1 марта.
Кажется, самый безотрадный переход. Почти все время шли по местам старого опустошенного леса. Все барханы наполнены старыми, гигантскими пнями и корнями. Видимо, здесь был большой лес. А теперь люди его унесли, пески разметали, и вы следуете, как по корявому кладбищу. Тощий кустарник не может сдержать песчаных буранов. Все серо. Так же серы заводья и начавшиеся весенние разливы. Из-за этих разливов делаем вместо восьми 12 потаев. Ухабы, пни, оползни. Самая большая китайская дорога равняется маленькому русскому проселку. За день встречается несколько тощих караванов, но они, конечно, не могут явиться нервом истинной торговли. Все умерло.
Серая деревня Урдаклык. На плоских крышах маячат молчаливые фигуры. И ничего они не могут видеть со своей крыши, кроме запыленного горизонта. И нет у этих людей ни просвета, ни надежды. Мимо них идут редкие путешественники; на ночь загорится огонек каравана. И опять то же подавленное безмолвие. Пролетают гуси и утки на весенние разливы, но домохозяйничают одни вороны и грачи. Вместо плугов – какая-то деревяшка каменного века. Неужели и с этих людей ухитряются наживаться беки и китайские амбани?
Не везет нашему китайскому эскорту. За три дня три «воина» умудрились слететь с лошадей. А если целый полк таких «цириков», как их здесь называют?!
Рассказывают, что некоторые китайские армии пушки возят на людях. И враги днем стреляют на воздух, а ночью сидят за общей азартной игрой.
2 марта.
Говорилось о Китайском Туркестане со стороны археологии, говорилось о давнишних завоеваниях и о смене владений, но не говорилось о текущем самосознании края. А ведь в нарастании мировой эволюции нельзя обойти молчанием этот обширный и забытый судьбою край. Очень поучительно следить за остатками тохарских, уйгурских и монгольских построек, но так же поучительно и поражающе видеть, во что превратилось самосознание края. Опять та же песчаная серая безнадежность.
Буран целый день. Идем «лесом», вернее, лесным кладбищем. Оставшиеся деревья карагачи торчат искривленно, мохнато, рогато. Вместо солнца – серебряный кружок. Как ясно представляется причина, гнавшая великих переселенцев и завоевателей[442] на запад и на юг. Изображая великое переселение, не изображайте ноги, обувь, копыта – все до пояса тонет в густом пыльном облаке.
Обгоняем старика. На что-то жалуется. Поняли, что ему сломали плечо и угнали шестнадцать его лошадей. Конечно, на каракорумских высотах больше своей этики. За день встретили три каравана ослов и полдюжины арб. Стоим в Чуге. Прошли 14,5 потаев. Неужели это и есть самая большая китайская дорога? И может ли именоваться правительством власть, содержащая свою главную артерию в подобном состоянии? Ведь об этом нужно кричать, как о каждом невежественном антикультурном проступке. Е. И. простудилась.
3 марта.
Особенно нелепо сознавать, что целый день утомительного пути равняется двум часам езды на моторе или часу на аэроплане. Ведь здешние пути могут быть так легко приспособлены для мотора, а для аэропланов даже не нужно аэродромов строить. Может быть, ничто так не пробудило бы народное сознание, как стальная птица с доброю вестью и с нужными вещами. В ряды запыленных и перегруженных ослов была бы внесена брешь разума. Сэр Аурел Стейн в своих книгах высказывает опасение, как бы примитивность этого края не нарушилась проведением железных дорог и проявлениями цивилизации. Этот сентиментализм граничит с бесчеловечием. Я всегда был против некультурных проявлений цивилизации. Но бывают моменты такого паралича края, что нужны самые экстренные меры просвещения.
Но буддист знает причину омертвления края. В книгах Ганджур сказано, что в земле, отступившей от учения Будды, засохнут деревья и поникнут травы и уйдет благосостояние.
Идем сперва так называемым лесом, потом солончаками, попадаем в разлив Яркенда. Наконец доходим до глиняных стен и башен Маралбаши. Не стреляйте по этим стенам из пушки – слишком много пыли останется. Длинный базар Маралбаши. Грязнее или темнее других базаров. Или такой же, как и все прочие. Стоим в саду, далеко за городом. Амбань присылает спросить нашу фамилию. Оказывается, в распоряжении кашгарского даотая о нашем проезде пропущена наша фамилия. Нет, с китайским делопроизводством далеко не удешь!
Среди сар, с таким трудом нам выданных в Кашгаре, много негодных. Должно быть на них десять букв, но часто десятая, средняя буква бывает вырвана и тогда денежный знак более не принимается. Тщательно пересматривайте все деньги, здесь получаемые, будут ли они с базара или из губернаторского ямыня.
