Около ехала киргизская стража. Те же скифы. Те же шапки и кожаные штаны, и полукафтаны, как на кульобской вазе[519]. Киргизы гонялись за показавшимися через дорогу волками. Один из них нарвал для Е. И. большую связку красных пионов.
А там еще один перевал, и на гребне – кучи мелких камней. Это конец Китаю.
Здравствуй, земля русская, в твоем новом уборе! И еще травы, и еще золотые головки, и белые стены пограничного поста Кузеунь. Выходят бравые пограничники. Расспросы. Общая забота сделать нам так, как лучше. Где же грубость и невежественность, которой мог бы отличаться заброшенный, не помеченный на карте маленький пост?! Следует долгий внимательный досмотр вещей. Все пересмотрено. Извиняются за длительность и хлопоты, но все должно быть сделано без исключения и по долгу. Вот и начальник поста. Вот и семья его помощника Фомина. Сын его трогательно собрал всевозможные портреты Ленина и сделал из них как бы венок над своей постелью. Ночуем на посту.
29 мая.
Покатили утром до села Покровского (70 верст) по чудесной гладкой дороге. Горы отступают. Понижаются. Киргизские юрты. Любопытные всадники. Бодро бежит сытый вороной конь красноармейца в зеленой пограничной фуражке, весело сдвинутой набекрень. Первый русский поселок – Рюриковский. Низкая мазанка. Видны уже белые стены и скудные сады. Здесь климат суров. Овощи не растут: хватает мороз. Но теперь уже началась летняя жара. Если бы доехать до Тополевого Мыса, но наш возчик не сделает это. Так и есть. На ровном откосе разлетается вдребезги колесо у брички. Надо посылать в комендатуру в Покровское за телегой. Долго стоим у мельницы Ященко – он не дружелюбен и не дал свою телегу.
Вот и Покровское. Больше белых домиков. Выходит навстречу комендант. Вот и начальник стражи. Вот и помощник коменданта. Наперерыв размещают нас по своим скромным квартирам. Еще больше вопросов. Еще настоятельнее ждут поучительных ответов. Понимаете ли, хотят знать. Хотят проверить свои сведения с нашими. Рамзана, не понимая языка, замечает: «Русские хорошие люди. Душа у них хорошая». Спрашиваем, как он дознался до этого. «А по глазам видно».
Оказалось, наш пароход по Иртышу отходит сегодня ночью, а следующий лишь через три дня. Возчик нас посадил. Но на посту радуются и просят погостить у них хоть один день. Приходят к нам вечером, до позднего часа толкуем о самых широких, о самых космических вопросах. Где же такая пограничная комендатура, где бы можно было говорить о космосе и о мировой эволюции?! Радостно. Настоятельно просят показать завтра картины и потолковать еще. На каком таком пограничном посту будут так говорить и так мыслить?!
30 мая.
С утра смотрели картины. Люблю этих зрителей без предрассудков. Свежий глаз и смотрит свежее. Толковали о разнице понятий культуры и цивилизации. Замечательно, что русские легче многих других народов понимают это различие. И еще замечательно: это сознание долга и дисциплины. А вот и «чудо». Были на собрании крестьян и красноармейцев. Слушали доклад Джембаева о международном положении. В этой жажде знания – все реальное будущее и весь свет труда. Е. И. читала письмо об индийской философии. И мы сказали спасибо этим новым знакомым за все от них услышанное. Надо сказать, что эти пограничные красноармейцы мыслят гораздо шире многих западных интеллигентов. Где же та узость и грубость, о которой говорили подложные отзывы?
31 мая.
Джембаев на коне проводил нас в степь. Сердечно простились. Побежали 45 верст до Тополевого Мыса, до синего Зайсана. Взгорья и холмы. Пологие курганы. Седая трава и ярко-красные откосы. Аилы киргизских юрт… Извозчик наш совсем одурел. За 45 верст девять остановок и поломок. Наконец одна телега перевернулась вверх колесами; непонятно, как ямщик и лошади не были убиты. Вот синеет Зайсан, за ним белеет гряда Алтайских белков. Не сама ли Белуха?
