Вовчик осторожно переместил взгляд налево. В поле зрения вдвинулась часть пустыря, ограниченная деревянным забором, темные кусты бурьяна, сваленные друг на друга бетонные блоки и как раз перед ними - группа хмырей, по-видимому, в спортивных костюмах. Все это - ещё колеблющееся, размытое, будто наползающими слезами. Один из хмырей тем временем разглагольствовал, жуя, как резинку, каждое слово:
- Выполнил ты, конечно, блин, выполнил, ничё не скажешь. А раз выполнил, то на хрена ты нам теперь, блин, нужен?
- Так я пошел, значит, - сразу же, с торопливой радостью в голосе сказал Малек.
- Стой! Ты куда?
- Ну, сам же сказал, что я вам больше не нужен.
- Вот потому-то, блин, и не следует тебя отпускать...
- Ладно, Дзюба, не пугай ребенка, - сказал благодушный голос.
- А чё такого?
- Хватит базарить, менты скоро приедут.
- Ну, эти менты, блин, пока ещё соберутся.
- Тс-с-с... Сухан!... - быстро и, кажется, испуганно шикнули на них обоих.
Вовчик увидел, как из-за угла заборчика неторопливо вышел высокий и, видимо, очень худой человек. Двигался он так, будто земля под ним немного проваливалась. Вот - повернулся, и стало видно, что лицо у него бледно-мучное. Чернота стояла в глазницах и вывороченных кверху круглых свиных ноздрях. Сухан медленно приблизился к группе хмырей и, будто робот, повернул туда-сюда голову:
- Где?
- Вот!.. Вот!.. Вот!.. - заторопились сразу несколько голосов.
Тогда Сухан неловко переступил с ноги на ногу, сильно сгорбился, став похожим на загогулину уличного фонаря, и вдруг резким движением раскинул ладони по обе стороны тела. Между ними, пошатываясь, как пьяный, неуверенно выпрямился Кабан. Его осветили фонариком, и стали видны такие же черные, залитые мраком глазницы.
Кабан пару раз с явным усилием опустил и поднял веки. Открылся земляной рот:
- Не пойму, я что - живой или мертвый?
- Мертвый-мертвый. Но так даже лучше, - неторопливо ответил Сухан. Мертвый, конечно. Живым ты уже никогда не будешь.
Он протянул руку и будто бы воткнул пальцы в грудь Кабану. Немного повозил ими, словно прилаживаясь внутри грудной клетки. Чуть присел, напрягаясь и далеко разведя локти, и вдруг выдернул что-то - мокрое, темное, слабо трепещущее на ладони. Посмотрел на него пару секунд, словно оценивая, и сжал пальцы так, что выдавилась сквозь них мерзкая жижа.
- Ну вот, кончено. Теперь мы с тобой будем друзьями.
- А-а-а!... - внезапно закричал Малек, стискивая лицо ладонями.
К нему кинулись, заламывая и прижимая к земле бьющееся в припадке тело.
- А-а-а!.. Пустите меня!.. Покойники!.. Стра-а-а-шно!..
Крик ударил в затылок и натянул ослабшие было нити. Боль, тут же снова плеснувшая в голову, стала невыносимой. Деться от неё было некуда. Вовчик закрыл глаза и провалился в пугающую темноту.
В больнице он провалялся целых три месяца. Причем, первые два, как ему потом объяснили, практически не приходя в сознание. Сам Вовчик сохранил об этом времени очень смутные воспоминания. Просто однажды он распахнул глаза и вдруг увидел перед собой какую-то незнакомую тесную комнату: бледно-желтые стены, белую дверь, сразу же вызвавшую у него чувство тревоги. Впрочем, картинка эта странно качнулась и растворилась в беспамятстве. А когда он через неопределенное время открыл глаза во второй раз, над ним склонилась симпатичная девка в медицинском халате. Она, вроде бы, улыбнулась и что-то сказала.
- Чего это, в принципе? - вяло поинтересовался Вовчик.