Юрий вспоминает, что наш Пржевальский первый сказал о Дуньхуане, но затем честь этого открытия была взята иностранными учеными. Пржевальский уже в семидесятых годах говорил об этих замечательных пещерных храмах.
Около Маралбаши несколько озер. Много рыбы, но часто попадается чем-то отравленная.
Новая наглость амбаня. Заявил, что пришлет нам солдат, если мы его попросим. Но ведь не нам солдаты нужны, а они сторожат по приказу генерал-губернатора отобранное и запечатанное оружие наше. Как же мы должны просить амбаня об исполнении приказа генерал-губернатора? И нагло, и нелепо. Опять говорят люди: «Амбань не знает никаких обычаев». Сун должен был, несмотря на усталость и поздний час, ехать и вразумлять неразумного амбаня, что солдаты не нужны нам, а нужны по приказу генерал-губернатора.
4 марта.
Прислали новых солдат. Даже на людей не похожи, просто какие-то насекомые. Вспомнили рассказы М.[443], как он один обратил в бегство тридцать цириков, и как целый полк цириков сдался двум пулеметчикам. Да, видно все это не преувеличения. Ехали сперва унылой равниной. Скоро справа выделился на желтом небе опаловый силуэт гор.
Здравствуйте, родные горы!
Сулейман рассказывает: «Жил богатырь. Увидел, что озеро здесь слишком велико, и нарубил мечом своим утесы от соседних гор и накидал сюда. За этой горою лежит прекрасный сад и живут там святые люди, но никто туда без дозволения их не пройдет. Пробовали сарты[444] идти туда – никто назад не вернулся». И показывает Сулейман на юго-восток.
Скоро нас ожидала неприятность. Скачут навстречу – предупреждают, что вода через дорогу пошла. Пришлось делать объезд в двадцать верст. Тоже надо поставить за счет ареста и задержки в Хотане. Потеряли лучшее для пути время. Теперь придется всюду мучаться с разливами.
Опять рассказ: «Под Урумчи утесная гора, и тоже живут там святые люди. Раз подранил калмык горного барана. Тот и довел калмыка до святого человека. Приглашал человек калмыка остаться с ними, но калмык домой отпросился. И дал калмыку святой полную полу деревянных щепочек. Понес калмык и думает: куда понесу эту невидаль. Взял да и вывалил в лес. Только две щепочки зацепились. А как пришел домой, глядь, а в поле-то золото зацепилось. Так и прогадал калмык».
Идем дальше, мимо серых песчаниковых гор с сильными напластованиями. Прошли старый могильник, потом прошли мазар богатыря – святого человека. Говорят, даже след копыта коня его остался на горе. Горы – все красивее и выливаются в библейски-романтичный силуэт. Здесь недалеко древнее городище Хайвар. Около дороги остатки китайского укрепления Анджалык. Затем опять пески и разливы.
Еще рассказ: «Недалеко от Анджалыка старый дом. Кто войдет в него – дивится богатому убранству и грудам золота. Наберет золота кучу, а дверь уже и заперта, и никуда не выйдешь. И покуда не отдашь обратно все золото до последнего зернышка, до тех пор и двери не отопрутся. Такое же место есть около Учтурфана[445]. Стоит строение, словно город, даже дымы видать, а войти можно только по пятницам. Но золота тоже не вынести из этого городища. А в Куче нашли подземный ход, как бы целую подземную дыру. Навезли тысячу телег камня, чтобы засыпать, да так и не могли. Камни и теперь видать. Там же нашли могилу святого. Тридцать девять дверей в нее открыли, а сороковую не могли. Так и зарыли обратно». Помнит народ и о сужденных садах прекрасных, и о чужом золоте.
Становится темно. Пришли в деревню Томчуг. Костры и звезды. И народные мечтания. И долго-долго молился один, освещенный костром. О чем? Не о просвещении ли? Высоко стоит чаша Ориона. Вокруг костра лежат босоногие подростки – это наша стража.
5 марта.
Если хотите дать подарок босоногим ночным стражам – ваше желание тщетно. Все данное будет забрано старшиною. Один из скучных переходов до Якка-Худука. Опять несносная пыль. Скрытые ямы. Горелый лес. Кабаньи заросли и затоны. Кабанов много. Часто над нами тянется одна проволока телеграфа. Это та самая линия, которая передает телеграммы в абсолютно непонятном виде. В последней телеграмме из Нью-Йорка значился ряд нечленораздельных букв и ясно одно последнее слово «совет». Кому и о чем? Можно подумать, что это очень хитрый шифр или злая шутка, где понятно лишь последнее, вызывающее ответ слово.