Вот и Тополевый Мыс, приземистое селение с белыми мазанками. Хороший пароход «Роза Люксембург» вчера ушел, и нам придется ехать на «Алтае». Будем стоять у старухи Федоровой.
Пьем чай с красноармейцем. Едим творог со сметаной. На стене висит Никола и премия «Нивы»[520]: «Ломоносов показывает электрическую машину Екатерине». Приходят племянники Федоровой, бывшие красноармейцы. Интеллигентно толкуют о Китае, о Корее, о Чжан Цзо-лине. Хотят достать нам окуней и карасей из Зайсана. На окнах – красные и лиловые прим-розы и всегдашняя герань. Нашего гегена приняли за китайского генерала. Сколько легенд будет ходить о нашем проезде.
1 июня.
Старуха Федорова тоже жалуется на киргизов. Все крадут. Каждую ночь приходится сторожить стада. Но в основном жизнь налажена. Кучер Садык говорит: «Все-то брешут в Урумчи про советское житье. Живут себе, как и прежде жили». Солдат-красноармеец говорит про киргизов: «Приедешь к нему – он кричит: «Друг, друг», а сам норовит винтовку отнять да в тебя же стрелять. Так всю ночь приходится винтовку и не выпускать из рук».
Вместо «Алтая» пришел самый плохой пароход, «Лобков». Ну что ж, не судьба ехать на добром пароходе: возчик лишил этого. Озеро лежит жемчужной сетью. Сегодня видна святыня калмыцкая – гора Сабур или, вернее, Саур.
«Лобков» оказался совсем уж не так плох, как о нем говорили. Ламу и Рамзану устроили на верхней палубе. Разместились.
Опять чудо: еще на сходнях около нас собираются грузчики и просят им «рассказать». На верхней палубе нас окружает целое кольцо всех возрастов. И все они одинаково горят желанием знать. У каждого свой угол подхода; у каждого свои сведения, но у всех одно жгучее желание – узнать побольше. И как разбираются в сказанном! Какие замечания делают! Кому нужно знать экономическое положение стран, кто хочет знать о политике, кто ищет сведений об индийских йогах, говоря: «Вот где истина». Народ, который так хочет знать, получит желанное. Подходит мальчик, хочет с нами путешествовать. У Юрия в тесной каюте скопилось четверо коммунистов, дружно толкуют о ленинизме. Над пристанью более не висит ругань. Спорится работа народная.
2 июня.
«Вот так бы и учился лет тридцать не переставая, да вот заработок мешает», – говорит рабочий на пароходе. И глаза его горят неподдельной жаждой знания.
В последний раз оборачиваемся в сторону Китая. На моей картине, которая в Пекине, есть надпись: «Друг Китая». Уменьшилась ли моя дружба после того, как мы видели весь танец смерти Синьцзяна? Нисколько. Именно дружба к молодому Китаю дала мне право записать столько ужасов. Лицемерный враг закрыл бы глаза на ужас действительности, но друг должен указать все то, что оскорбляет свежий глаз. В раскрытии этих язв лежит залог удачи будущего Китая, который уже растет. От прошлого, от древней цивилизации Китая можно провести мост лишь к будущему, новому осознанию в международном понимании истинной эволюции.
Все же настоящее уйдет во мрак как запятнанная страница истории. Губернаторы и амбани современного Китая станут как страшные гримасы паноптикума, нужные для человечества так же, как отрубание рук и ног водяному богу. Желаю, искренно желаю Китаю скорей скинуть все убожество и скорее смыть грязь, наросшую под шелком внешнего наряда. Желаю успеха всему молодому, понимающему ужас лицемерия и невежества.
