Е[лена] И[вановна] все десять дней на коне. Она не любит малых решений. Никогда верхом не ездила, а тут сразу верхом через Каракорум. И всегда бодра и готова первая. Даже колено, поврежденное в Кашмире, как-то затихло. Прямо удивительно.
К вечеру дошли до Депсанг-Давана. Стало еще холоднее. Депсангу лучше именоваться Улан Корум, т. е. «красный трон» – при входе торчит мощный утес, как красная шапка.
Будьте осторожны с горными ручейками. Они радуют своей хрустальной чистотой, но за порогом лежит в воде павшая лошадь или верблюд с окровавленной мордой.
29 сентября.
Перевалили Депсанг. Вышли на крышу мира. Иначе и назвать нельзя. Все острия исчезли. Перед нами – точно покрытие каких-то мощных, внутренних сводов. Гля– дя на эти песчаные своды, невозможно представить себя на высоте 18 000 футов. Бесконечные дали. Налево, далеко, – белый пик Годвина [Чогори][357]. Направо, на горизонте, – громады Куньлуня. Все так многообразно и щедро, и обширно. Синее небо граничит с чистым кобальтом, бестравные купола-своды отливают золотом, а далекие пики режутся ярко-белыми конусами. Вереница каравана не нарушает безмолвия самой высокой дороги мира.
Конюх спрашивает: «Отчего здесь, на такой высоте, такая ровная поверхность? Что там внутри находится?» Прочли латинскую надпись на камне о стоянке здесь экспедиции Филиппи[358]. Слуги думают, что здесь зарыто сто ящиков экспедиции.
Очень пронзительный ветер. Торопимся к Каракоруму. Подошли к нему, но переход должны были оставить на утро. Каракорум значит «черный трон». Его черная шапка была видна за несколько миль. А когда подошли, было уже темно, чтобы зарисовать или снять. Вечером решили: вместо Каргалыка[359] идти на Сугет-Даван [Сугет] и на Санджу-Даван[360]. Правда, Санджу опять выше 18 000 футов и считается трудным в зависимости от количества снега, но зато мы сберегаем лишних шесть дней. К тому же по пути на Каргалык много воды, и люди жалуются, что им несколько раз в день придется идти в воде по пояс, а в октябре это опасно.
30 сентября.
Каракорум[361]. Опять все замерзло. Утро началось колющей вьюгой, все покрылось мглой. Ни рисовать, ни снимать. С трудом иногда маячила черная шапка Каракорума.
Вся видимость не имеет ничего общего с виденным вчера. Так и шли под пронзительным ветром от 7 до 2-х часов при разреженном воздухе. Сам перевал широк, но не труден. Пешеходам трудно; странно ощущенье, что при сравнительно малом движении уже чувствуете одышку. На кряже перевала – маленькая пирамида камней. Люди, несмотря на одышку, не забывают положить свой камень в этот межевой знак как память преодоления перевала, прокричать приветствия преодолению.
Спуск не крут, но ветер все крепчает. Нужно чем-то повязать лицо. Вспоминается целесообразность тибетских шелковых масок для путешествий. Среди дня снег унялся и показались чудесные снеговые панорамы. Целые группы снеговых куполов и конусов. Даже птиц нет.
Остановились в шесть часов на широком русле реки. Кругом – глубокое молчанье, целый амфитеатр снеговых вершин. Тонкость жемчужных тонов невиданная. Полная луна. Молчание студеной, чистой, неопоганенной природы. Прошли самую высокую дорогу мира – 18 600 футов. Перешли границу Китая. Наш китаец задумчиво сказал: «Китайская земля!» – и почему-то покачал головою.
1 октября.
Дошли до раздела путей на Кокяр или Санджу[362]. Против Баксун-Булака – чудесная белая гора, такая тонкая, такая нетронутая и нежная в своих профилях. Яркое солнце напомнило замершие фиорды Норвегии или голубую сказку зимней Ладоги. Но здесь все шире и мощнее. Впереди вдали горы, испещренные белыми контурами, как на старых китайских пейзажах. Близко от дороги паслись две тибетские антилопы. Одна подняла голову и долго следила за караваном. Буддисты не стали стрелять в них – ведь пищи с собой достаточно. Кто-то другой обманет доверчивость стройных животных. На самой дороге лежит осел с благовонным грузом корицы. Где же хозяин? Объясняют, что усталый ослик оставлен отдохнуть до следующего каравана. Зверей нет. Никто из путников не нарушит эту своеобразную этику караванов. Видели также на Сасире кем-то оставленные грузы. Не тронуты.
2 октября.