Еще рассказ: «В Кашгаре недавно жил один святой человек. Он слышал, когда в святом месте люди молились, а ходу до этого места шесть месяцев. Есть такое святое место за горами. В Оренбургском крае тоже жил такой человек. Слышал он и про будущее, и про настоящее, и про войну, и про голод. Через двести лет сарты ждут великого святого. А может быть, и раньше». Стоим на пыльном берегу Яркенда. Иногда подымается ветер и крутит высокие жестокие столбы песка. Маленькие мазанки, голые кусты и песчаные отмели реки.
6 марта.
Очень просто изобразить наш сегодняшний переход. Насыпьте на круглое блюдо много серой пыли, бросьте несколько серых шерстинок и воткните обломки спичек. Пустите муравьев ползти по этой ухабистой равнине и для правдоподобия дуйте, чтобы создать столбы пыли.
Так и ползли. Должны были стоять в Старом Чулаке, но там вода горькая, и пришлось делать обход, чтобы переночевать в кишлаке Новый Чулак. При подходе к его серым глинобиткам неожиданно обозначился легкий силуэт гор – преддверий к Тянь-Шаню. Все еще мучает простуда Е. И.
Сулейман рассказывает, как сейчас в этом крае гибнут кишечные дела – немецкое (Фауста) и американское (Бреннера). Цены на кишки так неслыханно поднялись, что дела сделались невыгодными и идут на закрытие. И эта отрасль погрузится в бездействие. Странно было узнать, что оболочка для колбас на рынки Америки шла из Хотана и из Аксу. Такие же затруднения и с торговлей хлопком. Для повышения цены смешивают разные несходные сорта и тем губят ценность всего состава. С шелком происходит тоже трудность. Невозможно получить качество всей поставки по принятому образцу, невозможно получить окраску материала по данному тону. Все это ввергает промышленность в условия Средневековья. Хороши дыни, изюм.
Янтарное солнце растворилось во мгле горизонта. По далям зажглись глаза костров. Кто-то где-то сидит и ткет узор слухов. В потемках гремят песни. Идет шумливая тамаша[446].
7 марта.
Оказывается, в Старом Чулаке вода очень хорошая, даже лучше, чем в Новом. Но жители Нового Чулака решили перебить проезжающих и накидали в озеро Старого Чулака дохлых ишаков и собак. Караван – это нерв страны, и этот случай переманивания проезжих очень характерен. Шли тринадцать потаев до маленького селения Чуту-Худук. Забитая маленькая деревушка. Нелепо даже подумать, что эта станция на самом большом пути Китая. Все время пески, но с левой стороны протянулась груда гор и жемчужные взгорья скрашивают горизонт.
Еще рассказ: «У города Ош еще есть гора Соломона. Даже сохранились ямки, где на коленях Соломон молился».
Вспоминаем, как британский консул в Кашгаре сообщил нам, что еще в ноябре в Урумчи был друг Юрия Аллан Прист. После Бостона мы встретили Приста на пороге Ватикана в Риме. А теперь он попадается нам на азиатских путях. Подвижной, чуткий человек. Консул говорит, он получил от Советов разрешение ехать через Сибирь в Пекин. Не застанем ли его еще в Урумчи? Есть люди, с которыми всюду приятно встретиться. Где-то встретим наших дорогих американцев?
Давно мы не видели такой благородный закат с широкой градацией опалово-лиловой гаммы. Золотое, слегка притушенное солнце долго касалось зубцов дальних гор и ушло, оставив мягкий огневый столб. За этими горами – русская земля. Сегодня песен нет. Поселок тих. За околицей на равнине – наши палатки. Сверху глядит Орион.
Е. И. почти поправилась.
8 марта.
Дошли до Аджкула. Сперва песками; после двух потаев селения – поля, всего – десять потаев. Начинают сеять, пашут. Плуг каменного века. Два вола тащат одну рогатую деревяшку. Глубоко ли можно взять подобным орудием? День весенний. Свежий ветер и жаркий припек. Аджкул – длинное, пыльное селение. За день несколько караванных происшествий. Пала лошадь: с утра [у нее] вспухла голова, и к трем часам [она] кончилась. В мафе у гегена упала средняя лошадь на плохом мосту, боялись, что не поднять. При этом выяснилось, что вчера опрокинулась одна арба. Вся поклажа вывалилась. А охранный цирик скрыл это происшествие. Когда ему выговаривали, он глупо, идиотски усмехался.
Приближается прохладный вечер; толкуем о падении китайского языка. Собралось сорок тысяч знаков, а между ними ни один не выражает букву «р». В старое время был знак, довольно близко выражавший эту букву, а затем он куда-то исчез из восьми тысяч знаков, употребляемых в обиходе. Спрашивается, для чего словари хранят тридцать две тысячи ненужных знаков? В этой ненужной ветоши сказывается все падение китайской эволюции. В результате местные люди шепчут: «Не заходите в этот двор: там китайцы» или: «Разве можно ожидать справедливости от китайцев!»