Совершенно нелицеприятно смотрю в глаза трудящейся России. Какая жажда знания! Ведь эта жажда горами двигает; ведь она дает непоколебимое мужество к новым построениям. За наш долгий путь мы давно не видали глаз русских, и глаза эти не обманули. Здесь оплот новой эволюции. Пришли утром просить прочесть лекцию о путешествии. Команда парохода и пассажиры просят.
Еще ночью покинули озеро Зайсан и пошли между пологими степными берегами еще узкого Иртыша. Вода малая сейчас, и пароход не один раз трогает мели. На носу промеряют глубину, несутся те же возгласы, как бывало на верховьях Волги. Селения киргизского типа. Кое-где стада. Много гусей и всякой дикой водяной птицы.
После обеда была беседа. Вся команда и все пассажиры третьего класса собрались тесным кольцом, и все ловили новые сведения с напряженным вниманием. Не игра, не сквернословие, не сплетни, но желание знать влечет этих людей. И они узнают. Трое беспризорных едут на родину, им собирают деньги на проезд. И трогает, и дает новые силы это явление растущей силы народа.
Показались зеленые холмы. К вечеру дойдем до гор. К шести добежали до села Ваты; русские домики уже начинают преобладать. А там и горы. И грозы над горами. Изумительный эффект светлой степи под синими горами и под облачным нагромождением. Этих облачных богатств давно не видали.
Вечером в столовую приходит мальчик: «А не заругают войти?» Едет к матери. Много толкует. Защищает киргизов: «Без русского и киргиз не украдет». Говорит о найденной им неизвестной киргизской горной дороге – «как шоссе через самый хребет». Толкует о рыбной ловле: «Поймали щуку в два пуда, как крокодил». Вспоминает встречу с медведем: «Я его напужался, а может, он меня еще больше».
Поздний вечер; до полуночи занят беседой с народным учителем о йогах, об общинах Индии, о перевоплощениях… Задают сложные, продуманные вопросы. Весело видеть ищущих, для которых денежный знак заслонен вопросами реального строительства жизни. Не в теоретическую аптеку повелительно зовет жизнь этих людей, а к построениям, возведенным руками человеческими. Таких народных учителей много. Они общаются друг с другом и ждут живых сведений.
К полуночи добежали до Нового Красноярска. К пароходу вышла целая толпа. Нигде нет сквернословия.
3 июня.
С утра проходим утесами. Серые глыбы сгрудились до самого течения. Иртыш стеснился, и еще сильнее течение. А там деревянный городок Усть-Каменогорск, и за ним кончаются горы. Иртыш развернулся в широкую плавную реку, а на горизонте остались отдельные гребни и пирамиды ушедших гор. Прощайте, горы!
Опять приходят с вопросами, и все о том же: об учении жизни, об Индии, о путях истины. Большая часть дня занята этими беседами. Наметился еще один сотрудник. Вот где насущно нужно то, что на Западе попирается.
Решаем от Семипалатинска до Омска следовать по Иртышу пароходом. Длинная пересадка, но поездом тоже не лучше. Двадцать часов до Новосибирска; приехали бы туда позднею ночью. На пароходе больше и с людьми общения, и воздуха. Сейчас прохладные дни и холодные ночи. Говорят, уже три года, как заметны перемены климата. Нет жары летом, но и зима менее студена.
Поздним вечером опять беседа и опять на те же темы. Прямо удивительно воочию убедиться, куда направлено народное сознание. Уже поздно, но приходят матросы и просят дать им статью в их газету. И вот первый «привет Востока» пишется для матросской газеты. Всячески хотят помочь эти обветренные, трудящиеся люди. Замечательные сердца! Новые друзья просят: «Позвольте писать вам»…
4 июня.