Правда, своего голоса он не услышал. А медсестра вновь шевельнула губами и сообщила, видимо, нечто, лишенное даже тени звука. После чего мягко заколебалась и тоже растворилась в пространстве. И лишь когда Вовчик - опять-таки через какое-то время - пришел в себя в третий раз, стало наконец ясно, что он находится в районной больнице, что у него, как сообщила сестра Вилена, сильное сотрясение мозга, что был кризис, который продолжался несколько дней, и что врачи уже не надеялись на благополучный исход.
- Доктор Вениамин Карлович считает, что это чудо, - сказала она.
- А другие?
- Какие другие?
- Ну, кроме меня ещё кого-нибудь привозили?
- В тот день, вроде бы, нет, - подумав, сказала Вилена. - Ты не расстраивайся, приятелей твоих могли направить куда угодно. К нам, знаешь, привозят только самых тяжелых. Лучшее реаниматологическое отделение в городе, - с гордостью сообщила она.
На другой день с утра явился доктор Вениамин Карлович. Он был весь лысый, но из ноздрей у него торчали коричневые жесткие волосы. Вениамин Карлович сначала долго смотрел на Вовчика, как будто не все понимая, а потом ни с того ни с сего, заехал ему молоточком по коленной чашечке.
- Ну ты чего-чего, блин? - подпрыгнув, сказал Вовчик.
Доктор пожал плечами удивленно обернулся в сестре:
- Надо же - разговаривает.
- Больной, выполняйте указания лечащего персонала, - строго сказала Вилена.
- Ну а чего он?
- Больной, повторяю: лежите, пожалуйста, и не прыгайте.
Далее она извлекла откуда-то шприц размером с бутылочку "пепси". Напряглась, надавила на поршень, и с кончика иглы брызнула водяная струйка.
- Уколов делать не дам, - угрюмо сообщил Вовчик.
Доктор Вениамин Карлович, кажется, испытывал некоторые затруднения. Громко втянул носом воздух и пошевелил щеточками торчащих оттуда волос.
- Уникальный случай. Только, можно сказать, очнулся...
- Что? Позвать санитаров? - тут же деловито предложила Вилена.
Однако Вениамин Карлович отодвинул шприц, который она держала наизготовку, как автомат. А затем почмокал губами и озадаченно воззрился на Вовчика.
- Может, ты и прав, - сказал он после краткого размышления. - Ну лежи, лежи. Такого бугая лечить - только портить.
С этого момента Вовчик явственно пошел на поправку. Через неделю он уже начал вставать и самостоятельно ползать от кровати до стенки. На исходе второй недели он рискнул, несмотря на Виленкины возражения, выглянуть в коридор, а ещё дней через десять уже свободно разгуливал чуть ли не по всему корпусу.
Жить здесь, оказывается, было можно. Дядя Вася, вахтер-сантехник, всегда был готов смотаться для больного за бутыльком, доктора, если и появлялись, лечением особо не донимали, а на втором этаже, где лежали стукнутые и порезанные, он наткнулся на трех ребят из коллектива кромешников. И хотя раньше Вовчик об этих ребятах слыхом не слыхивал, но компания у них сразу же образовалась живая и интересная. Кромешники держали небольшой авторынок в соседнем районе и всегда могли рассказать пару неслабых историй из своей жизни. В общем, Вовчику было теперь с кем культурно провести время.
Кроме того, он довольно быстро подружился с сестрой Виленой. Виленка, в натуре, оказалась девкой вполне своей и не слишком выпендривалась. Уже через пару дней давала ему весьма существенные поблажки. В палату, например, Вовчик возвращался не к десяти вечера, а когда хотел, спал до двенадцати, на полчаса прерываясь лишь во время утреннего обхода, компота он, разумеется, имел теперь неограниченное количество, а как только полностью пришел в норму и отдраил её в каптерке на груде свежевыстиранного белья, Виленка совсем размякла и притаранила ему сразу четыре "столичных". Правда, не забыла сказать строгим голосом, что ему, как больному с сотрясением мозга, это категорически запрещено, но после второго стакана уже смеялась и называла Вовчика Вовочкой. Теперь они каждое её дежурство наведывались в каптерку.
