светло, даже днем. Полумрак. Может, я и не заметила, но сначала, то есть после того, как эта четверка вышла из ресторана, косметички, похоже, не было.
– Как это? А поточнее?
– Говорю же, меня тошнило, я вошла в туалет, меня вырвало, и потом я долго умывалась над раковиной. Так вот, в это время косметички на полке, справа от раковины, под сушилкой, не было. Я вымылась, почистила зубы, у меня в кармане фартука была маленькая зубная щетка. Понимаю, вам это неинтересно.
– Значит, косметички не было. А потом?
– А позже, когда я зашла туда, примерно часа через полтора, смотрю – косметичка на полке. Золотая, вернее, словно из золота, роскошная, красивая, запоминающаяся – я видела ее у Извольской, когда обслуживала их столик. Это комплект такой – сумка и косметичка. Каюсь, я открыла ее, просто полюбопытствовала, что в ней. И увидела фотографию Ратманова, ну, там… разные помады-пудры, флакон духов, несколько смятых стодолларовых купюр, наши деньги. Словом, это же был не кошелек, а косметичка, там обычно все в куче.
– И где теперь эта косметичка?
– Лежит себе спокойно у шефа в сейфе. Сейчас он, правда, в отъезде, но у администратора есть ключи. Это такой сейф – в нем нет денег, просто разные мелочи, какие-то документы, забытые кошельки.
– Вы могли бы принести мне эту косметичку? – осторожно спросила Рита, почувствовав, что наконец-то ей повезло и у нее в руках сейчас окажутся вещи, принадлежавшие убитой Извольской.
– Лежит себе спокойно у шефа в сейфе. Сейчас он, правда, в отъезде, но у администратора есть ключи. Это такой сейф – в нем нет денег, просто разные мелочи, какие-то документы, забытые кошельки.
– Вы могли бы принести мне эту косметичку? – осторожно спросила Рита, почувствовав, что наконец-то ей повезло и у нее в руках сейчас окажутся вещи, принадлежавшие убитой Извольской.
– Легко.
Лена принесла пакет буквально через пять минут.
Кто-нибудь видел ее у вас?
– Ну конечно! Кто мог знать, что такая каша заварится, произойдет убийство? Конечно, я ее взяла и отнесла шефу, вот, мол, посетительница оставила.
– Вы назвали фамилию этой посетительницы?
– Нет. Я подумала, что Извольская сама рано или поздно заявилась бы сюда, ведь они бывали здесь каждый вечер, и потребовала бы вернуть свою вещь. Да и вообще, у меня с шефом отношения не очень-то. Он пристает к одной официантке, просто проходу не дает, она плачет, но не увольняется. Словом, неприятная история. Кобелина!
Рита осторожно, взяв кончиками пальцев за пакет, развернула его и заглянула внутрь: золотая косметичка, застежка в виде двух золотых шаров. Она все так же, через пакет, открыла ее и увидела фотографию Ратманова, косметику, деньги.
– Что-то еще интересное, необычное случилось в тот вечер? Может, все-таки Извольская вернулась?
– Если бы она вернулась, вы не держали бы эту косметичку, – заметила официантка Лена. – Думаю, она осталась бы жива. Но кое-что интересное было. Вернее, одна посетительница. Заметно нервничала. Я же работаю тут с первого дня, много девушек повидала. Разные сюда приходят. Некоторые – чтобы поглазеть на артистов или же чтобы познакомиться с продюсерами, режиссерами. Конечно, разные бывают встречи. Но, как правило, девушки, приходящие сюда с определенной целью, и выглядят соответственно. Думаю, им не так-то просто пройти наш фейс-контроль, хотя они все же как-то умудряются. Но в тот вечер была одна… лохушка. Извините. Провинциалка, одетая во что-то невообразимое. Думаю, вся ее одежды была с чужого плеча, да и держалась она крайне неуверенно, словно нацепила на себя чужую кожу. Видно было, что денег у нее нет. Она даже к меню не притронулась. Все оглядывалась и посматривала на часы. Явно кого-то ждала. Я следила за ней, просто так. Любопытно же, с кем собиралась встретиться такая мамзель в нашем ресторане! Так вот. И никто-то к ней не пришел. Она выпила свою чашку кофе, а потом, вероятно, так никого и не дождавшись, позвонила и сказала, причем достаточно громко, зло, что, дескать… Да, кстати, это было ее словом-паразитом, она несколько раз употребила это слово – «дескать». Так вот, дескать, можешь уже не спешить, все сроки, дескать, вышли, я ухожу. А у самой глаза на мокром месте. Такие дела.
– Думаете, это имеет какое-нибудь отношение к нашему делу? – спросила Рита.
– Да нет… Просто вы спросили, произошло ли что-то необычное в тот вечер. Вот я и вспомнила эту девицу.
– Прежде в ресторане вы ее не видели?
– Никогда. У меня отличная память на лица. Удивляюсь, что ее вообще пустили в наш ресторан.
– Вы не могли бы попросить человека, отвечавшего в тот вечер за фейс-контроль, чтобы он попытался вспомнить эту девушку и сказать, как же он мог пропустить в ресторан клиентку… как бы это помягче выразиться… с улицы?
– Вот-вот, с улицы… хорошо, я сейчас позову Антона, он как раз здесь. Заодно и сама узнаю.
Антон, высокий плотный парень, запакованный в темный костюм, был предельно краток и вежлив. Сказал, что готов ответить на любой вопрос работника прокуратуры.