Семипалатинск. Три часа утра, перегружаемся на пароход «8 Февраля» до Омска. Решили ехать пароходом, ибо алтайская дорога поездом медленна – поезд идет 20 часов до Новосибирска. Едем в Госторг с письмом Быстрова. Опять встречаем заботливость и желание всячески помочь. Дают письма в Совторгфлот в Омске, где нам устроят места в международном вагоне. Заходим в книжный склад – удивительно: ни одной пошлой книги. Масса изданий по специальностям. И это все в пограничном захолустье, в уединенном Семипалатинске! Стоят и белые каменные дома, и серые деревяшки – как будто все то же самое, но жизнь иная наполнила эти остовы.
Под пароход подтянуло лодку, опрокинуло течением. Дружно бросаются помочь беднягам. По пароходу бродят любопытные детишки, нет в них забитости, нет наглости – есть та же пытливость. А Иртыш уже развернулся в могучую низовую реку. Гонят плоты. На них сидят, может быть, кержаки-староверы. «Коли скажешь им, что ел с киргизами, они ни за что за стол не пустят. И все велят креститься», – поясняет мальчик. Степная пословица: «Если товарищ твой кривой, старайся поджимать глаз, чтобы быть ему под пару».
Ушли кочевые аилы. Поредели всадники и пошли сибиряки каменнотесаные. А под Белухой еще снег лежит. Опять недавно выпал. А мясо там по 8 копеек за фунт. А хороший конь там восемьдесят рублей. И ко всему прибавлено крепкое, упрямое сибирское «однако». И киргизов сибиряки мало опасаются: так себе, барантачество – степное воровство-удальство. И команч, и зуни в Аризоне тоже угонит коня. Да своих ли коней стреножили скифы на вазе Куль-оба? Столько надо сказать. Столько запечатано красными печатями консула. Столько творится. И земля – земля Будды – переносится на великую могилу[521]. Опять забудутся многие сроки и нельзя их записать. А новый друг твердит на прощанье: «Я не потеряю вас».
5 июня.
И здесь на Иртыше достигают рассказы о жестокости китайцев. Едущие пограничники вспоминают о виденных ими китайских пытках. Осужденного опускают в полый столб с набитыми острыми шипами. Тело тяжестью своею опускается на шипы. Или через нос и носоглотку и через рот пропускают конский волос и начинают пилить. Или вводят конский волос в область глаза. Все это видят пограничники и везут эти вести в центр. О барантачестве сообщают центру. Когда недавно поймали богатого бая-разбойника и приговорили к ссылке на Камчатку, то 200 его сородичей приехало, предлагая все свое имущество как выкуп за своего старшину-грабителя. Твердыми мерами эти разбои будут прекращены, особенно если китайцы перестанут поощрять контрабанду, за которую берут крупный выкуп.
Юрты почти кончились. Степь. Низкие сосны и кустарник. За окном беседуют два молодых рабочих. Говорят об организации местного театра, о трудностях с костюмами и освещением. Говорят так, как и в столице редко услыхать можно. Пограничники толкуют о буддизме: понимают, что это не религия, а учение; оценивают, что Будда – человек, явная историческая личность; интересуются рукописью об Иссе; толкуют о великой материи. Откуда это ценное, ясное мышление? Ибо все это внутреннее содержание духа коммунизма – его стремление к красоте.
А вот идет Алексей Пивкин из Нижнего Новгорода и скорбит о том, что люди не понимают пользы практического объединения. «И все-то норовят отделиться в деревне, а как способнее бы скопом хозяйствовать».
6 июня.
Некоторые люди боятся гор и уверяют, что горы их душат. Не боятся ли эти люди и больших дел?
Еще шире Иртыш. Экая стремнина! Пожелтел Иртыш, и пошли белые гребни. Теперь верим, что здесь мог Ермак утонуть. Пришли от команды парохода: просят дать статью в их газету. Не успел написать: «Великая рука Азии», – а тут еще идут представители матросов и пассажиров с просьбой прочесть им лекцию. Вот это называется – стремление. Вот это поиски – нет ли где еще нового, нет ли полезного, чтобы просветиться. На картине «Сон Востока»[522] великан еще не проснулся, и глаза его еще закрыты. Но прошло несколько лет, и глаза открылись, уже великан осмотрелся и хочет знать все. Великан уже знает, чем владеет. В Америке и Дымов, и Каральник, и другие писали об этой картине, спорили, а она уже – в жизни.