В морозном солнце утра перед стоянкой четко вырисовалась снеговая гора Патос. Так назвал высший пик хребта (Патос фонетически, но по-местному Актаг) Махатма Ак-Дордже[363][364], проходя здесь из Тибета. Гора Патос стоит над разветвлением дороги на Каргалык – Яркенд и Каракаш – Хотан. Путь Каргалык – Яркенд ниже, всего два невысоких перевала, но зато много рек. Путь Каракаш – Хотан выше, гористее, перевалы выше, но зато короче. Гора высится конусом между двух крыльев белого хребта.
Лун-по неожиданно стал русофилом: учится у ламы по-русски. Кричит: «Пора обедать», «Нож», «Чашка», «Вода горячая».
День начался мирно. Шли с семи часов по пологому взгорью Сугет-Давана. Подъем почти не заметен. Не страшно видеть многочисленные скелеты и остовы. Мирность природы заставляет забыть высоту. Около дороги лежит пушистая собачка, совсем как живая. К трем часам незаметно дошли до самого перевала. Всегда спросите о северной стороне перевала. Эта сторона всегда сурова. Так было и здесь. Ровный, легкий путь вдруг обрезался мощным отрезом – спуском. Вдали раскинулись бело-лиловые горы, полные какого-то траурного рисунка. Закрутилась метель, и в прогалины снежной пыли (зазвенело) беспощадно почти черно-синее небо. Путь замело.
Столпилось четыре каравана. До четырехсот коней. Раньше пустили опытных грузовых мулов. За ними пошли мы. Весь откос заполнился черными зигзагами конских силуэтов. Воздух затрепетал от криков: «Хош, хош», и все поползло вниз, оступаясь, скользя и толкая друг друга. Было опасно. Люди дивились раннему снегу. Только к девяти вечера при луне дошли до стоянки. [Тюрки] пререкались с буддистами. Назар-бей хотел нас завести куда-то далеко. Китаец с кнутом кидался на него. Людские препирательства передались животным. Кони фыркали и лягались. Кончилось дракой собак. Свирепый Тумбал очень повредил Амдонга.
Е[лена] [Ивановна] едет, не слезая с коня, более 13-ти часов. Значит, так называемая обычная усталость побеждается чем-то иным, более сильным.
3 октября.
Опять груды камней. Показались желтые и красные кустарники. Очень красивы они на тепло-белой пелене песков. Показалась тощая верба у потока. Показались куропатки и зайцы. Но животных поразительно мало. Прошли какие-то старые стены, превратившиеся з груды булыжника. Люди ждут прихода в китайский пограничный пост Курул[365], или Караул-Сугет. Постепенно опускаемся; уже видны какие-то плоские стены. Вот кто-то выбегает за ворота. Суетливо скрылся. Нас выходят встречать.
Посреди широкой горячей равнины, окруженной снеговыми горами, стоит глинобитный квадрат – Курул. Вдали заманчиво серебрится Куньлунь. В форте 25 солдат [казахов] и киргизов и один китайский офицер с секретарем и переводчиком. Оружия мы не видали. Только в тесной комнатке офицера висела огромная одностволка с курком, точно утиная голова. Этим инструментом много не застрелить.
Если бы знал этот китайский пограничный офицер Шин Ло, как мы были тронуты его сердечным приемом. Заброшенный в далекие горы, лишенный всяких сношений, этот офицер своим содействием и любезностью напомнил черты лучшего Китая. Нам это так важно – ведь едем в Китай с искренней дружбой и с открытым сердцем. И встретились и простились с Шин Ло очень сердечно. Из дружбы даже разбили палатки на пыльном дворе форта. Люди хотели простоять здесь хотя бы еще один день – ведь уже началась пустыня. Радуются, а нам жаль чего-то неповторимого. Кристаллы высот, возместит ли вас кружево песков?
Подошли еще караваны. У костров говор. Говор, улыбки, трубки и отдых. Шепчут: «В Бутане ждут близкого прихода Шамбалы». «Сперва была Индия, потом был Китай, потом – Россия, а теперь будет Шамбала».
«В храме под изображением Будды – подземное кипучее озеро. Раз в год туда спускаются и бросают в озеро драгоценные камни…»
Говорится целая сага красоты. Эти костры, эти светляки пустынь. Вы стоите, как знамена народных решений.
4 октября.
Не прошли и мили от Курула, как достигли течения реки Каракаш, что значит «река черного нефрита». По течению Каракаша добывались известные сорта нефрита, составившего былую славу Хотана. Даже одни из западных ворот Великой китайской стены назывались нефритовыми, ибо через них ввозили этот излюбленный камень. Теперь на местах даже и не помнят о добыче нефрита. Только цвет Каракаша – такой сине-зеленый, напоминает о лучших сортах нефрита. Быстрая река, веселая река, шумливая река. Не только родина нефрита, но и золота.
