Однако поведение Лоренцо изумило ее гораздо больше. Если ей и приходилось видеть человека, обратившегося в соляной столб, то этим человеком оказался именно Лоренцо. Он замер недвижим, а Александре почудилось, что замер даже огонь в камине, и язычки свечей перестали дрожать и колебаться, обратившись в некие вытянутые от изумления знаки, и даже самый воздух сгустился, насыщенный потрясением, которое испытал Лоренцо при звуке этого имени – Байярдо. Александра даже испугалась его остолбенения, ну а негр был явно доволен делом своих рук: на его лице промелькнула улыбка столь многозначительная, что Александре стало страшно: всего лишь постильон, а столь явно посвящен в содержание письма. Уж не прочитывает ли он украдкой корреспонденцию своего синьора?..
Тем временем Лоренцо удалось разорвать путы оцепенения: он выхватил письмо и, подойдя к камину, где было светлее всего, развернул лист.
Александра подалась вперед, всматриваясь, но Лоренцо стоял со склоненной головой, и она не могла разглядеть, какие чувства отражались на его лице во время чтения, но вот он вскинулся – и Александра увидела возмущение и гнев, исказившие его черты.
– Кто тебя послал? – воскликнул он с яростью, однако обращался в пустоту: негр исчез, и ни Лоренцо, занятый письмом, ни Александра, занятая Лоренцо, не заметили, куда он провалился.
Вот именно! Он будто сквозь землю провалился, и Лоренцо, придя в еще большую ярость, скомкал письмо и швырнул его в камин.
Бумага вспыхнула в одно мгновение, будто ворох сухой соломенной трухи. Александра краешком сознания успела удивиться, что бумага так мгновенно не загорается: она сперва темнеет, обугливаясь… но в это мгновение из камина повалил черный, жирный дым – такой едкий, что достиг даже Александры, и удушье сжало ей горло.
Понадобилось не менее нескольких секунд, чтобы она поняла: вовсе не дым душил ее. Это чья-то рука схватила ее сзади, чья-то ладонь легла ей на горло, принуждая к молчанию, в то время как чьи-то губы жарко шепнули в ухо:
– Это я, Лючия, не бойся! Это я! Бежим!
И, не ожидая ее согласия, он повлек за собою Александру, которая была слишком потрясена, чтобы сопротивляться, а потому только и могла, что расширенными, остановившимися глазами смотреть, как Лоренцо, склонившийся над огнем, вдруг пошатнулся, глубоко вздохнул, потом со стоном схватился за грудь… колени его подогнулись, и он медленно, страшно медленно, словно бы изломившись, повалился на пол – и застыл, распростертый и недвижимый, запрокинув голову и широко разбросав руки.
***Наверное, Александра на какое-то мгновение лишилась чувств, потому что глаза у нее оказались закрыты, когда над ухом зазвучали смешок – такой довольный смешок! – и шепот:
– Кончено дело!..
Голос постильона, чудилось, вонзился ей в самое сердце, и от боли она рванулась так, что не ожидавший этого незнакомец невольно выпустил ее. Александра обернулась к нему – и у нее дыханье сперло от ужаса: на нее смотрело самое жуткое лицо на свете! Право, только в страшном сне могла привидеться эта маска, состоящая из черных и белых пятен в алых полосах.
У Александры подогнулись ноги, она выставила руки, защищаясь, – и вдруг увидела, что они тоже измазаны чем-то черным.
«К чему этот маскарад?» – вспыхнула в мозгу насмешливая фраза Лоренцо, и Александру вдруг так и пронзило: сажа! Негр не настоящий! Его лицо было размалевано под негра: кожа – сажей, губы – алой помадою. Так же щедро были размалеваны вчера в опере лица актеров: слишком белая кожа, слишком яркие щеки и губы. Вот хотя бы у того актера, который принял ее вчера за Лючию… Актер?.. И Александра вновь содрогнулась от прозрения: да ведь постильон, «посланец любви», – тот самый актер, тот самый! «Браво, мертвецы!»