– Да, я помню эту девушку. Она действительно могла остаться на улице и никогда не вошла бы в наш ресторан, если бы не одно обстоятельство: она представилась домработницей Ратманова. Вот откуда, собственно говоря, этот провинциальный вид, скромная одежонка и чашка самого дешевого кофе, растянутая на целый час.
– И вы так сразу ей и поверили? – удивилась Рита.
– Нет. Я попросил доказательств. И она с легкостью достала несколько снимков… там была она и Ратманов, в его квартире. Кстати сказать, на снимке она выглядела куда более симпатичной, в халате, то есть она, действительно, явно вхожа в дом Ратманова. А мне зачем портить с ним отношения?
– Она сказала, с кем собирается встретиться?
– Ну да, с ним и собиралась. Говорила что – знает он должен ужинать здесь с Варварой. Словом, эта дурища вполне тянула на домработницу.
– И все же, Лена, ответьте на самый главный вопрос: Извольская не возвращалась в ресторан?
– Не знаю. Даже если и возвращалась, то не к столику. Она могла просто зайти в туалет – незаметно, и так же выйти. Но, если я нашла ее косметичку, значит, ее здесь не было. Не могла же она ее не заметить?!
Рита поблагодарила Антона и официантку за их показания, вышла из кафе и села в поджидавшую ее машину. Уже стемнело. Москва медленно остывала после дневной жары, по улице плыл поток машин, сверкали разноцветными огнями рекламные щиты, витрины магазинов, над головой пылало нежно-фиолетовым огнем небо, готовое вот-вот рассыпаться звездами.
Рита не знала, куда ей направиться. В квартире Павла ей снова предстоит встреча с Марком. А как ей себя вести после того, что они наговорили друг другу днем? Делать вид, что ничего особенного не случилось?
Она попросила водителя остановиться возле супермаркета, вышла оттуда примерно через час, Катя сетку-коляску, наполненную продуктами. Нет, она пока не станет возвращаться в Саратов. Пусть медленно, но расследование все же продвигается. Завтра Зимин встретится с матерью Юракова, она объяснит, каким образом свитер с оленями оказался на ее сыне, а потом – на Бутурлине.
Подъехали к дому Павла. Рита вышла из машины, посмотрела на светящиеся окна его квартиры и впервые в жизни ощутила, что она не хочет видеть Марка.
18
– Я купила этот свитер в метро, в переходе, – заливаясь слезами, говорила мать Юракова, женщина лет пятидесяти с одутловатым испитым лицом. Она была одета во все черное, как и положено матери, потерявшей сына. Однако все равно видно было, что ее больше всего беспокоит не его смерть, как понял Зимин, а желание выпить. Он достал из сейфа початую бутылку водки, плеснул в стакан и протянул несчастной алкоголичке. Та молниеносно выпила водку, поставила пустой стакан на стол, откинулась на спинку стула и вздохнула с облегчением.
– Вот спасибо, гражданин начальник! Сразу полегчало. Вы не подумайте, я не злоупотребляю, просто у меня сына убили, вы должны меня понять.
– Я понимаю. Поэтому и задаю вам вопросы, пытаюсь выяснить, кто и за что мог убить Валерия.
– Да мало ли у него дружков, мать их! Крутятся во дворе, мешают мальчишке жить спокойно.
– Кого вы имеете в виду?
– Никого конкретно, я даже не знаю их имен.
– Вера Ильинична, давайте вернемся к свитеру. Вы сказали, что купили его в метро, в переходе?
– Да, мне показалось, что он модный, да и стоил недорого. У нас ведь семья небогатая, но все работящие, да! – Она сжала свои тонкие мокрые красные губы в кружок, выпятила их, как бы подчеркивая значимость последнего слова. – Правда, мужа у меня нет, помер он. Перчатки резиновые выпил вместо спирта. Жидкость такая, знаете? Поливаешь ей руки, она застывает и превращается в перчатки… так что нет теперь моего Геннадия Петровича.
– Скажите, ваш сын курил?
– Курил. А что? Он уже взрослый был, двадцать три года, – она не поняла смысла этого вопроса. – А что?
– Его рост – метр восемьдесят…
– … пять! Такой высокий был парень, красивый, все девчонки на него оглядывались.
– Вы не знаете, где он был двадцать девятого августа, вечером, в районе десяти-одиннадцати часов?
– Знаю. Гулял. Он всегда гуляет с друзьями, подружками. Дело молодое…
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– А я почем знаю? Это надо бы друзей его найти, расспросить. Да я ж не знаю их даже в лицо.
– Вы знакомы с Евгением Бутурлиным?
– С Женькой-то? Конечно. Сосед наш. В одном доме с нами живет. Но они не дружили. У Бутурлина свои интересы были, у Валерки – свои. Женька-то у нас интеллигент, студент, а мой-то – оболтус. Я хотела сказать, мы из рабочих, из простых.
– Ваш сын чем занимался? Учился? Работал?
– Присматривался он, – мелко моргая, ответила мать. – То здесь поработает, то там. То агентом каким-то, то курьером, то менеджером. Один раз целый месяц продавцом в магазине стройматериалов продержался. Но ему там скучно было.
– И всё же, в каких отношениях ваш сын был с Бутурлиным?
– Ну. – Юракова подняла свои острые плечи, в таком положении и оставила, словно забыла опустить. – Ни в каких. Так: здрасьте – до свидания.
– Но как тогда объяснить, что свитер вашего сына, вот этот. – Зимин положил на стол фотографию Бутурлина в свитере. – Что свитер вашего сына оказался на Евгении Бутурлине?
Юракова сначала посмотрела на снимок, потом медленно перевела взгляд, полный недоумения, на Зимина.