Дэлглиш усомнился, явился ли бы Годдард в полицию, если бы кондуктор автобуса Билл Карни не знал, что он регулярно ездит в среду рейсом из Или в Стоуни-Пиггот через Чевишем, и не отвел бы полицейских расследователей к его одиноко стоявшему жилищу. Когда же Годдарда, без долгих рассуждений, вытащили из его берлоги, он не проявил особой неприязни ни к Биллу Карни, ни к полицейским и заявил, что готов отвечать на вопросы, если их будут задавать ему, как он выразился, «со всем уважением». Самое главное, что его не устраивало в жизни, – это автобус в Стоуни-Пиггот: ходит поздно, редко, цены на билеты растут не по дням, а по часам, а особенно плохо, что в Стоуни-Пиггот теперь ходят двухэтажные автобусы и ему приходится каждую среду ездить в верхнем салоне – из-за трубки.
Но ведь как удачно для нас, что вы там ехали, – сказал ему Мэссингем.
Мистер Годдард только фыркнул в кружку с чаем.
Дэлглиш продолжал опрос:
– Нет ли чего-нибудь такого, что вам в нем запомнилось, мистер Годдард? Рост, цвет волос, как был одет?
– Да нет. Не очень вроде высокий – средний, и пальтецо на ём коротковатое, или, может, плащ. Вроде расстегнутый был; потому как ветром его отдувало.
– А какого цвета, не заметили?
– Вроде темноватый какой-то. Да я его и видел-то, может, секунду какую, понятно, нет? А потом деревья помешали. Автобус-то уже трогался, когда он мне впервой на глаза попался.
– Но ведь водитель его не заметил, и кондуктор ничего не видел, – вмешался Мэссингем.
– А как же, это уж как водится. Они-то где – в нижнем. Откуда бы им-то его заметить? И водитель ведь этот чертов автобус вел.
– Мистер Годдард, – сказал Дэлглиш, – это очень важно. Скажите, вы не помните – в окнах Лаборатории горел свет?
– Чего? В каких окнах?
– В окнах дома, от которого бежал этот человек.
– Свет в окнах дома? Так бы и говорили – в окнах дома, если про дом спрашиваете.
На физиономии мистера Годдарда изобразилась тяжкая работа мысли: полуприкрыв веки, он сморщился и поджал губы. Они ждали. После приличествующей случаю паузы он объявил:
– Слабый свет вроде был. Не так, чтобы яркий, вы это учтите, а слабый свет в окнах вроде был. В нижних.
– А вы абсолютно уверены, что это был мужчина? – спросил Мэссингем.
Мистер Годдард устремил на него взгляд, полный упрека и печали, словно кандидат, избираемый путем устного опроса, которому задали вопрос, по его мнению, совершенно неподобающий.
– Так на ём же штаны были, вот ведь как. Если б это не мущина был, так надо бы, чтоб мущина.
– Но вы не можете быть абсолютно уверены?
– Да я ни в чем не могу уверен быть, в наши-то дни! Было время, народ приличную одёжу носил. Бога боялись. Мущина он либо женчина, да только он был человек и мчался, как паровоз. Вот и все, чего я видел.
– Так что это и женщина в брюках могла быть?
– Ну так он же не как женчина бежал. Бабы – какие из их бегуны? Коленки вместе – пятки врозь, и пошла чесать, в стороны ногами махать, как утка какая. Лучше бы они, когда не бегают, коленки вместе держали, вот что я вам скажу.
Наблюдение довольно верное, подумал Дэлглиш. Ни одна женщина не бегает так, как мужчина. Первое впечатление Годдарда сводилось к тому, что он видел нестарого бегущего мужчину, и скорее всего именно это он и видел на самом деле. Если задавать ему еще вопросы, можно просто сбить его с толку.