И безотчетно, в единственном стремлении спасти Лоренцо, лежащего там, у камина, и спастись самой от этого жуткого образа, от жуткой судьбы, оставленной ей сестрой и цеплявшейся за нее на каждом шагу, как репьи к подолу, Александра закричала, зовя человека, который помог ей вчера в театре, – единственного человека, на которого она почему-то надеялась в этом безумии своей жизни.
– Чезаре! – крикнула она что было сил. – Чезаре!
Это имя подействовало на «негра», словно удар хлыста. Он отшатнулся, прикрываясь руками, бормоча:
– Что ты делаешь, Лючия? Это же я, ты разве не узнала? Бежим со мной, я тебе все расскажу!
Что еще он хочет рассказать? Чего еще не знает Александра о Лючии, чьей жизнью она живет, чьи платья носит, чьего возлюбленного целует?! Слезы так и хлынули из глаз, новый крик был уже рыданием, полным несказанной муки:
– Чезаре! О господи, Чезаре! На помощь!
«Негр» отшатнулся. Изумление сделало его глаза огромными, и Александра вдруг поняла, что кричала по-русски.
– Лючия? – пробормотал незнакомец. – Ты?..
И больше он уже ничего не успел сказать: огромной летучей мышью вылетел из тьмы Чезаре и обрушился на него с такой силой, что сбил с ног. И тотчас стало невозможно разобрать, кто где: мелькали только бьющие руки, пинающие ноги, выкрикивающие проклятия головы. Рычащий от ярости клубок покатился по полу, но Александра уже забыла и про Чезаре, и про «негра». От всего мира осталась только комната, в которой медленно плавал слоистый черный дым, окутывая человека, лежащего на полу.
Путаясь в подоле, Александра ворвалась в комнату, и тотчас все поплыло в глазах. Ядовитый дым! Еще мгновение – и она свалится без чувств. Но если она упадет, кто спасет Лоренцо?..
Решение пришло мгновенно. У самой двери стояла ваза, полная чудесных роз. Александра безжалостно выбросила цветы, оторвала от подола рубахи полосу, окунула ткань в воду, отжала и завязала концы на затылке так, чтобы прикрыть рот и нос. Оторвала еще кусок, намочила – и ринулась вперед. К Лоренцо.
Он лежал такой бледный, что первой мыслью Александры было: умер! Ноги подогнулись, она упала на колени, едва удерживаясь, чтобы не схватить его в объятия, не залить слезами. Но сейчас было не до слез. Пальцы ее тряслись, путались, но Александра все же смогла прикрыть рот и нос Лоренцо мокрой тканью, а потом вцепилась в его плечи и попыталась протащить по полу.
Господи, Пресвятая Богородица! Какой же он тяжелый! Камень, ну чисто камень. Вот странно, а когда тело его накрывало Александру, она почему-то не чувствовала никакой тяжести, а только жар и блажен ство…
Эта неуместная мысль обессилила ее вовсе. А что, если никогда… никогда больше?..
Запутавшись в полах своего развевающегося одеяния, Александра споткнулась и упала рядом с Лоренцо, уронив голову на его грудь.
Сердце не билось. Не билось! Александра слышала только, как шумит в ушах ее кровь: дышать сквозь мокрую ткань было тяжело.
Дышать? А зачем ей вообще дышать, если не бьется сердце Лоренцо? Он умер только что, и душа его еще вьется над телом. Если Александра не станет медлить, она еще успеет догнать его, и тогда их души сольются, как сливались тела, и вместе предстанут перед богом. Наверное, он не будет так жесток, чтобы разделить их. Если их дальнейший путь принадлежит аду, Александра готова и на это, лишь бы…
Мысли путались; путались пальцы, спускавшие с лица мокрую пелену. Но внезапно что-то теплое прилегло к ее заледенелым рукам.
Александра подняла помутневший взор.
Чезаре! Его руки! Лицо у него так же прикрыто влажной тряпкой, как у нее, из рассеченного лба сочится кровь, а в глазах сверкает решимость, и он резко качает головой, как бы браня Александру за готовность сдаться смерти.
