Бразилия и бразильцы - Фесуненко Игорь Сергеевич 8 стр.

Но «мир» действительно оказался худым. Это был даже не мир, а перемирие, при котором противники не выпускают из рук оружия и боятся повернуться друг к другу спиной.

Впрочем, внешне все выглядело вполне благопристойно. Было решено ежегодно устанавливать для каждой страны, производящей кофе, экспортные квоты, минимальный и максимальный уровень цен. Была определена взаимозависимость между размерами продаж и уровнем цен. Было условлено, что если вдруг цены упадут ниже минимума, то все страны, продающие кофе, сократят продажу до тех пор, пока цены не вернутся к прежнему уровню. Если же цены, наоборот, станут подыматься, каждый участник соглашения получает право выбросить на рынок дополнительную порцию кофе. Появление этих излишков понизит цены до нормального среднего уровня.

Сразу же после того, как был установлен этот порядок, «кофейная война» вспыхнула с новой силой. Каждая страна-производитель стремилась увеличить свою квоту, страны-потребители начали всячески сбивать цены и играть на разногласиях производителей. Соглашение не только не ослабило противоречий, но, наоборот, обострило их.

Мне довелось задавать этот вопрос и государственным чиновникам, и ученым, и рабочим кофейных плантаций, и их хозяевам-фазендейро. Почти все главной причиной кризиса считали кофейную политику Соединенных Штатов: «Если бы они платили нам больше…» Что же касается путей, которые помогли бы выбраться из тупика, то рецепты предлагаются самые различные.

Служащий фирмы «Касике» Элио, сопровождавший меня в поездке по кофейным плантациям Параны, высказался категорически: «Зря мы связались с этими квотами. Продавать надо столько, сколько сможем продать, а не столько, сколько нам разрешат американцы». (В конце концов эта точка зрения восторжествовала: в начале 1973 года страны-производители отказались подчиняться диктату потребителей, и соглашение о квотах и ценах на мировых рынках кофе было, отменено.) Его мнение разделил хранитель одного из громадных кофейных складов, который водил, нас по коридорам между штабелями мешков и показывал: «Здесь лежит еще свежий кофе. Всего три года. Его еще можно было бы продать. А вот тут — уже шестилетней давности. Пора выкидывать».

— Растворимый кофе — вот где настоящий выход! — заявил директор фирмы «Касике» Уго Антонио Себен. — Мы, бразильцы, должны производить его как можно больше. Во-первых, его продажа не ограничена никакими квотами. Во-вторых, для изготовления одного килограмма растворимого кофе требуется три килограмма натурального. Выгодно!

Легко было понять энтузиазм сеньора Себена и его коллеги Рудольфа Кретча — технического директора фабрики «Касике», производящей растворимый кофе. Тогда, в конце 1966 года, когда я брал у них это интервью вместе с коллегами из ТАСС и АПН, фабрика была только что пущена в ход. Уго Себен и Рудольф Кретч водили нас по цехам, увлеченно рассказывая и показывая, как кофейные зерна разных сортов смешиваются, очищаются, прокаливаются, транспортируются, размалываются под электронным контролем без участия человеческих рук. Мы наблюдали, как размолотый в порошок кофе смешивается с кипятком, затем направляется по трубам и разбрызгивается пульверизатором в громадном конусообразном котле. В конечном счете после этих операций получается мельчайший душистый порошок, которой остается только бросить в чашечку горячей воды, размешать и с наслаждением выпить.

Итак, выход из кофейного кризиса найден? Видимо, остается только построить фабрики растворимого кофе и продавать его всем желающим. Но не тут-то было! Поскольку Соединенные Штаты еще раньше Бразилии наладили производство растворимого кофе, то стоило только фирме «Касике» начать продажу своей продукции в США, как американская «Национальная ассоциация кофепромышленников» забила тревогу. Она потребовала от своего правительства защиты от «недружественной конкуренции». Разгорелись споры. Дело кончилось тем, что под давлением США бразильское правительство установило пошлину на экспортируемый растворимый кофе. Интересы национальных компаний были принесены в жертву требованиям зарубежных империалистических монополий.

В бесконечных спорах о судьбе бразильского кофе никто не вспоминает о судьбе крестьянина, который его выращивает. Некоторое представление о труде, и жизни этих людей я получил, посетив одну из фазенд близ городка Камбе на севере штата Парана.