Некоторую тревогу в нем заронил было следователь, возникший вдруг через несколько дней. Однако Вовчик сразу же ответил ему, что о случившемся практически ничего не помнит. Шел вечером в библиотеку, вдруг подскользнулся, упал, потерял сознание. Очнулся - гипс. Как это нет в том районе библиотеки? А куда же по-вашему, блин, я тогда направлялся? Я, блин, каждый свой вечер посвящаю, блин, книгам...
Следователь внес эти показания в протокол и больше не появлялся.
В общем, в больнице Вовчику, скорее, даже понравилось. Беспокоило его только то, что никто из братков не дает о себе известий. Вовчик, конечно, помнил, как, пошатываясь, поднялся Кабан между разведенных ладоней Сухана, помнил отчаянный крик Малька и как на него кинулись сразу же с двух сторон - продал их, на хрен, Малек, теперь это было ему вполне очевидно - помнил вывороченные ноздри и пугающую кладбищенскую черноту в глазницах. Но ведь не насмерть же их тогда положили суханы? Большая часть братков, как он понимал, должна была уцелеть. А кроме того - Штакетник, который с ними на дело вообще не ходил, Люська, Маракоша, Кассета и остальные девки. Эти-то в любом случае должны были быть на месте. Тем не менее, в больницу к нему никто из них даже не заглянул, никаких писем или записочек ему, на хрен, не передавали, а по телефонам, которые Вовчик, порывшись в памяти, кое-как вспомнил, либо не брали трубку, либо, блин, отвечали, что таких здесь нет и никогда не было. Неужели братки все-таки поменяли район базирования? Тоже, блин, странно, уж Вовчика могли бы предупредить.
Эти мысли не давали ему покоя. И чем больше выздоравливал Вовчик, тем глубже охватывало его смутное чувство неопределенности. Как там течет жизнь, за больничными стенами? Где сейчас, на хрен, Кабан, и что с ним на самом деле случилось? Почему не подают признаков жизни Бумба с Забиллой? Что там, в натуре, с девками, и, блин, куда все вообще подевались? Вовчик от этих вопросов мрачнел, и настроение у него портилось. Водка казалась невкусной и шла как-то не в жилу. Даже Виленка ему уже изрядно наскучила. Он в каптерке задумывался и разговаривал не слишком охотно.
Виленку такое его невнимание задевало.
- Ну ты чё опять? - спрашивала она, расстегивая пуговицы на халатике.
- Да я-то ничё, - хмуровато, как неприкаянный, отвечал Вовчик.
- А ничего, тогда чё? - тут же интересовалась Виленка
- Ну, ничё, ничё! Дай человеку подумать.
- Так ты думать сюда пришел или что?
- Ладно-ладно, не егози ты, блин, как намыленная...
Виленка после этого обижалась ещё больше. А Вовчик небрежно отодвигал её и шел курить в конец коридора.
В конце концов ему эта тягомотина надоела. Дни тянулись за днями, а в положении Вовчика никаких изменений не происходило. Он все также лежал в реаниматорской, откуда его почему-то не переводили, время от времени таскался к кромешникам: их состав за последний месяц успел два раза смениться, драил, когда было желание жизнерадостную Виленку, а в оставшееся часы слонялся по корпусу или до опупения таращился в телевизор. Никаких клинических процедур ему почему-то не назначали, пить таблетки не заставляли, уколов не делали. Кажется, его вообще больше не собирались лечить, и у Вовчика постепенно образовывалось недоумение: что он тут делает?
Сначала он подозревал, что в такой длительной задержке его виновата Виленка. Завела себе мужика и теперь не хочет с ним, блин, расставаться. Однако Виленка объяснила ему, что на выписку подает, блин, только доктор.