Ясность вернулась к мыслям. Александра поняла свою оплошность: надо было сначала открыть окно, выбросить из огня ядовитые угли, они ведь тлеют, источая смертоносный аромат!
Чезаре понял ее с полувзгляда: вскочил, схватил кочергу. Зазвенели разбитые стекла, огоньки покатились по полу. Прикрываясь рукавом, он заплясал по ним, и через минуту у камина валялись только черные угольки, а Чезаре вернулся к Александре и, схватив за плечи своего господина, потащил его с силой, которую трудно было даже предположить.
Комната казалась бесконечной, и все-таки даже она кончилась!
Оказавшись в другом зале и наглухо заложив двери в отравленные покои, Чезаре и Александра кинулись отворять окна, потом сорвали свои маски и, от волнения даже не ощутив свежести ночного воздуха, вернулись к Лоренцо, открыли его мертвенно-бледное лицо.
При виде черных кругов под глазами и побелевших губ Александра заломила руки.
Чезаре тоже едва сдерживал рыдания. Казалось, он только сейчас понял, что его господин умирает, если уже не умер, и лицо его заволокло такой же мертвенной бледностью.
– Что?.. Что?.. – прошептал он, не в силах справиться с голосом, и глаза его, обращенные к Александре, были сплошь залиты чернотой нерассуждающего ужаса.
Но кто-то должен был не терять сейчас головы! Пришлось этим «кем-то» оказаться Александре.
Но кто-то должен был не терять сейчас головы! Пришлось этим «кем-то» оказаться Александре.
– «Негр» принес письмо, Лоренцо сжег его – и захлебнулся ядовитым дымом, – скороговоркой пробормотала она, чтобы Чезаре понял, что произошло.
– Это никакой не негр, – простонал Чезаре, – это был…
Он поперхнулся, увидев, как вспыхнуло лицо Александры. «Захлебнулся!» Вот оно, слово! Теперь она знает, как спасти Лоренцо. Он вдохнул ядовитый дым, как пловец нечаянно вдыхает воду. У него в груди дым… как вода!
Александра видела однажды, как откачивали утопленника, и теперь, сорвав с плеч докучливый халат и оставшись в одной рубахе, она закинула голову Лоренцо и принялась с силой сводить и разводить его руки. Но через минуту, а может быть, и час Александра лишилась остатков уверенности, что все делает правильно. Лоренцо не вздыхал, не вбирал свежего воздуха, и если из его полуоткрытого рта и выходили ядовитые испарения, то сам дышать он не мог.
Александра прижалась губами к его шее, пытаясь уловить биение пульса, но губы ее дрожали, она ничего не могла понять. Взглянула на Чезаре – и поняла, что от него не будет толку: закрыв глаза и сложив руки, он молился жарким, неразборчивым шепотом, являя собой символ безнадежного отчаяния.
«Боже! – взмолилась и Александра. – Помоги ему! Дай ему вздохнуть!»
Она готова была собрать в горсти, схватить в охапку весь воздух, который только был в мире, втолкнуть его в грудь Лоренцо… но как? Все, что она может, это отдать ему свое дыхание.
Безотчетно прижала к его губам – выдохнула. Набрала воздуху еще – еще выдохнула. Еще, еще… И снова, снова, снова!
Голова у нее кружилась, звенело в ушах, губы онемели, и она даже не сразу поняла, что происходит, когда губы Лоренцо дрогнули под ее губами – и приоткрылись, словно отвечая на поцелуй.
Александра резко отпрянула, освобождая его грудь, к которой невольно припала, впилась взглядом в его лицо.
Губы приоткрывались все шире, жадно глотая воздух. Он дышал, дышал!
– Синьор! – рыдая, выкрикнул Чезаре. – О мой синьор!
Лоренцо открыл глаза, и его тусклый взгляд был несколько мгновений невидяще устремлен на Чезаре, прежде чем осветился каким-то живым выражением, а губы тронула улыбка.
