Все пошло как-то быстро. Уже нашлись возчики. Теперь надо решить путь. Предлагаются три комбинации. Одна – на Кульджу, оттуда мотором до Ташкента и прямым поездом на Восток. Вторая – Чугучак, Семипалатинск, Новосибирск – Москва. Третья – Тополевый Мыс, Зайсан, Иртыш, Семипалатинск, Новосибирск, Москва. Заманчива третья комбинация, где едем пароходом по Иртышу среди долистых и холмистых далей. Уж очень заманчиво. Но не помешают ли опять китайцы? Мнения делятся. Одни полагают, что какая-то очередная гадость будет проделана. Другие думают, что на этот раз китайцы устыдятся. Лично я не оптимистичен. Ведь и в Кашгаре уверяли, что больше наглостей не будет, но одна из главных наглостей была проделана в Карашаре, т. е. после Кашгара.
Мы ходили с Быстровым за город по направлению к Богдо-Улу. Бесконечные дунганские кладбища. Ряды курганчиков. На вершине всегда поставлен горшок, сосуд или черепки горшка. Род курганной тризны. Несмотря на мусульманство, дунгане сохранили какие-то своеобразные черты. Китайская народная религия и шаманизм оставили свои следы.
Приехал Фильхнер. Кажется, ему разрешили все съемки. Странно, почему Германии все можно?![495]
6 мая.
Укладка. Уговор с возчиками. Три тройки до Тополевого Мыса за 660 лан.
7 мая.
Утро у Фаня. Все притворно любезны. Будто бы обещал не препятствовать нам ехать через Тополевый Мыс к Зайсану. Многие новости про Цампу. Как и в Карашаре, слышали, положение действительно серьезно. Предлагают 10 000 000 лан, чтобы привлечь 30 монгольских хошунов на сторону дуту.
Вечером гуляли с Быстровым по холмам за городом. Русское кладбище. Среди голого поля – десяток крестов и два памятника. История одного из них трагична. Молодой человек, солдат Кутейников, приехал к отцу после гражданской войны. Родные и добрые друзья набросились на него, всячески поносили его и, наконец, связали и заперли в чулан, где он и повесился. И вот над ним стоит высокий памятник с большим черным крестом и со слезливыми текстами.
Сегодня прямо знойный день, точно июль. Снег на Богдо-Уле значительно сошел. Через восемь дней опять в далекий путь. Яковлева говорит: «Доедете до большого города и будете скучать». Именно так.
8 мая.
Приносят сведения, слухи ползут: сининский амбань бежал с 20 тысячами войска под давлением тангутов. Неужели уже голоки подошли? Ведь это начало чего-то большого и длительного.
Давно было известно, что католические клирики пользуются оккультными силами. Об этом сообщено много раз в литературе, но, конечно, сами ксендзы упорно скрывают такие способы воздействия. Здешний католический миссионер очень откровенен в этом отношении. Он прямо и без особого повода рассказывает Е. И., как он может «производить чудеса», т. е. пользоваться спиритизмом и магнетизмом. Спешность нашего отъезда мешает, а то патер, наверное, продемонстрировал бы что-либо поучительное.
Как странно подумать, что здесь и фетишизм, и примитивный спиритизм, и суеверие, и крик муллы, и имя Конфуция – все спутано в нерасчленимый комок.
Скоро наш Геше[496] уйдет в свои горы. Сегодня он рассказал, что настоятель медицинской школы в Лхасе говорил ему об «азарах», как они называют Махатм, живущих в горах и применяющих свое глубокое знание на пользу человечества. Слово «азара» никогда еще нам не встречалось. Это не санскрит. Не сензар[497] ли? Но как трудно заставить Геше рассказать такие подробности! Скоро уйдет он. Скажет Таин-ламе все им упущенное. Страх – плохой советник.
9 мая.