- Это он тебя не выписывает, а я что, дура последняя, напоминать?
- А почему он меня не выписывает? - спросил Вовчик.
- Откуда я знаю? Может быть, ему физиономия твоя нравится. Веня у нас тоже, извини, знаешь, с задвигами.
Она так хлопала накрашенными ресницами, что Вовчик ей верил.
В общем, пришлось взять пару "столичных" и лично переговорить с доктором. Беседа, надо сказать, у них получилась вполне задушевная. Доктор Вениамин Карлович, узрев два выставленных на стол флакона, нисколько не удивился. Правда, в первый момент он как бы неодобрительно крякнул, вспомнив, наверное, о своем докторском положении. Однако потом человеческая составляющая в нем, видимо, победила. Он запер дверь в кабинет и достал из шкафчика две мензурки. А когда первая порция была принята внутрь и зажевана бутербродами, по-простому объяснил Вовчику, что хрен его знает, зачем он его тут держит. С одной стороны, конечно, Вовчика уже давно пора подавать на выписку, но другой стороны, существует во всем этом деле некая странная заковыка. Делали, значит, тут как-то ему, Вовчику, кардиограмму, и, представь себе, кардиограф показывает, что сердце у тебя как бы не бьется. То есть, попервости, конечно, решили, что это - того, прибор барахлит, но проверили на другом человеке - нет, аппаратура в полном порядке. Подключили затем энцелограф - та же самая катавасия. Понимаешь, лечу уже двадцать три года, ни разу такого не видел.
Доктор подвигал жилистым носом и налил по второй мензурке.
- Так я живой или нет? - выпив, поинтересовался Вовчик.
И внезапно сообразил, что повторяет вопрос, недавно заданный Кабаном Сухану.
У него даже водка остановилась где-то посередине желудка.
А доктор Вениамин Карлович, крякнув, тоже принял вторую мензурку и, немного вытаращив глаза, задышал - мелко-мелко, сквозь поросль, высовывающуюся из носа.
Наконец продышался и сморгнул выступившие слезы.
- Я бы тоже хотел это знать, - серьезно сказал он.
Сразу же после этого Вовчик выписался из больницы. То есть, никаких документов, требующихся, вероятно, при данном действии, он оформлять, конечно, не стал; просто заглотил пиво, оставшееся от вчерашнего, и велел Виленке, чтоб она притаранила ему рубашку и джинсы.
- Позвоню, - коротко сказал он, зашнуровывая кроссовки.
Виленка спросила:
- Что же ты тогда номер телефона у меня не берешь?
- А зачем?
- Ну, чтобы, значит, действительно позвонить.
- Ладно, не сепети, - с досадой оборвал её Вовчик.
Через полчаса он уже выходил из метро на площади Непокоренных. День был солнечный, теплый, и осень чувствовалась лишь в необыкновенной прозрачности воздуха. Виделось далеко, очень ясно, во всех подробностях, и, естественно, первое же, на что обратил внимание Вовчик, приложив руку к глазам, это то, что "губа", из-за которой, собственно, и начался весь сыр-бор, оказывается, исчезла, поток транспорта теперь, не сворачивая, свободно вырывался на площадь, место по правую сторону от угла было заасфальтировано, а чуть дальше, где когда-то располагались ларьки, была устроена небольшая автостоянка.
- Вот это блин... - задумчиво сказал Вовчик.
Жизнь за эти три месяца, видимо, в корне переменилась.
А когда он в растерянности подергал железную дверь дежурки, на которой теперь почему-то висела табличка "Подростковый клуб "Самострел", к нему сразу же подошли трое накачанных, одетых в униформу парней и вполне миролюбиво спросили, чего, собственно, ему здесь надо.
Вовчик, в свою очередь, поинтересовался, кто держит площадку. Парни объяснили ему, что площадку эту уже давно держит Леха-Чумной.
- А где Кабан? - несколько озадаченно спросил Вовчик.
