Нам отведено помещение на самом базаре, среди невероятной грязи. Пришлось махнуть рукой на весь опереточный эскорт и на беков и самим отыскивать сад за городом. Нашли уединенный дом с садом. Завтра кончаются мрачные владения хотанского даотая. Не будет ли лучше? Одно не мог испортить этот преступник: он не мог засорить воздух пустыни. Чудный, предвесенний, студеный воздух.
День закончился опять танцами. Дракон и ладья были обыкновенны, но лучше всего был танец на ходулях. Сказались природные артисты. Тот же русский танец с ухаживанием молодца за девицами под струны, похожие на балалайку. И Дягилев[424], и Больм[425] могли бы позаимствовать для своих композиций. И слуги в красном с бумажными фонарями были неплохи. Эта черточка творчества на минуту осветила мертвенность пустыни.
Зобов здесь меньше. Дайте этому народу хоть маленькое окошко света, и буйное пламя сердец вспыхнет.
5 февраля.
Каргалык проводил нас плохо. Приставленные беки оказались идиотами. Лошадей не достали. Наконец один бек явился на диком жеребце, который ударил Оллу – лошадь Е. И. Удар пришелся по ноге Е. И., но, по счастью, был смягчен гильгитским мягким сапогом. И к чему только навязывают этих беков и солдат? Кроме неудобства и расходов, они ничего не приносят. Вчера пришел китаец наниматься в слуги. Оказывается, он застрял в Каргалыке после убийства амбаня солдатами. Много убийств. Спрашиваем Суна: «Отчего даже беки в Каргалыке скверные?» Следует стереотипный ответ: «Амбань скверный» (выговаривают здесь не «амбань», а «амбал»).
Снег сразу прекратился за Каргалыком. Видимо, снеговая полоса кончилась, но зато начались белые солончаки. Проехали два базара. Миновали убогие мечети и кладбища и въехали в длинный базар Посгам. Стоим не в палатках, а в доме старшины. Большой дом с разными темными комнатками. Опять на полу цветные кошмы, даже стол и кресла с кожаными сиденьями. Конечно, дом этот указал случайный пенджабец с базара, а все беки только мешали двигаться.
Когда же кончатся эти безнадежно однообразные селения, лишенные красок и гибнущие в лени и одичалости? Вот проехали кузницу. Конечно, она прекрасна как декорация для постановки «Нибелунгов», но как сельскохозяйственное приспособление она никуда не годна. В маленьких ямках полуголые люди и ребятишки дуют в игрушечные меха. Уберите отсюда волнение от [прибытия] каравана, и все погрузится в полный паралич.
6 февраля.
Почти весь переход до Яркенда – среди мирных заборов оазиса. На миг блеснула бурливая поверхность Яркенда. Мелькнула колоритная переправа на паромах среди обледенелых берегов, среди скопления коней, верблюдов, ишаков и маф, а затем опять те же мазары и глинобитки и головастые остовы придорожных ветел. Так до самого Яркенда, до самых глиняных стен. Опять нам приготовлен дом на самом базаре, но является избавитель в виде ладакхского аксакала. Нас везут за город, и в спокойном саду мы находим белый дом со службами, с красными коврами и, главное, с лхасской речью самого аксакала.
Из Посгама нас проводило приветствие пенджабца: «Урус хорош», а здесь – знакомая речь тибетская. Заехали к шведским миссионерам. Лечили нашего старика китайца. Слушали опять разные россказни о местных обычаях: как китайцы-чиновники доводят население до полного разорения и затем легко управляют обнищавшими париями. Пришло письмо английского консула: зовет остановиться у них. Местный Русско-Азиатский банк тоже предлагает три комнаты в Кашгаре.
7 февраля.
День в Яркенде. Люди наши едят баранов. Тишина. Странная вещь – решительно все просятся идти с нами дальше. Даже китайские солдаты эскорта говорят, что с радостью пошли дальше бы с нами. В подметальщики поступил китайский капитан. Русский офицер, какой-то армянин, мажордом бывшего амбаня – все просятся. Этак до Урумчи дойдем в международном составе. Были с визитом у местного амбаня. Впечатление производит лучше хотанских «правителей».
Когда наш Цай Хань-чен начал излагать обстоятельства нашего хотанского плена, то амбань искренне возмутился. Но самое замечательное это то, что, по словам амбаня, всюду получено письмо из Пекина о нашем проезде и об оказании нам содействия. Амбань возмущается, как смели хотанцы не признавать пекинский приказ.