Водитель и кондуктор, вызванные из автопарка и не успевшие снять форму, не могли подтвердить показания Годдарда, но то, что они добавили, оказалось полезным. Неудивительно, что ни тот ни другой не видели бежавшего, ведь двухметровая стена и кроны деревьев над нею скрывали Лабораторию от тех, кто находился в нижнем салоне автобуса: они могли увидеть здание, лишь когда автобус проходил мимо открытого въезда, а затем замедлил ход у остановки. А если мистер Годдард был прав и человек появился, когда автобус уже отъезжал, они никоим образом не могли бы его увидеть.
Было важно, что оба они смогли подтвердить, что в этот вечер автобус шел точно по расписанию. В расписании было указано девять часов двенадцать минут. Билл Карни как раз взглянул на часы, когда они отъезжали от остановки. Было девять двенадцать. У остановки автобус простоял всего пару секунд. Ни один из трех пассажиров не сделал движения, показывающего, что он намеревается сойти, но под навесом остановки оба – и кондуктор, и водитель – заметили женщину и решили, что она ждет автобуса. Однако она в автобус не села, а когда он подошел, отвернулась и отошла подальше в тень навеса. Кондуктору показалось странным, что она осталась ждать там, ведь в этот вечер автобусов больше не было. Но шел небольшой дождь, и он решил, не очень задумываясь об этом, что она просто укрылась там от дождя. Не его дело, резонно заметил он, затаскивать пассажиров в автобус, если они не собираются ехать.
Дэлглиш с пристрастием расспрашивал обоих о женщине, но твердой информации они могли сообщить очень мало. Оба были согласны в том, что на голове у нее был платок, а воротник пальто она подняла до самых ушей. Водителю показалось, что она была в брюках и коротком плаще с поясом. Билл Карни соглашался насчет брюк, но полагал, что на ней было полупальто мужского покроя с капюшоном. Они решили, что это была женщина только по одной причине – из-за платка на голове. Ни тот ни другой описать этот платок не смогли. Оба полагали, что их пассажиры вряд ли смогут помочь. Двое из троих, ехавших в нижнем салоне, люди пожилые, регулярно ездившие этим рейсом, явно спали. Третий водителю и кондуктору был незнаком.
Дэлглиш понимал, что всех троих придется разыскать. Это было одно из тех пожирающих время дел, без которых не обойтись, но которые очень редко дают сколько-нибудь ценную информацию. И все-таки поразительно, как много замечают самые неожиданные люди. Спавших мог разбудить толчок при остановке автобуса, они могли более ясно, чем кондуктор или водитель, рассмотреть ту женщину. Мистер Годдард ее и вовсе не заметил, что неудивительно. Он ехидно спросил, как это кто-то мог бы чего разглядеть сквозь крышу этой чертовой остановки? Во всяком разе, он-то глядел совсем в другую сторону, верно? И им повезло, что он как раз куда надо глядел. Дэлглиш поспешил его успокоить и, когда запись его показаний была наконец, к полному удовольствию старика, завершена, проследил, чтобы его отвезли домой на машине. Годдард с некоторым шиком поместился на заднем сиденье полицейского автомобиля и сидел прямо и неподвижно, словно маленький манекен.
Однако в Или Дэлглиш и Мэссингем смогли выехать только минут через десять. В участке появился Элберт Бидуэлл – с опозданием, но весьма кстати – и принес с собой хороший шмат грязи с пятипольной деляны и дух раздраженного недовольства. Интересно, думал Мэссингем, как Бидуэлл впервые встретился со своей женой и что объединило этих, таких не похожих друг на друга людей. Она, Мэссингем был почти уверен, прирожденная кокни.[26] Он – сельский житель с Болот. Он замкнут и молчалив, она – обожает сплетни и всяческий шум.