Издали кофейная плантация выглядит необычайно экзотично: синее небо, красная земля и безбрежный зеленый океан посаженных ровными рядами деревцев. Близ эвкалиптовой рощицы — несколько домиков, словно положенных на это идиллическое полотно рукой живописца, стремящегося оживить пейзаж. Но подъезжаешь ближе, и очарование постепенно рассеивается. Живописные домики оказываются бараками, кое-как приспособленными для жилья. Люди настороженно смотрят на чужаков: видно, здесь не ждут ничего хорошего от человека в пиджаке и галстуке.

Все тут принадлежит хозяину — фазендейро: земля, кофе, бараки, в которых живут батраки, и топчаны, на которых они спят. Впрочем, самого хозяина батраки не видят. Закон вершит его правая рука — управляющий. Зовут его Абелардо. Он доволен своей жизнью, хозяином и сотнями подвластных ему батраков, Его не касается высокая политика: квоты, цены, рынки, конференции. Свой куш он всегда урвет, как бы там ни складывалась международная конъюнктура. Его маленькие глазки щурятся от удовольствия, пока он рассказывает о порядках на фазенде. Встретили мы его у одного из бараков батрацкого поселка, но беседовать с нами он пожелал в своей «конторе» — крохотной каморке, где он уселся за заваленный бумагами (для солидности!) письменный стол, над которым висит перечень сараев, принадлежащих хозяину и сдающихся батракам.

— У меня тут все под рукой, весь список имущества, — говорит он, распираемый тщеславием. — Приходит работник, я спрашиваю, сколько человек в семье? Пять? На, возьми ключ от барака, где пять коек. Если в семье трое, вот тебе ключ от барака, где три койки. Когда хозяин увольняет их, я отбираю ключ и вешаю сюда, обратно. Барак свободен.

— Сколько часов они работают?

— Иногда девять, иногда больше. До двенадцати.

— А сколько получают?

— По-разному. Одни — по крузейро в день. Другие — по два.

Итак, если даже работать без выходных, зарплата сельскохозяйственного рабочего составит 30–60 крузейро в месяц. И это в то время, когда официально утвержденный (в общем-то тоже нищенский) минимальный уровень зарплаты в этом штате составлял в то время 76,5 крузейро в месяц. А между тем работа на кофейной плантации — это тяжелый труд.

Мне не раз приходилось видеть, как происходит в Бразилии уборка урожая кофе. Начинается она в начале мая и длится примерно до сентября. Сотни тысяч батраков выходят на плантации в эти месяцы. Подстелив под кофейные деревья холсты и циновки, сборщики вручную срывают ягоды. Плотно взявшись за основание ветки в том месте, где она отделяется от ствола, сборщик тянет руку на себя, пропуская между пальцами листья и мелкие веточки, но срывая одним этим движением сразу все ярко-красные ягоды этой ветки, которые падают на подстилку.

После этого ягоды тщательно провеиваются и просеиваются: их подбрасывают на больших круглых ситах, а затем отправляют на сушку. Близ каждой плантации имеется большой ток, на котором рассыпаются сотни килограммов только что собранных зерен. Несколько дней их сушат, периодически помешивая деревянными мешалками, напоминающими грабли. После этого «зеленое золото» упаковывается в мешки и отправляется на склад или прямо в ближайший порт.

Но вернемся снова на фазенду близ поселка Камбе, в конторку управляющего Абелардо. Спрашиваем его:

— Где люди покупают продукты?

— В моей лавке, — отвечает он.

— А какие у вас цены? Такие же, как в городе?

— Конечно, нет! Я же вынужден доплачивать за транспорт, чтобы привезти им продукты. Ведь до города добрых пятьдесят километров. А кто не хочет покупать по моим ценам, пусть идет в город!

В город они, конечно, не пойдут… Но даже если бы они покупали эти продукты по городским ценам, то все равно не смогли бы прожить, не голодая, на 60 крузейро в месяц.

— Но обычно я с них денег не беру, — говорит Абелардо.

— ?!

— Я веду учет: кто сколько заработал. Допустим, Жозе заработал в эту неделю 10 крузейро. Я отпускаю ему продуктов на эту сумму. А потом забираю себе его зарплату.

Я задаю Абелардо еще один вопрос:

— Ну, а когда случается неурожай? Как это отражается на судьбе крестьян?

— По-разному. Большинство уйдет на все четыре стороны, а о некоторых позаботится хозяин.

— Как это позаботится?

И тут я узнаю любопытную подробность. Оказывается, между фазендейро существует договоренность: если в одном штате неурожай, а в другом ощущается, наоборот, нехватка батраков, то фазендейро организует переброску рабочей силы за свой счет к более удачливому коллеге. Впоследствии «более удачливый» возместит ему эти расходы, но крестьяне за это лишаются на определенный срок права уходить от хозяина. Они закрепощаются.