4 октября.
Не прошли и мили от Курула, как достигли течения реки Каракаш, что значит «река черного нефрита». По течению Каракаша добывались известные сорта нефрита, составившего былую славу Хотана. Даже одни из западных ворот Великой китайской стены назывались нефритовыми, ибо через них ввозили этот излюбленный камень. Теперь на местах даже и не помнят о добыче нефрита. Только цвет Каракаша – такой сине-зеленый, напоминает о лучших сортах нефрита. Быстрая река, веселая река, шумливая река. Не только родина нефрита, но и золота.
Каракаш делается нашей водительницей на несколько дней. Проходим несколько мазаров, т. е. почитаемых мусульманских могил. Можно думать, что их полусферическое покрытие и вышка в центре – не что иное, как форма древнего буддистского чортена. Когда подходим к могиле святого, проводник-киргиз соскакивает с коня и очень красивым жестом [выражает] почитание. Трудно было ждать от его неуклюжей фигуры такого красивого движения.
Форт Шахидулла покинут, [тот же] одинокий глинобитный квадрат. Впрочем, в этих местах пушки вообще еще не появлялись и не угрожали глиняным стенам.
Стало жарко. Высота не более 12 000 футов и после 18 000 футов чувствуется на дыхании. Получено сообщение, что яки для перехода Санджу-Давана готовы. К вечеру поднялся шамаль – северо-восточный вихрь. Впервые мы очутились в настоящей песчаной пурге. Красные горы скрылись. Небо стало серым. Высокими плотными столбами подымался песок и медленно двигался, крутясь и пронизывая все встречное. Палатки пытаются взвиться. Кони понурились и повернулись задом к ветру. Все краски исчезли, и одна только Каракаш мчалась все такая же изумрудная.
5 октября.
Шли весь день по течению Каракаша. Нельзя запомнить, сколько раз переходили через реку. Где по брюхо, а где ниже колена коня. На одном скалистом повороте снесло всю тропинку. Пришлось спешиться и пробираться по отдельным валунам среди рокота течения. Опять жестко – каменистый путь. Две лошади Назарбея сломали себе ноги. Вчерашний шамаль всюду оставил последствия. Горы затянуты седою дымкою. Весь день в воздухе висит облако всепроникающей пыли. Страдают глаза. Весь колорит изменился. Небо стало лиловым. Только резвая река по-прежнему сверкает зелеными искрами.
Появились первые стоянки горных киргизов. Юрты, крытые кошмами, или каменные квадраты, прислоненные к скалам. Зачатки маленьких полей. Низкорослые киргизки в высоких белых уборах и красных кафтанах. Маленькие остроконечные красные шапочки киргизов. Лишь бы снимки удались. Живописная группа на лиловом фоне песчаниковых мягких тонов гор. На крошечном сером ослике – женщина в ярко-красном кафтане и высоком головном уборе. На руках – ребенок в светло-сером покрывале. Рядом – мужчина в зеленом кафтане и красной конической шапке. Над ними – тускло-лиловое небо. Кто хочет писать бегство в Египет?[366]
Очень круты тропы над самой кипенью реки. Стоянка на песчаной долине. Посреди нее – запыленный караван-сарай. Нет сил остановиться на этом пропыленном дворе. На соседних взгорьях тоже трудно примоститься лагерем. Или сплошной камень, или мягкий переливчатый песок; и то и другое не держит шесты палаток. Кое-как нашли место. Постепенно обнаруживается поломка багажа: то замок сбит, то промочен яхтан[367] при падении лошади в реку.
Опять костры. Опять собираются какие-то незнакомые мохнатые люди. Вот уже нужно сказать, что никто из этих корявых незнакомцев нам не сделал ничего дурного. Пресловутое воровство киргизское нас не коснулось.
Еще из шепотов у костра: «Бурхан-Булат (т. е. меч Будды) появляется в определенные сроки, и тогда ничто не противостанет ему». «Улан цирик (т. е. красные воины) стали ужасно сильными». «Все, что ни сделают пелинги, все обернется против них». «Лет более ста [назад] два ученых брахмана ездили в Шамбалу и направлялись на север». «Благословенный Будда был в Хотане и оттуда решил держать путь на север». «В одном из лучших монастырей Китая доктор метафизики – бурят». «В большом монастыре Д. настоятель – калмык». «На картине «Будда Победитель» из меча благословленного брызжет огонь справедливости». «Пророк говорил, что Дамаск будет разрушен перед новым веком». Шепчут буддисты-паломники по пути в Гайю, Сарнатх и Мекку. Длинные вереницы седобородых ахунов[368][369] и закрытых женских фигур встречаются на пути. Спешат перед близкою зимою. Скорая почта!