Опять жара, несвойственная для начала мая. Кто говорит, что к дождю, кто успокаивает, что вообще уже началась жара. Китайцы своими проволочками точно преследуют Е. И. Телеграмма Чичерина[498], отправленная из Москвы 2 апреля, дошла сюда лишь 2 мая. Где же она ходила? Так все сложно. Так много вопросов. И необыкновенных условий. Надо ускорять отъезд.
Настоятель медицинской школы говорил нашему Геше, что он сам встречал одного такого азара в горах Сиккима. Трудно узнать больше того, что там был маленький домик и что азара был очень высокого роста. Потом азара удалился с этого места. Те же самые вести ползут по всей Азии.
Ездили за город. Куковала кукушка. Летали удоды и звенели цикады. К вечеру – гром. Читали записки Е. И. по основам буддизма[499]. Как красиво выходит, когда шелуха позднейших наносов слетает, когда труд и знание занимают должное место.
10 мая.
Солдаты перестали учиться. Праздник. Говорят, потому, что сининский амбань разбит. В последней пекинской газете сообщается, что Ганьсу и Синьцзян остав. лены в сфере влияния народной армии. Для Синьцзяна это знаменательно.
Вдруг все повернулось так, что необходимо ехать как можно скорее.
Живет до сих пор сага о Гэсэр-хане: «Гэсэр Богдо-хану посылает семь голов, отрубленных у семи черных кузнецов, а он эти семь голов варит в семи медных котлах. Делает из них чаши, оправляет эти чаши серебром. И так из семи голов вышло семь чаш[500], которые Гэсэр-хан наполнил крепким вином. После этого он поднялся к мудрой Манзал-Гормо[501] и отдал ей чаши, и угостил ее. Но она взяла эти семь чаш из семи голов черных кузнецов и бросила их в небо. И образовали семь чаш созвездие Долон-Обогод (Большую Медведицу), и сторожит оно сроки».
Как замечательно влиты символы в эти неясные и как бы лишенные значения слова, связывающие Гэсэр-хана с семизначным созвездием Севера. Монгольская «габала» и особенные чаши бутанских храмов напоминают о тех же устремлениях и надеждах. Твердится указание из Трипитаки[502], что «Будда указал, что чаша его в срок новых достижений мира станет предметом искания, но лишь чистые носители общины могут ее найти». Так, так!
«Рибхвасы[503] мчатся к Савитри – Солнцу за Сомой[504]», – по мудрости Ригведы. На блюде джиль-кор[505] вычеканена в середине гора Сумеру, а по сторонам – четыре страны света в виде больших островов вокруг. Как бы точка на одинаковом расстоянии от четырех океанов…
Лама провозглашает: «Да будет жизнь тверда, как адамант, победоносна, как знамя учителя, сильна, как орел, и да вечно длится».
11 мая.
Завтрак у Фельдмана. Там же Фильхнер и католик-миссионер. Сильный и рабочий, в кожаной куртке, загорелый Фильхнер полон энергии. Задание его любопытно. Он соединяет магнитные исследования между Ташкентом и средним Китаем. Измерения были сделаны в России, а Институт Карнеги с большими затратами произвел работы в Китае. А теперь Фильхнер соединяет эти две области исследований, и тем его работа становится и срочной, и особо настоятельной. Говорит: «Другие тратят миллионы, а мы сделаем ту же работу без затрат».
Вспомнили его приключения с голоками. Все-таки хвалит он их. И любит Азию, навсегда привлечен очарованием азиатских просторов. Истинный маршрут свой он утаил…
А холод ползет от Богдо-Ула, и ветер захолодел. Делаем всякие попытки ускорить выдачу китайских паспортов. Вечером Фильхнер просил консула сообщить германскому послу в Москву о препятствиях, чинимых ему Фанем. Обычная техника.
12 мая.