Опять едем базарами. То же самое, как в Хотане. Маленький вариант: на воротах ямыня вместо кошкоподобного дракона изображен ряд воинов с мечами. В три часа к нам являются солдаты и беки и в предшествии красного зонтика шествует сам амбань. Следует мирное чаепитие. Амбань извиняется, что не мог устроить нам завтрак из-за скорого нашего отъезда. После всяких любезностей расстаемся. Является китайский доктор для Цай Хань-чена. Стоят часовые в черных тюрбанах.
Приходит китайский театр. Пробуют лошадей. Мирная средневековая чепуха в роде Вингбонса.
Откуда-то пробрались в Яркенд слухи о каких-то событиях в Китае, о каких-то выступлениях Фыня[426], о закрытии банков в Пекине, о действиях старой династии. Но никто ни о чем не знает и ничего понять нельзя.
8 февраля.
Будда был противником тюрем. Он требовал труд и усиленную работу. В Дарджилинге недавно был любопытный случай. Случайно в толпе был арестован старенький лама. Он ни в чем не оправдывался и был посажен в тюрьму. Пришел срок выпустить его, а узник не уходит. Говорит, никогда и нигде он не имел такого спокойного места, где не шумят, где кормят и не мешают размышлять. С трудом уговорили старика покинуть тюрьму.
Лама говорит: «Не бейте людей, пусть по справедливости отработают». Так замечает лама, видя, что беки бьют народ и поселяют вереницу ненависти, крика и унижения.
При отъезде не обошлось без драки. Сам Яркенд производит лучшее впечатление, нежели Хотан: и больше размерами, и разно-образнее товарами, и даже глиняные башни и стены дают хотя бы небольшое декоративное впечатление. А потом за верхушками деревьев показались горы – Кашгарский хребет[427] и не покидали нас с левой стороны весь путь. И все как-то скрасилось – и озерки во льдах, и синие речки, и коричневые бугры на синем фоне скалистых гор. Уж очень любим мы горы. Наша собственная планета была бы очень гористая!
Опять хлопоты с китайцами. Оказалось, что Цай Хань-чен начал сильно курить опий и этим вносит разложение среди прочего каравана. Придется применить строгие меры. Стоим за околицей маленькой деревни Кокрабат. Будет объявлено, что «каждый курящий опий будет удален немедленно».
9 февраля.
Опять мазары, могилы со знаменами. Маленькие мечети для намазов. Насколько трогательнее намаз в пустыне на коврике перед ликом неба, нежели намаз перед голой глинобитной стеною. Очень убоги эти придорожные глиняные мечети с кривыми стенами и игрушечными башенками. Куда же ушло творчество этого края? За все время видели одну недурную серьгу филигранную и пару серебряных пуговиц. При солнце красиво едут женщины на ослах в ярко-зеленых и пунцовых чекменях. Как будто здесь зобов меньше, чем в Хотане. Интересна задача исследовать, отчего происходит такое чудовищное разрастание щитовидных желез. Кроме качества воды должны быть еще причины.
Мимо проезжает человек с соколом на руке. Соколиная охота здесь еще является любимым спортом. Нас провожают стаи назойливых ворон. Вспоминаем, как в Монголии иногда приходится отстреливаться от несметных стай воронов, нападающих на коней. Идем по каракумским пескам[428], т. е. по «черным пескам». Слой щебня и гальки дает пустыне сероватую, жемчужную поверхность. Налево все время продолжаются груды гор. Странно думать: за этими горами уже Русский Туркестан, а упираются эти хребты в высоты Памира. Первый день после трех месяцев, когда пустыня действительно красива, красочна и разнообразна. И голубое небо разукрасилось особенно изысканным рисунком белых перистых облачков. На гребнях гор сверкает снег; розовые предгорья вливаются в синюю дымку, из которой выплывают очертания хребтов. Светлый день.
Люди ждут Кашгар. Все хорошее в Кашгаре называется русским. Хорошие дома – русские, хорошие сапоги – русские, хорошие кони – русские, хорошие телеги – русские. Проезжаем два-три заброшенных лянгара – постоялых двора – и в облаках беспросветной пыли входим в Кизил на стоянку. Переход считается длинным, но пришли уже в два с половиною часа [дня]. Кизил – странное, полузаброшенное место с молчаливыми глинобитными квадратами мазанок. Бол
ьшое старое мусульманское кладбище. Издали оно походит на целый город из красноватой глины. Чернеют дыры старых могил. Люди жалуются на Цай Хань-чена. Старик целую ночь курил опий. Решили оставить его как можно скорей; нельзя держать в караване такой скверный пример; лучше всех китайцев держится Сун, не курит и проявляет находчивость. Спросили, отчего у него отрублен мизинец на левой руке. Оказывается, он был отчаянным игроком, все проиграл, обнищал и заплатил долг тем, что сам себе отсек мизинец. Итак, у нас один игрок, один офицер убитого амбаня, один из каравана убитого американца Ленгдона, один отчаянный курильщик опиума. Довольно пестро!