День кончился шамалем. Гигантские клубы пыли. Точно незримое переселение народов. Надо знать и этот грозный лик Азии. Где же иначе так разительна смена жары и стужи? Где так невыносимы ветры после полуденного часа? Где же так гибельны реки в половодье и так беспощадны пески? Где же золото не убрано по берегам рек? Где же столько черепов белеет под солнцем? Широкая рука Азии.
6 октября.
Опять шли течением Каракаша. Большое старое киргизское кладбище. Мазары с полусферическим сводом. Низкие могилы, уставленные бунчуками с конскими хвостами на концах. Положительно, мазары очень часто – старые буддистские чортены. После мазара расстались с течением Каракаша. Пошли заметно в гору против течения горного ручья. Ущелье постепенно сужалось слева, в желтой песчаниковой горе увидали пещеры в несколько этажей. Наподобие пещер Дуньхуана[370]. Местные жители и караванщики называют их старокиргизскими домами. Но конечно, мы имеем здесь остатки исчезнувшего буддизма. Подходы ко многим пещерам совсем выветрились. Высоко остались отрезанными входы, как орлиные гнезда. Характерно, что пещеры притаились так недалеко от перевала Санджу, точно защищаясь горами от волн мусульманства. Конюх Курбан (мусульманин) знает еще такие же пещеры в этих краях, но относится к ник явно пренебрежительно. Но пещеры внушительны.
Несказуемой древностью дышит от этих гор. Песочная дымка точно возносит их в небо. И горы вместо значительного ограничения и преграды опять влекут ввысь. Подошли к самой подошве Санджу. Слышно, на перевале снега нет. Но не успеваем получить это сведение, как кашмирский дракон долетает и все начинает покрываться снегом. Пронзительно. Жмемся в ожидании запоздалых палаток. В темноте доходит караван. Из-за перевала приваливает черная лавина яков и с разбега чуть не сокрушает весь стан. Гомон и шум. Снег и холод. Но стан, прижавшийся в ущелье, имеет необычно живописный вид. Что-то от старого Босха[371] или Питера Брейгеля[372]. Пламя освещает бронзовые лица. Из тьмы выдвигаются рога черно-невидимых яков. Крылья палаток вспархивают, как птицы. На скале – гигантская тень Омар-хана. Еще шепоты пустыни: «Около священной горы Сабур виден неизвестный древний город. Много домов и чортенов».
Завтра вставать со звездами. Путь длинный. Днем и снег, и ветер опять начнут надоедать.
7 октября.
Дракон все-таки догнал, и за ночь все засыпано снегом и примерзло. Пробуем яков. Спешим. Седьмой перевал – Санджу. Самый крутой – 18 300 футов, – но не длинный. Как цепко идут яки; еще раз поражаемся. У моего яка с шумом лопается нагрудный ремень седла. Пришлось привязать веревками – одна подпруга не удержит на крутизнах. Опасна лишь самая вершина Санджу. Там як должен изловчиться и перепрыгнуть через расселину между верхними зубцами оголенной скалы. Тут вы должны довериться цепкости яка. Геген упал с яка, но, по счастью, лишь зашиб ногу. Могло быть много хуже. Конечно, на северной стороне оказалось много снега. Пришлось спешиться и, скользя по резким зигзагам, круто спускаться. Не берите горных палок с остриями, гораздо лучше плоский металлический наконечник.
В серебряном тумане потонули снеговые горы. Жаль провожать высоты, где хотя и студено, но кристально чисто и звонко. Где само название «пустыня» звучит вызовом всем городам, уже превратившимся в развалины или еще не превратившимся.
Отчего же так грустно отдаляться от Куньлуня, от хребта древнейшего? Начались опять становища горных киргизов. Дети и женщины чисты. Не видно ужасных безобразных накожных болезней, которыми так опоганен Кашмир.
Внизу, в песчаных откосах, какие-то темные выбоины – пещеры. Из них вылезают мохнатые яки и переносят вас в доисторические времена. То же самое было и тогда. Посредине нагорья громоздятся желтые обветренные бугры; из них торчат каменные глыбы самых изощренных форм. Носороги, тигры, собаки или какие-то остовы на тронах – все работа давно убежавшей воды. Нагорье ограждено тепло-лиловыми горами. Снегов в направлении пустыни более не видно.
Остановились около аула из девяти юрт. Внутри чисто. Приносят дыни, арбузы, персики, получаемые из Санджу-Базара [Санджу] или из Гума-Базара [Гума][373]. Горы полны переливчатого эха, лай и ржанье бесконечно гремят по ущельям, как горные трубы. Киргизки показывают вышивки, но не хотят продать: каждая делает для себя.