На столе у консула лежит прошение, подписанное отпечатком пальца. Киргиз-бедняк жалуется: «Три года назад около Манаса[506] он с дочерью, девяти лет, ночевал у дунганина. За ночлег дунганин запросил дочь киргиза. Тот отказал. Дунганин избил его, выгнал, а девочку оставил себе и держит ее уже три года». Обычное здесь явление умыкания и продажи детей с целью работы, а чаще с целью разврата. Зачем созывать лицемерные конференции о невольниках Африки, когда в серединной Азии и повсюду в Китае продажа людей является самым обычным явлением. Все деловые учреждения края знают этот институт рабства, и никто не требует его прекращения. Где же протесты и требования?
Получено приглашение от генерал-губернатора завтра на завтрак. Все те же люди: Фань, Фильхнер, миссионер, Кавальери…
На базаре возник слух о походе на Кобдо, и последнее посещение генерал-губернатором консула связывается с этим слухом. В Шарсюмэ спешно выехал даотай, алтайский командующий местными войсками. Это обстоятельство еще более усиливает слухи о возможных военных действиях.
Ясный, свежий день. Вот бы уже ехать! Но ехать до субботы не удастся.
Рин-се, то есть «сокровище», называется как бы каменисто-металлическая масса, остающаяся после сожжения мозга, от двух мозговых затылочных наростов. По количеству этой массы судят о психическом развитии умершего. Какое доказательство материализма! На границе Тибета мы видели такую «массу» после сожжения одного монгольского ламы. Она похожа на отложение янтаря.
13 мая.
Утром приходит монгольский лама. Вот радость! То, что мы знаем с Юга, то самое он знает с Севера. Рассказывает, что именно наполняет сознание народов, что ждут и ради чего глаза его наполняются неподдельными слезами. Наш друг Таин-лама шесть месяцев был около Ланчжоу и ежедневно говорил о значении будущего. «Знали мы давно, – говорит лама, – но не знали, как оно будет, и вот время пришло. Но не каждому монголу и калмыку можем сказать мы, а только тем, кто может понять и действовать». И говорит лама о разных «признаках», и никто не заподозрит таких знаний в этом скромном человеке. Говорит о значении Алтая.
А после этих настоящих и серьезных разговоров – лицемерный завтрак у генерал-губернатора. Опять идем бесконечными переходами ямыня, опять вопросы о здоровье, опять тосты за здоровье. Опять плавники акулы, бамбук и древесные грибы.
Хозяин уверяет, что местные [казахи] лучше всех земных народностей. Несколько лет тому назад он уверял то же самое о дунганах и даже завещал похоронить его на дунганском кладбище. Но теперь его «курс» на [казахов], и завещание уже отменено, а [казахи] провозглашены лучшею народностью. Е. И. шепчет: «Какой страшный старик». В настроении похоронного шествия идем обратно по переходам и дворикам, и генерал оказывает «высшую честь» – довести до экипажа. Ни слова о расследовании хотанских и карашарских дел; будто так все и кончилось, и все запрещения работы должны быть проглочены за завтраком.
Можно всячески оскорбить, а потом замазать все плавниками акулы. Сегодня запечатают наши сундуки, чтобы нас не тревожили на границе. Три часа длилась бессмысленная тягучая процедура отмыкания сундуков и никчемной переборки вещей. И когда эта нелепость будет оставлена?
К вечеру происходит уже знакомая нам провокация. Какой-то дунганин отвратительного вида набросился и избил Рамзану. Схваченный уверял, что принял Рамзану за китайца и потому избил его. Странное объяснение. Опять странно, что провокация происходит именно в день завтрака у губернатора. Вечером предупреждают о двух опасных местах по пути до Тополевого Мыса. Грабят киргизы. Конечно, здесь конвой не дается губернатором. Конвой нужен там, где безопасно.
Рассказывают, как дервиши иногда убивают «неверных». В толпе или танцуя, дервиш оцарапает гяура сильно отравленным ногтем, и смерть иногда наступает в тот же день. Средневековье!