И сколько молодых людей безвинно волочат за собой этот приговор, сложенный невежеством и жестокостью их отцов и дедов. Как им надо спешить отделаться от такого наследства. Если вся многотысячная груда знаков привела к невежеству, надо скорее раскрепоститься от этих скелетов условности. Бодро и сурово надо сбросить тухлятину пережитков. Иначе отчего же часто стирались из истории Земли целые народы?! «Великая материя ткет свой узор и сурово изгонит всякую гнилую нить из своей космической пряжи». Отчего уже Конфуций должен был держать всегда наготове свою дорожную колесницу? Вот когда преступная власть уйдет, тогда нужно немедленно дать народу железные дороги и возможность роста и обмена. И как легко здесь протянуть железные линии среди равнин!
Сегодня особенно плоха вода. Всю неделю она желто-коричневая, а сегодня еще какая-то мыльно-серая и вонючая – пить нельзя. Того и жди – выудят в ведре из колодца голову дунганина. Это бывало.
9 марта.
От Аджкула до Аксу, до столицы неудачного Якуб-бека[447], который полвека назад пытался освободить Туркестан от китайского владычества, но не сумел выбрать себе союзников. Дорога большею частью мокрая, в ухабах. Река Аксу, т. е. «белая вода», уже начала разливаться. Мосты, как и всюду, пляшут, как живые. И это главный путь Китая! Серое небо и желтая пашня. Вспоминаем Америку. Вспоминаем красоты Санта-Фе, Большого каньона Колорадо и Аризоны. Еще раз мысленно убеждаем друзей-американцев лучше знать красоты своей прекрасной страны. Вспоминаем, как пытаются всякие бездарные Жаны Кокто[448] в Париже предложить американцам специальное блюдо чепухи. Но Америка полна своих возможностей.
Незаметно въезжаем в пределы Аксу. Те же глинобитки и ларьки. Как всегда, два города. Один старый – на болотистом месте. Новый – посуше, там живет китайское управление: даотай, амбань и полковник. В пяти днях отсюда перевал Музарт – на Илийский край и к калмыкам[449]. Стоим в новом городе, в саду андижанского аксакала. Пыльно.
Сегодня – первая кровь. Двое бродяг разбили в кровь и почти выбили глаз одному из наших мафакешей. Крик. Шум. Бродяг изловили. Вяжут. Уводят к амбаню. А наши револьверы запечатаны, ибо генерал-губернатор, т. е. дуту, не доверяет нашим американским верительным бумагам и уверяет, что путь по его провинции совершенно спокоен. Губернатор, конечно, не знает свою провинцию, он занят пересылкой своих богатств в разные банки разными фантастическими путями. Скорее из китайской территории! Лама просит не стоять долго в Аксу. Здешний базар славится ворами и развратом.
Темнеет. Приезжает с визитом амбань. Приятное исключение: говорит по-английски, немного по-русски, служил в Русско-Азиатском банке и знает лично Аллана Приста (сейчас Прист в Пекине). Долго беседуем, амбань просит остаться на день, иначе он не может нам устроить двух лошадей до Кучи. Рассказываем ему о хотанских невеждах. Он пожимает плечами и говорит: «Верно вы первый раз в Китае».
Симпатичный тип молодого чиновника, следящего за событиями и знающего значение многого. Завтра приедет к завтраку. Для нас он первый культурный китаец. В нем нет той агрессивности, как в Чжу (в Кашгаре). Амбань Аксу скорее в типе хороших китайских студентов, которых можно встретить в американских и парижском университетах. Рады мы встретить этот тип, ибо по нему мы складывали понятие о современном Китае, а не по «зубрам». Посмотрим, что будет дальше.
10 марта.
Рано утром послышалось знакомое пение. Так на восходе пели молитвы ладакхцы на перевалах. Так и есть. Наши два ладакхца-караванщика сидят под деревом и складно поют гимн Таре и владыке Майтрейе.
Приехал Пан Цзи-ли, амбань. Говорили о китайских проблемах, о религиях, об учениях жизни. Очень жалуется на жизнь в Аксу. Мечтает уехать, ибо здесь делать ничего не может; конечно, один и подначальный человек не может начать ничего существенного. Пожелали ему удачи в его намерениях. Амбань привез два номера китайских газет от 9 и 16 января. Читаем, как Чжан Цзо-лин объявил себя независимым от центрального правительства, как Монголия присоединилась к Союзу Советов. Читаем также об отставке Фына. Очень значительно.