Наш ладакхец Рамзана так нарядился, что даже приколол на грудь две пряжки от подвязок. Вот уж истинный кавалер ордена подвязки! Но главное желание Рамзана – нести ружье и ехать на доброй лошади. Ему 18 лет, из него может выйти полезный человек. Отец его мусульманин, мать – буддистка. По каким-то приметам ламы признали его перевоплощением умершего настоятеля монастыря, но отец, как ярый мусульманин, помешал его монастырской карьере.
10 февраля.
Мгла. Северный ветер и густые облака пыли. Долго шли какими-то песчаными коридорами и глубокими выбоинами. Давно не видели такого количества всепроникающего песка. Затем пошли седые солончаки и низкие бугры зеленовато-бурого тона. Стало красивее. Когда же дошли до Кингулдарьи, с высокими берегами, с обледенелым высоко висящим мостом, с запрудами и нагромождениями стен и домов, стало совсем хорошо. Такие пейзажи бывают на старокитайских рисунках. Входим в длинный базар Янгигисара. Приготовлен дом на базаре и, как всегда, негодный. Остановились в шведской миссии. Разговоры о Стокгольме, о лечении зобов (йодом), о продвижении Фыня на Синьцзян.
Рассказывают, что позади гробницы Магомета находится пустая гробница, приготовленная для Иисуса во время его второго пришествия. В Исфахане в Персии держится оседланный белый конь, готовый для пришествия Мессии, – каждый по-своему!
Сейчас пришли индийские купцы сказать «салям», передать приветствие к приезду. Показывают фотографию с распятого Ти-Тая и с его убитого сына. Рассказывают подробности этого средневекового убийства без суда. В общем сведения хотанские совпадают, кроме детали отрезывания головы. Здесь говорят, что распятый правитель оставался на кресте два дня, а затем тело его было куда-то заброшено. И теперь мазар (гробница), выстроенный правителем, стоит пустой. В газетах мало писалось об этой трагедии с распятием. В Пекине заседают какие-то комиссии. В Лиге Наций произносят какие-то безжизненные формулы, а здесь идут своим чередом распятия, и предательства, и продажи людей, и щедрая плата убийцам. Необходимо ускорение эволюции.
Говорят, что около Кашгара есть развалины буддистского храма. Так и должно быть, ибо в этих краях буддизм был, но интересно, что об этих развалинах не приходилось слышать ранее. Значит, в Кашгаре есть и мечети, и мазар Мириам[429], и развалины буддизма.
Вечер проводим со шведами. Тихий ужин. Рассказы о богатствах этого края, где обрабатывается не более 3 % всей площади. В близких горах находится железо, медь, серебро и каменный уголь. Убитый Ти-Тай предполагал начать какие-то разработки, но теперь эти проекты опять погрузились в темноту.
11 февраля.
Простились с гостеприимной семьей Андерсона. Семимесячный Свен уставился своими голубыми глазами на Е. И., крепко захватил ее палец и не хотел отпускать. Поговорили о хлебородности края, где кроме разных овощей в диком виде растут многие целебные растения: рицинус[430], лакрица[431], дигиталис[432] и другие. Можно представить, как заработала бы эта равнина под фордовским трактором. Говорят о безлесии этих мест, но в двух днях пути (а переходы короткие) – отличный каменный уголь. Везем с собой кусок этого продукта, не уступающего лучшим образцам. А кто сказал, что здесь же поблизости нет и нефти? Или в горах нет радия? Притом, как легко засадить целые плоскости деревьями.
При раскопках часто находили огромные пни и стволы давних лесов[433] в этих местах. Стоит лишь применить минимум трудолюбия и находчивости, и край сделается неузнаваем. Вод летом очень много, стоит лишь собрать их в хранилища. Вот в феврале дни стоят совершенно весенние. Только декабрь и январь дают холодок. Студеный ночной воздух освежает природу. Если бы только китайцы не боялись всего нового и если бы их чиновники назначались по достоинству, а не по способности грабить.
Иначе откуда же эти непонятно скорые обогащения амбаней и даотаев? Таким путем каждое проявление трудолюбия оказывается лишь поводом к быстрейшему обогащению чиновников, погрязших в опиуме и в игре. Стоим в Яборчате. Маленькое место в четырех часах от Кашгара. Могли бы легко сделать путь до Кашгара в один день, но из-за грузовых лошадей приходится стоять за околицей среди головастых ив и глинобитных стенок.
12 февраля.