Бидуэлл признал, что именно он подошел к телефону. Звонила женщина. Передала, что миссис Бидуэлл должна поехать не в Лабораторию, а в Лимингс, помочь миссис Шофилд. Он не запомнил, назвалась ли звонившая, но думает, что нет. Миссис Шофилд звонила им раньше, раз или два, он сам брал трубку. Просила, чтоб его жена помогла ей со званым обедом, или что-то вроде того. Бабские дела. Он не может сказать, тот же голос или не тот. Когда его спросили, не заключил ли он, что звонила миссис Шофилд, он ответил, что ничего не заключил.
– А вы не помните, звонившая сказала, что ваша жена должна приехать в Лимингс или поехать в Лимингс? – спросил Дэлглиш.
Значение этого вопроса явно ускользнуло от мистера Бидуэлла, но он выслушал его с мрачной подозрительностью и после долгой паузы ответил, что не помнит. Когда Мэссингем спросил, не могло ли случиться, что звонила вовсе не женщина, а мужчина, изменивший голос, Бидуэлл взглянул на него с таким неприкрытым отвращением, будто не желал иметь дело с человеком, ум которого мог вообразить столь изощренную низость. Но вопрос этот вызвал самый длинный ответ. Он сказал, что не знает, женщина это была, или мужчина притворился женщиной, или, может, девушка молодая звонила. Все, что ему известно, – это что его попросили передать жене поручение, и он его передал. И если б он только знал, какая докука из всего этого выйдет, он бы к телефону и не подошел.
Этим им и пришлось удовлетвориться.
Глава 4
По опыту Дэлглиш знал, что конторы поверенных, практикующих в городе с кафедральным собором, обычно размещаются в удобных и красивых зданиях. Контора «Парджетер, Коулби и Хант» не была исключением. Она находилась в прекрасно сохранившемся и свеже отремонтированном доме эпохи Регентства, с видом на лужайку перед кафедральным собором; массивная входная дверь цвета черного дерева блестела, будто краска на ней еще не просохла, а дверной молоток в форме львиной головы был начищен чуть ли не добела. Дверь им открыл очень худой пожилой клерк в старомодном черном сюртуке и крахмальном воротничке, словно вышедший из романов Диккенса. При виде их выражение мрачной покорности судьбе на его лице чуть просветлело, как если бы предвкушение неприятностей обещало клерку некоторое развлечение. Когда Дэлглиш представился, он слегка поклонился и произнес:
Этим им и пришлось удовлетвориться.
Глава 4
По опыту Дэлглиш знал, что конторы поверенных, практикующих в городе с кафедральным собором, обычно размещаются в удобных и красивых зданиях. Контора «Парджетер, Коулби и Хант» не была исключением. Она находилась в прекрасно сохранившемся и свеже отремонтированном доме эпохи Регентства, с видом на лужайку перед кафедральным собором; массивная входная дверь цвета черного дерева блестела, будто краска на ней еще не просохла, а дверной молоток в форме львиной головы был начищен чуть ли не добела. Дверь им открыл очень худой пожилой клерк в старомодном черном сюртуке и крахмальном воротничке, словно вышедший из романов Диккенса. При виде их выражение мрачной покорности судьбе на его лице чуть просветлело, как если бы предвкушение неприятностей обещало клерку некоторое развлечение. Когда Дэлглиш представился, он слегка поклонился и произнес:
– Майор Хант, разумеется, ожидает вас, сэр. Он как раз заканчивает беседу с клиентом. Если вы соблаговолите пройти вот сюда, он не заставит вас долго ждать. Всего пару минут, сэр.
Приемная, куда их провели, комфортом и некоторым продуманным беспорядком напоминала гостиную какого-нибудь мужского клуба. Кожаные кресла были столь широки и глубоки, что трудно было представить себе, как мог бы человек за шестьдесят выбраться оттуда без труда. Два старомодных радиатора источали жар, и все же в камине горел огонь – топили углем. На огромном круглом столе красного дерева были разложены журналы, посвященные интересам землевладельцев, по большей части – очень старые. У стены стоял книжный шкаф, сквозь стекло дверец виднелись переплетенные в кожу тома истории графства и альбомы произведений живописи и архитектуры. Картина маслом над каминной полкой изображала фаэтон с лошадьми и грумами. Очень похоже на Стаббса,[27] подумал Дэлглиш, скорее всего это и есть Стаббс.