14 мая.
Дали паспорт до Пекина, длиной в мой рост. Этакая нелепость – писать в паспорт число и описание всех вещей. Сколько изменений за дорогу произойти может. Китайцы Синьцзяна, зачем вы такими показались нам?
Оказалось, что наши возчики – вовсе не китайские подданные, а русские из Бухары. Теперь масса таких хамелеонов. Такая чепуха с паспортами!
Интересны вулканические показания в районе Чугучака, Кульджи, Верного [Алма-Аты] и Ташкента[507]. Земля точно дышит. Как бы гигантская динамомашина работает в продолжение месяцев.
Сегодня прощальный обед у Гмыркиных. Ох, сколько хлопот с укладкой. Вещи – враги человека! Уедем ли завтра?!
15 мая.
А ведь так мы и не уехали сегодня. Возчик отказался грузить. Все силы и увещания были применены, но старик остался деревянным. Главная причина, что суббота считается у мусульман плохим днем. Такая чепуха! А целый день потерян.
Слышали рассказы о каракиргизах. Как в 60-х годах киргизы сварили в котлах три тысячи русских казаков. Такие же сведения варки и сжигания в печах киргизами известны и за ближайшее время. Напутствует нас целая серия историй о грабежах. Киргизы ограбили тридцать арб. Киргизы ограбили путешественников. Киргизы стерегут ущелье за семь дней отсюда. У киргизов – бомбы. Словом, какая-то каракиргизская тысяча и одна ночь.
16 мая.
Все-таки выехали. После всяких препирательств с возчиками кое-как погрузились. Конечно, китайцы остались верны себе. Последнюю ночь Сун плакал и сказал ламе, что полиция и ямын запретили ему идти с нами до границы. Кто знает, что за смысл в этом новом вторжении в нашу жизнь? Или Сун давал о нас слишком хорошие отзывы? Сун совершенно расстроен.
Провожают Быстровы и все хорошие люди из состава консульства и Госторга. Правда, сердечные люди. Точно не месяц, а год прожили с ними. Посидели с ними на зеленой лужайке в пяти верстах за городом. Еще раз побеседовали о том, что нас трогает и ведет. Почувствовали, что встретимся с ними, и разъехались.
Налево лиловели и синели снежные хребты Тянь-Шаня. За ними остались калмыцкие юлдусы[508]. За ними Майтрейя. Позади показался Богдо-Ула во всей его красоте. В снегах сияли три вершины, и было так радостно и светло, и пахло дикой мятой и полынью. Было так светло, что китайская мгла сразу побледнела.
И все-таки нас остановили на таможне. Несмотря на трехаршинный паспорт, опять к чему-то бессмысленно пересмотрели наше оружие… Дальше, дальше…
Стоим в Санджу; селение в 39 верстах (русские версты). Стоять за околицей нельзя: опасно ночью, да и наш верный страж Тумбал остался в консульстве. Стоим во дворе. Старая казашка в белом степенно ходит по двору. Девочки со многими черными косичками проворно шныряют из хаты. Уже шесть часов, а жар еще не начинает спадать. Как это будет с Е. И.? Сегодня ей было уже трудно. И какое право имел этот хотанский дьявол арестовывать и так задерживать нас? Ведь мы могли здесь проезжать более месяца тому назад, когда не было жара! И вместо расследования возмутительного насилия нас угощают лицемерными обедами и притворными тостами. Где же справедливость Синьцзяна? Вырождение.
Вечером опять приходили какие-то типы и смотрели вещи. Поймите же, китайцы Туркестана, пока путники в вашей стране не более как арестанты поднадзорные, до тех пор и вы сами останетесь на уровне тюремщиков. Пора вам знать больше и не утверждать, что текущая на запад река течет на восток, как делает «ученый» комиссар по иностранным делам. Говорят: «Китайцы – бывшая великая нация». Довольно всяких бывших людей. Теперь время людей настоящих.