Мгла, низкий кустарник, голые ветлы и ухабистая дорога с переходами через ледяные потоки. Сперва минуем новый город Кашгар. Стены значительнее яркендских. На базаре больше нерва и движения. Арестанты в цепях просят милостыню на прокормление. Между новым и старым городом – около двух потаев расстояния. Навстречу скачут два ярко-красных «чепраси»[434] от английского консула. Консул ждет завтракать, пока приготовят дом [местного] Русско-Азиатского банка. Консул и его жена участливо расспрашивают о хотанских делах. В банке говорят «о характере» китайского правления. Оказывается, хотанский даотай известен по всей провинции, и никто не удивлен его поступками. Приваливает караван. Приемка вещей. Сложности.
13 февраля.
Китайский Новый год; в четыре часа утра разбужены хлопаньем петард и ракет. За стеною столб пламени и выстрелы. Думали, что это пожар… Приходят консул Гиллан с женою. Оказывается, оба они шотландцы. Среди шотландцев мы давно встречали много симпатичных людей, и эти принадлежат к хорошему типу шотландских кланов. Приходит ладакхский аксакал. Мусульманин, долго живший в Лхасе и Шигацзэ. Приходит старый переводчик русского консульства. Жалуется на развитие курения опиума и конопляного гашиша. Богатые позволяют себе роскошь употреблять дорогой опий, а бедные одурманивают себя домодельным гашишем. Возможность заработков здесь уже очень плоха. Прежде до тридцати тысяч народа уходило ежегодно на заработки в Россию.
И опять бесконечные рассказы о грабительском обогащении китайских властей.
Когда сидите в мирном китайском ресторане в Америке, вспоминайте о грабителях даотаях и амбанях, держащих народ в полном отупении. Увеселительные моторы[435] в китайских кварталах пусть напомнят, как во мраке невежества гибнут миллионы людей.
Приходит директор отделения Русско-Азиатского банка Анохин. Новая волна информации. В каждой части провинции свои деньги, трудно принимаемые в соседнем уезде. В Кашгаре – сары. В Урумчи – ланы, стоимостью в одну треть сара. В Кульдже – свои ланы, которые население называет рублями. При этом половина или четверть лана достигается разрыванием знака на соответственные части. Вследствие этих операций денежные знаки обращаются в труху, лишенную всяких обозначений. Когда же является необходимость вернуть знаку его прежние размеры, то подклеивают куски случайной бумаги. Можно получить ланы, на которых половина состоит из объявления о продаже мыла или чего-нибудь настолько же неожиданного.
Повидали миссионера – шведа Пальмберга. Несмотря на медицинскую деятельность шведских миссий, они периодически подвергаются преследованию со стороны властей. Недавно даже должны были временно прекратить работу, а между тем они являются единственными докторами на весь большой край. Даже при гарнизонах нет ни одного врача. Местные жители говорят нам: «Нигде в мире не знают, что творится в заброшенном Китайском Туркестане, отданном на разграбление кучки невежд». Просят: «Напишите, скажите миру об одичании целого края». Опять проходят арестанты в цепях, просящие милостыню. Этот обычай был характерен для XV века, но видеть его применение сейчас поражает.
14 февраля.
Сидим в полубездействии, ибо китайский Новый год празднуется несколько дней. Вспоминаю, как американский консул в Калькутте, милый Дженкинс, высчитал все дни в году, не затронутые праздниками всех местных национальностей. Осталось всего 52 рабочих дня. И здесь праздновался европейский Новый год, а теперь китайский. Очень мешает исчисление месяцев в разных толкованиях. Мусульманское, китайское, тибетское – все считают на разные сроки.
Приходит [киргиз], рассказывает, что около Кучи население разрушает остатки буддистских храмов. Отчего? Много путешественников и китайцев интересуются этими развалинами и фресками, и населению трудно принимать всех этих гостей. Они раскладывают в развалинах большой огонь, и фрески гибнут. Подозревали и другую причину – давнишнее иконоборчество мусульман. Так или иначе, но скоро и эти небольшие остатки тохаров и уйгуров исчезнут.
15 февраля.
Утром были у даотая. [Он производит впечатление добродушного [человека]. Ямын имеет более жилой вид. Не видно оборванной солдатчины. Нет толпы беков. Там же был заведующий иностранною частью господин Дао. Конечно, паспорта наши оказались совершенно правильными. Рекомендательные письма найдены отличными. И выражено изумление действиями Хотана. Немедленно пошлют телеграмму генерал-губернатору о выдаче нам нашего оружия. В течение дня видели шведского миссионера Торквиста и много жителей местной колонии. Любопытно отметить, что генерал-губернатор давно стремится выбраться из Урумчи восвояси с награбленным добром. Но соседняя провинция не пропускает его без уплаты многомиллионного выкупа.