Он едва успел бегло оглядеть комнату и подойти к окну– посмотреть на придел Богоматери кафедрального собора, когда дверь отворилась и снова появился клерк, чтобы провести их в кабинет майора Ханта. Человек, поднявшийся из-за стола, чтобы их приветствовать, внешне был полной противоположностью своему служащему. Далеко не молодой, высокий и массивный, державшийся очень прямо, он был одет в поношенный, но прекрасно сшитый костюм из твида; лицо – румяное, на лбу залысины, глаза остро смотрят из-под кустистых подвижных бровей. Пожимая Дэлглишу руку, он взглянул на него откровенно оценивающим взглядом, будто решал, какое место в своей личной шкале ценностей следует ему предназначить, потом удовлетворенно кивнул. Он и теперь еще больше походил на военного, чем на юриста, и Дэлглишу было ясно, что громогласность и властная отрывистость, с какими он приветствовал входящих, выработаны вовсе не в конторе, а на военном плацу и в офицерских столовых времен второй мировой войны.
– Здравствуйте, здравствуйте! Пожалуйста, садитесь, коммандер. Вы прибыли в связи с трагическими обстоятельствами. Не думаю, чтобы нам когда-либо прежде приходилось терять клиентов в результате убийства.
Клерк негромко кашлянул. Кашлянул именно так, как Дэлглиш мог ожидать: необидно, но осторожно-угрожающе, так что игнорировать это было бы невозможно.
– Был у нас сэр Джеймс Камминз, сэр, в одна тысяча двадцать третьем году. Его застрелил сосед, капитан Картрайт, в связи с тем, что сэр Джеймс соблазнил его жену. Эта неприятность усугублялась также некоторыми осложнениями из-за прав на рыбную ловлю.
– Совершенно верно, Митчинг. Но это случилось еще при моем отце. Бедного Картрайта повесили. К сожалению – так полагал мой отец. У него был прекрасный послужной список: он пережил сражения при Сомме и Аррасе, но кончил жизнь на виселице. Весь в боевых шрамах был, бедняга. Присяжные скорее всего вынесли бы рекомендацию о помиловании, если бы он не разрезал труп на куски. Он ведь его разрезал, верно, Митчинг?
– Совершенно верно, сэр. Голову нашли захороненной в саду.
– Да, именно это и решило судьбу Картрайта. Английские присяжные терпеть не могут, когда трупы режут на куски. Криппен был бы сегодня жив, если бы захоронил Белл Элмор целиком.
– Вряд ли, сэр. Криппен родился в одна тысяча восемьсот шестидесятом.
– Ну, умер бы не так давно. Я бы нисколько не удивился, если бы он дожил до ста. Всего на три года старше вашего отца, Митчинг, и почти такого же сложения: небольшого роста, глаза выпуклые, сам очень жилистый. Они долго живут, люди этого типа. Ну, хорошо, теперь к нашим баранам. Надеюсь, вы оба не откажетесь от кофе? Могу заверить, наш кофе пить можно. Митчинг установил тут это новое устройство, со стеклянной ретортой, и мы сами мелем себе свежий кофе. Ну так всем кофе, Митчинг, будьте любезны.
– Мисс Мэйкпис уже готовит кофе, сэр.
Майор Хант излучал послеобеденное благодушие, и Мэссингем с чувством некоторой зависти подумал, что сделка с предыдущим клиентом была заключена во время обильного ленча. Они же с Дэлглишем успели перехватить лишь по сандвичу и кружке пива в пабе, по дороге из Чевишема в Гайз-Марш. Дэлглиш, о котором было известно, что он умеет ценить хорошую еду и изысканные вина, имел весьма неудобную привычку пренебрегать обеденным перерывом во время расследования. Мэссингема в данном случае огорчило не качество еды, главной неприятностью для него тут было ее количество. Но во всяком случае, они смогут хотя бы выпить кофе.