Некоторые до того принюхались к здешнему произволу, что флегматично замечают: «Хоть сто лет судитесь с ними, они никакого расследования не сделают, а решение их суда зависит от количества тысяч долларов, уплаченных судьям». Так говорят люди, долго жившие в больших городах Китая. Как же трудно живым китайским ячейкам, задавленным преступным мещанством? Опять вспоминаю грустные глаза китайского студента в Америке; теперь он нас спросит: «Каково ваше мнение о китайских чиновниках?» Является вопрос: откуда же берутся эти пресловутые чиновники? Из народа? Разве?
17 мая.
В 5 утра уже тепло. День будет знойный. На базаре к столбу привязан человек. Преступник? Или слишком умный? Опасный? Нелюбимый? Оклеветанный? Богдо-Ула потонул в тумане, но влево протянулись на весь день цепи Тянь-Шаня. Истинно «небесные горы». После фиолетовых окаймлений звучат голубые кряжи и сверкают снега. Милые горные снега! Когда опять вас увидим?
Песчано и пыльно. К 12 часам пробежали 9 потаев, т. е. 36 верст. Будем стоять в дунганском селении Хутуби. Вода и вчера была скверная, и сегодня не лучше. Из-за зноя решаем выйти ночью, чтобы дойти до Манаса[509] к полудню.
Вспоминаем Быстрова – исключительный тип нового человека. Крестьянин, отважный воин со всеми «Георгиями» на войне с 1914 года, природно интеллигентный, без суеверий и предрассудков, широко подвижный и разумно решительный. Россия может гордиться такими новгородцами. Вспоминаем всю дружную группу из урумчинского консульства.
На придорожных ивах щелкают соловьи. Садык, кучер, предлагает еще сегодня вечером проехать 5 потаев и тем сократить завтрашний путь. Грузовые тройки опять отстали. Старик извозчик заявил мне, что он поедет не по условию, а как бог захочет. Я поручил перевести ему, что и вернется он, как бог захочет. Расстояние между Олон-Булаком и Кюльдиненом[510] считается опасным местом по грабежам. Всем повозкам советуют ехать вместе и оружие держать заряженным. Обстрел начинается с обеих сторон ущелья.
К вечеру жар еще усилился. В семь часов нисколько не улучшилось. Экий преступник Ма, даотай хотанский. Из-за ареста и насилия его мы потеряли два с половиной месяца, иначе теперь уже были бы давно за пределами китайской пляски смерти. И неужели никто из вас, из тех китайцев, кто считает себя цивилизованными, не возмутится произволом хотанского чиновника? Неужели мне придется оставлять пределы Китайского Туркестана с твердым убеждением, что эта страна для культурных посещений не пригодна? А ведь так искренно нам хотелось сказать о Китае слово полного сочувствия, так хотелось найти лучшие оправдания! И вместо того едем с сознанием пленников, вырвавшихся из гнезда грабительской банды.
Знойно и душно.
18 мая.
Встали ночью в два с половиною часа. Всеми мерами подгоняли гнусного извозчика и в половине пятого вышли. Утро затучилось. Облака пошли в опаловую морщинку. Даже дождик прохладный пошел. Жар поднялся лишь после часу дня. Пестрели горы Тянь-Шаня. Лиловели ирисы. Густо зеленела свежая трава и чудесно пахла после дождя. Немного испортила настроение еще одна таможня и третий осмотр паспортов. К чему? Зачем ездить по дорогам, если, свернув к горам, можно проехать вовсе без досмотров. Эти досмотры для арб и для незнающих путников, но опытный наездник всегда легко минует все эти мишурные заставы.
Напомнили о резне при восстании дунган[511] развалины старого Манаса. Стоят груды глиняных стен. Остатки храма. Пустые глазницы окон и дверей. Манас перенесен за один потай дальше. А всего сегодня сделаем 16,5 потаев.