- Какой Кабан?
- Ну, который, блин, был здесь раньше, в натуре.
Выяснилось, что ни о каком Кабане парни слыхом не слыхивали. Кабана, по их мнению, здесь вообще никогда не было. Да и миролюбия их хватило только на первые две-три минуты. Дальше они уже напрямую спросили у Вовчика, мол, какие проблемы? Нечего тут, понимаешь, блин, двери пробовать.
- Ладно, мастера, все путем, - независимо сказал Вовчик.
Двойняшек на улице Ленинского Комсомола он тоже не обнаружил. Нырок, промышлявший по чейнджу, исчез, не оставив, по-видимому, никаких следов. Девки у строительного вагончика дежурили какие-то абсолютно неведомые. И даже "Золотой уголок", куда Вовчик после некоторых колебаний все-таки заглянул, совершенно поменял облик и выглядел диковато. Назывался он теперь почему-то, на хрен, "Бронзовый закуток", вместо Гоги топтался за стойкой бровастый хмырь в черной футболке, в стены зачем-то вмазаны были зеркальные треугольнички, а за столиками, потягивая через соломинку какое-то разноцветное пойло, как хозяева, располагались девки и пацаны, в кожаных куртках.
К Вовчику сразу же подошли и предложили взять дури.
- Хорошая дурь, свежая, мастер, не сомневайся.
- Да пошли вы туда-сюда, - хмуро ответил Вовчик.
- А чего? - спросили его.
- А то, что не употребляю!
Только дури ему ещё ко всему не хватало.
В общем, единственная знакомая рожа, которая проявилась, была у Мормышки. Да и та посмотрела на Вовчика, как на доисторического человека .
- Кабан, говоришь? Помню я Кабана. Но это же когда было?
- Месяца три назад, - настойчиво сказал Вовчик.
Мормышка шмыгнула носом и радостно заключила:
- Вот видишь!..
Тут же поднырнула в окошечко и посоветовала брать вон ту, с желтоватой головкой.
- Остальное - фуфло. Это я тебе, как старому знакомому, рекомендую.
От ларька Вовчик отъехал, сжимая в руке бутылку "Синявинской". Постоял две минуты, оглядывая прохожих, которые обтекали его, точно дерево. Снова посмотрел на то место, где когда-то находилась "губа". А затем покрутил бутылку и небрежно отбросил её в сторону.
Бутылка попала на выступ булыжника и разлетелась.
Тут же снова возникли те трое накачанных, бритоголовых парней, которые уже подходили. Они посмотрели сначала на весело поблескивающие осколки, потом - на Вовчика. А затем, по-видимому, главный из них цыкнул зубом.
- Ну все, мастер, - спокойно сказал он. - Привет. Допрыгался.
Двое других сразу же цепко взяли Вовчика под руки.
- Нарушение общественного порядка. Пошли!..
- И куда?
- Вон туда, мастер, - сказали парни, - под арочку.
- А зачем?
- Ну, это мы тебе сейчас растолкуем.
Во рту одного из них жирно блеснула фикса. Проехал автобус и протащил за собой синий шлейф дыма. Маракоша, высунувшаяся из ларька, утянулась обратно. Солнце светило так, что приходилось щурить глаза.
- Ну что, мастер, сам будешь двигаться или тебя отнести?
- Ладно, пошли, - лениво, как в прежние времена, сказал Вовчик.
Долго ещё на толчках, примыкающих к площади Непокоренных, у обменников, где народ потихоньку сшибал на доллар копейку, у синюшных разливов, которые вдруг расплодились на улице Комсомола, принимая законный фунфырик, рассказывали эту историю. Как какой-то чумырь, который то ли приехал откуда-то, то ли недавно освободился, ни с того ни с сего прицепился к "быкам" самого Лехи-Чумного, как больной, пошел с ними во двор, чтобы продолжить разборку, и там отметелил их так, что Зюка, Бебеня и Чемодур попали в больницу.