В город они, конечно, не пойдут… Но даже если бы они покупали эти продукты по городским ценам, то все равно не смогли бы прожить, не голодая, на 60 крузейро в месяц.

— Но обычно я с них денег не беру, — говорит Абелардо.

— ?!

— Я веду учет: кто сколько заработал. Допустим, Жозе заработал в эту неделю 10 крузейро. Я отпускаю ему продуктов на эту сумму. А потом забираю себе его зарплату.

Я задаю Абелардо еще один вопрос:

— Ну, а когда случается неурожай? Как это отражается на судьбе крестьян?

— По-разному. Большинство уйдет на все четыре стороны, а о некоторых позаботится хозяин.

— Как это позаботится?

И тут я узнаю любопытную подробность. Оказывается, между фазендейро существует договоренность: если в одном штате неурожай, а в другом ощущается, наоборот, нехватка батраков, то фазендейро организует переброску рабочей силы за свой счет к более удачливому коллеге. Впоследствии «более удачливый» возместит ему эти расходы, но крестьяне за это лишаются на определенный срок права уходить от хозяина. Они закрепощаются.

Такова Бразилия — страна, где в руках 33 тысяч латифундистов сосредоточена почти половина пригодной для обработки земли, в то время как двенадцать миллионов безземельных крестьян обречены на голод, нужду и лишения.

О судьбе миллионов крестьянских семей, лишенных земли, живущих в полной зависимости от фазендейро и его управляющего, можно рассказывать долго. Но вернемся к ценам и квотам. Представим себе невозможное. Вообразим на минуту, что американская «Национальная ассоциация кофепромышленников» превратится в добренького папу-Ноэля и добровольно решит покупать бразильский кофе по более высокой цене… Что произошло бы в этом случае?

Выросли бы прибыли фазендейро. Урвали бы для себя кусок и обкрадывающие их управляющие. А судьба Жозе и Жоанов, выращивающих кофе, осталась бы прежней.

Нет, выход из кофейного кризиса Бразилия не найдет на международных конференциях и в теоретических диспутах. Без коренных преобразований в самой системе землевладения и землепользования, без радикальной аграрной реформы решить эту проблему, которая, словно дамоклов меч, висит над страной, невозможно.

Кофе — главное, но не единственное богатство Параны. По производству кукурузы и хлопка этому штату тоже принадлежит первое место в Бразилии. А по поголовью свиней — второе. Важное место в экономике штата занимает также лесопильная и деревообрабатывающая промышленность. В поселке Монте-Алегре находится крупнейшая в Латинской Америке фабрика по производству бумаги. Однако не об этом хочется писать, когда вспоминаешь путешествия по Паране, которую я объездил больше, чем любой другой из штатов Бразилии.

Парана — это Бразилия в миниатюре: здесь вы найдете и горы, и девственные степи, и густые леса, и бескрайние плантации, и сверкающие стеклом и алюминием небоскребы. Трудно забыть, например, путешествие по старинной железной дороге, связывающей столицу штата Куритибу с атлантическим портом Паранагуа. На отдельных участках этой уникальной трассы железнодорожная колея лепится к совершенно отвесным горным склонам, перешагивает через пропасти и ущелья, вызывая трепет и восторг пассажиров.

Поражает воображение и неповторимая картина, открывающаяся глазу путешественника в горах Вила-Вельи в восьмидесяти семи километрах от Куритибы, где вы словно попадаете на сценическую площадку, подготовленную природой для съемок «космических» фильмов. Высокие красно-коричневые скалы, рассеченные на протяжении миллионов лет совместными усилиями ветра, солнца и дождей, превратились в диковинные дворцы, замки или в гигантских зверей. Вы проходите под нависающей над вами «кормой» громадного фрегата и останавливаетесь перед коричневым «сфинксом». Неподалеку от стада окаменевших красно-бурых «слонов» спит вечным сном серая «тартаруга» — черепаха размером с трехэтажный дом.

Впрочем, все эти ассоциации исчезают, если смотреть на скалы Вила-Вельи издали, с шоссе Куритиба — Понта-Гроса. Оттуда кажется, что это следы какой-то космической катастрофы, разразившейся в доисторические времена.

Но еще более сильное впечатление производит главная достопримечательность Параны — ее знаменитые водопады на реке Игуасу — самые мощные водопады нашей планеты. С тех пор как в 1542 году они были открыты испанским конкистадором Альваро Нуньес Кабеса де Вака, история географических открытий не насчитает, пожалуй, и дюжины столь интересных находок.