Митчинг занял прочную позицию у двери и не выказывал никакого намерения уйти. Это, по всей видимости, было вполне приемлемо. Дэлглиш подумал, что эти двое были точно пара комиков в процессе оттачивания их двухголосой репризы, не желающих терять ни малейшей возможности для ее усовершенствования.
– Вы, разумеется, хотите узнать насчет завещания Лорримера, – сказал майор Хант.
– И вообще все, что вы можете о нем сообщить.
– Боюсь, я могу не так уж много. Я видел его всего два раза с тех пор, как занимался имуществом его бабушки. Но разумеется, сделаю все, что могу. Когда в окно врывается убийство, все права на личную тайну удаляются через дверь. Так, Митчинг?
– Не остается секретов, сэр, в жестоких лучах света, озаряющих эшафот!
– Я не вполне уверен, что вы правильно выбрали сравнение, Митчинг. Кроме того, у нас теперь нет эшафотов. Вы сами против смертной казни, коммандер?
– Приходится – до тех пор, пока не настанет день, когда мы сможем быть абсолютно уверены, что ни при каких обстоятельствах не совершим ошибки, – ответил Дэлглиш.
– Ответ вполне ортодоксальный, но он влечет за собой целый ряд вопросов, не так ли? Впрочем, вы ведь здесь не для того, чтобы дискутировать по поводу смертной казни. Не следует зря тратить время. Итак, завещание. Куда я поставил ящик с делами мистера Лорримера, Митчинг?
– Он здесь, сэр.
– Так несите его сюда. Несите его сюда.
Клерк взял черный жестяной ящик с пристенного стола и поставил перед Хантом. Майор с некоторой торжественностью открыл крышку и извлек завещание.
Дэлглиш сказал:
– Мы нашли одно завещание в его секретере. Оно датировано третьим мая тысяча девятьсот семьдесят первого года. По-видимому, это оригинал.
– Так он его не уничтожил? Очень интересно! Это заставляет предположить, что окончательного решения он еще не принял.
– Значит, существует более позднее завещание?
– О, конечно. Конечно, существует, коммандер. Именно об этом я и хотел побеседовать с вами. Он подписал его только в прошлую пятницу и оставил и оригинал, и единственную копию у меня. Они здесь, в этом ящике. Вероятно, вы хотите прочесть его сами?
Майор протянул Дэлглишу завещание. Оно оказалось очень коротким. Лорример в принятой форме отменял прежнее завещание и, заявив, что находится в здравом уме и твердой памяти, менее чем в десяти строках распорядился всем своим имуществом. Коттедж за мельницей оставался его отцу вместе с суммой в десять тысяч фунтов. Тысячу фунтов он завещал Бренде Придмор, «чтобы дать ей возможность купить книги, необходимые для продолжения ее научного образования». Все остальное состояние он оставлял Академии судебной медицины для установления ежегодной денежной премии в тех размерах, какие Академия сочтет необходимым, за оригинальную статью по проблемам любого из аспектов судебно-медицинских исследований. О качестве статьи должны судить три эксперта, ежегодно заново назначаемые Академией. Имя Анджелы Фоули в завещании не было упомянуто.
– А он объяснил вам, почему исключил свою кузину, Анджелу Фоули, из завещания? – спросил Дэлглиш.
– Представьте себе – объяснил. Я счел необходимым указать, что в случае его смерти его кузина, как единственная из оставшихся в живых родственников, за исключением его отца, может пожелать опротестовать завещание. Если она этого пожелает, юридические баталии потребуют денег и могут значительно уменьшить имеющееся состояние. Я не считал себя обязанным настаивать, чтобы он изменил завещание. Я лишь счел правильным предупредить его о возможных последствиях. Вы ведь слышали, что он ответил, да, Митчинг?