На пристанях все гуще и гуще толпа. Павлодар точно высыпал к пароходу. Малыш спрашивает другого, совсем крохотного: «А ты пионер?» Сколько здоровых лиц! Радостно отметить легкость передвижения. Послушайте говор: тот с Камчатки, был в Семипалатинске. Этот в Павлодаре – из Кронштадта. Этот побывал в Сеуле и Бухаре. Этот – от границ Польши. Этот от Нижнего – на Алтае. Ведь крылья растут! «Все возможно и все доступно!» И уходит главный бич жизни – страх и предрассудки. Завтра последний день Иртыша. Омск. Поезд. Новый Восток. Новое, над чем знак розы.
7 июня.
Ветер и гребни сменились проливным холодным дождем. Попрятались толпы на пристанях. Е. И. довольна: нет зноя, которого она так опасалась. Спрашиваем себя, приехали ли уже в Москву Лихтманы. Последние письма из Америки были от начала января, а телеграммы от начала марта.
Т.[523] не знает, что мы проехали так близко от его родных мест. Вот рабочий рассуждает о религии. Слушайте в удивляйтесь, как широко, реально и практично судит он о применении новых методов. Вот он перешел к вопросу о пьянстве, и опять слышится здоровое суждение. Вот он толкует о дисциплине в армии; не удивительно, что такая армия представляет грозное своей сознательностью целое. Вот он оценивает экономические условия. Без вредного шовинизма он учитывает нарастание хозяйства. В его руках цифры и сопоставления. Говорит о налаженной работе народа со специалистами.
Нет ни ложного пафоса, ни хвастовства; спокоен жест руки, и безбоязненно смотрят серые глаза. Вот опять народный учитель. Тот, который работает двенадцать часов в сутки за 36 рублей в месяц. Он и учитель в трех школах, и режиссер, и народный лектор, партийный работник. Послушайте, как любовно он говорит о лучших методах преподавания; как он бережлив с индивидуальностью детей и как следит за достижениями науки. Сейчас едет, чтобы пройти дополнительный курс на биостанции.
А вот латыш – командир полка. Жена его шепчет: «Что делать с ним? Все, что имеет, раздает. Найдет каких-то бедных старушек, выдает им пенсию. А чуть скажешь ему, отвечает: «Да ведь ты сыта. Лучше я сам есть не буду». А ведь жалованье-то всего 125 рублей». Этот грозный латыш – убежденный коммунист самого чистого склада. И весело с ним говорить об эволюции материи. Это не тупой дарвинист, но реальный искатель и поклонник реального познания сущего… Радостно плыть по Иртышу и слышать доброе строительство. Радостно не слышать ни одного сквернословия и не видеть жестов пошлости. Радостно видеть углубление знания. Как Ленин говорил: «Претворение возможности в необходимость».
Вспоминаем всякое бывшее с нами. Трехсуточная гроза в Гульмарке. Шаровидная молния около моей головы в Дарджилинге. Необъяснимый синий огонь в Ниму. Шесть часов с револьвером в Тангмарке. Бамбуковый мост в Ташидинге. Глетчер Сасир. Мертвый оскал даотая Ма. Переход ламою границы. Ползание по пещерам Кучи. Неожиданная стужа на Каракоруме. Буран после Токсуна. Буря на озере Вулар. И многое другое. И каждая эта буря, и каждая эта стужа, и каждая эта молния вспоминается, как неповторяемый сон. Плотников спрашивает в Урумчи: «Вошла ли в вас зараза Азии?»