На трехкилометровом фронте Игуасу раскинулось двести семьдесят пять водопадов, самые внушительные из которых достигают восьмидесятиметровой высоты. Мощный «Флориано», широченная лента «Ривадавии», бурные и строптивые «Три мушкетера», двухэтажный «Босети» — все они меркнут перед демоническим величием «Глотки дьявола», открывающейся взгляду, как в хорошо отрежиссированном спектакле, «под занавес»— в самом конце длинного пути вдоль постоянно меняющейся панорамы этих водопадов. Там, на другой стороне Игуасу, находится Аргентина, которой принадлежит большая часть водопадов. Однако Парана утешает себя тем, что с бразильского берега открывается куда более красивый и яркий вид на это «восьмое чудо света».

А совсем недалеко отсюда — километрах в двадцати вниз по течению находится точка, где сходятся границы трех южноамериканских стран: Бразилии, Аргентины и Парагвая. Там стоят три пограничных столба, выкрашенных в цвета национальных стягов этих государств: желто-зеленый — бразильский, красно-бело-синий — парагвайский и бело-голубой — аргентинский.

Глава шестая В БРАЗИЛИИ… У НЕМЦЕВ

Чем дальше забираешься к югу, тем меньше видишь того, что принято у нас считать тропической экзотикой. Никакой сельвы, никаких обезьян, раскачивающихся на лианах. Никаких крокодилов или анаконд.

После того как машина минует южную границу Сан-Паулу, вместо пальм начинают появляться араукарии. Издали они напоминают гигантские цветы: длинный гладкий ствол похож на стебель одуванчика, увеличенный в сотни раз, а у самой его верхушки раскинулись, образуя что-то вроде зонтика, ажурные ветви.

В штатах Парана и Санта-Катарина араукарии росли раньше на громадных площадях. Теперь же сохранились лишь небольшие их рощи. Правительство вынуждено охранять от хищнической вырубки это красивейшее дерево Бразилии, которому грозит полное исчезновение.

На пятьсот пятом километре от Сан-Паулу мы расстаемся с Параной и пересекаем границу одного из самых «небразильских» районов этой страны. Первыми об этом сообщают дорожные указатели, приглашающие путника в Жоинвиль и Блуменау, Фрейбурго и Лaypo Мюллер, во Флорианополис и Альфредо Вайнер. Мы находимся в центре старинной немецкой колонии.

Бразильская нация представляет собой сплав различных этнических и расовых элементов. Основными ее «родителями» стали португальские колонисты, индейцы и африканские невольники, миллионы которых были доставлены в Бразилию на кораблях работорговцев в XVI–XIX веках. После того, как работорговля была запрещена, нуждавшаяся в притоке рабочих рук для освоения своих необъятных территорий Бразилия принимает меры к поощрению иммиграции из Европы и других районов земного шара. Прибывшие в страну иностранцы — итальянцы, славяне, немцы, японцы — предпочитали расселяться по своей новой родине колониями. Многие славяне, например, осели в Паране, где климатические и природные условия несколько схожи с привычным им климатом Юго-Восточной Европы. Японцы обосновались преимущественно в Сан-Паулу. Итальянцы селились либо в Сан-Паулу, либо устремлялись на юг. Немцы выбрали себе южные штаты — Санта-Катарину и Риу-Гранди-ду-Сул, район плодородных земель, мягкого климата и выгодного географического положения.

Немецкая колонизация этого района началась в 1824 году, когда близ Порту-Алегре был основан немецкий поселок Сан-Леополду. А сейчас, полтора века спустя, здесь образовалась столь мощная колония, что, проезжая через некоторые муниципальные районы, города и поселки Санта-Катарины, а затем и Риу-Гранди-ду-Сул, думаешь, что ты очутился где-то в Саксонии или Баварии. Вылизанные до блеска поселки с кирпичными домиками, увенчанными крутыми готическими крышами, аккуратные кирхи, окруженные кустами жасминов и гортензий, белобрысые мальчишки, резвящиеся под присмотром чопорных гувернанток.

Мы останавливаемся в городке Блуменау, чтобы передохнуть и выпить пива. Единственное, что убеждает нас в том, что мы все еще находимся в Бразилии, это типично бразильская жара. Маленькое кафе, вычищенное, словно аптекарский прилавок. Официантка обращается к нам по-немецки. Она будто сошла сюда с каких-то забытых кинолент с участием Конрада Вейдта и Асты Нильсен: темная юбка, белая кружевная блузочка, расшитый готическим орнаментом фартук и чепчик! Над окном вспархивает в клетке канарейка. Слева от окна аккуратно приклеена к стене вырезка из журнала — рекламное объявление фирмы «Краузе», которая лучше, чем кто бы то ни было, умеет превращать дары моря в питательные консервы.