Александра тихо всхлипнула от счастья, и Лоренцо перевел взгляд на нее. Теперь он уже смотрел осмысленно, и мыслью этой было удивление.
Да! Удивляться и впрямь было чему!
Александра вдруг осознала, как она выглядит: плечи голые, грудь просвечивает сквозь тонкое кружево, косы змеятся по плечам, рубаха оборвана так, что не закрывает коленей, которыми… матушка Пресвятая Богородица… которыми Александра сжимает бедра Лоренцо, ибо даже не заметила, как вскочила на него верхом, чтобы удобнее было возвращать ему дыхание.
Ей бы слезть или хоть грудь прикрыть руками, но она не могла шевельнуться, могла только смотреть в его внезапно посветлевшие глаза.
– Что вы делаете, синьорина? – спросил он голосом еще слабым, но уже окрашенным привычной насмешливостью.
«Люблю тебя!» – чуть не сказала Александра. Но прикусила губу, испугавшись этой очевидной истины.
21 История синьора Байярдо
И тут разом силы кончились у всех. Лоренцо уронил голову, лицо его опять побледнело. Александра вдруг так устала от всех этих потрясений, а пуще – от стыда, что только и могла неуклюже сползти с Лоренцо и обмякнуть в углу, пытаясь прикрыть голые ноги полою рубахи. Чезаре тоже выглядел едва живым, однако именно ему пришлось звать слуг. У всех пятерых, не больно-то скоро явившихся на зов, был такой заспанный вид, что стало ясно: они и слыхом не слыхали ночной суматохи.
Лоренцо унесли, Чезаре побрел за ним. Александра почти сразу нашла свою комнату (то есть она вернулась в нее, как сбежавшее, но избитое животное возвращается в клетку, потому что там оно было в безопасности!) и тупо села на край стола: ни ложа, ни кресел здесь почему-то не было.
Ее еще мутило от ядовитого дыма, болели руки, все тело… но что это было в сравнении с болью в сердце! Самое ужасное, что она сказала Лоренцо правду. С изумлением заметила Александра, что в два-три дня привязанность к этому человеку завладела всем ее существом, и печальная прелесть ее новой жизни уже прикрыла прошлое легким кружевом забвения.
«Печальная прелесть!» Александра схватилась за голову. Да что себе-то врать? Никакая не печальная прелесть, а лютая страсть приковала ее к Лоренцо: мгновенно и неотрывно. Она не могла сказать, что сильнее сейчас в ее сердце, любовь или ненависть, ибо ненавидела его так же пылко, как любила и желала. Сердце говорило ей: не доверяйся ему, он чужой тебе, он коварен, жесток, вероломен и непостоянен – и то же сердце шептало: и в массе зла всегда таится частичка добра, не надо только закрывать на нее глаза.
Эта «частичка добра» была пылкость Лоренцо. Боже мой, но что же это было между ними, как не любовь, ради которой живут люди! Хоть и воспитанная совершенно в других представлениях, Александра понимала… нет, ощущала неким глубинным чутьем женщины, даже самки: проживи они с Лоренцо еще хоть сто лет, занимайся лишь приличными разговорами и какими-то хлопотами, страдай, мучайся от болезней или возноси господу благодарность за жизненные радости, им более никогда – и ни с кем другим! – не изведать такого накала страсти, обессиливающего желания, самозабвенного обладания и потрясающего разум и душу наслаждения. Изливаясь друг в друга, они теряли себя, но обретали некое новое существо, жизнь которого возможна только в сплетении их тел, слиянии губ, едином стуке сердец, переполненных страстью. Только вместе. Только они двое…
Александра схватилась за сердце, испуганная этим прозрением, осенившим ее разум через телесное блаженство. Самым страшным было не признание своей греховной сути, а осознание своей зависимости от Лоренцо! Вернувшись к исходной точке круговорота своих мыслей, Александра с ужасом представила свое будущее без Лоренцо: как бездну, наполненную лишь темнотой и пустотой, без проблеска надежды.
Замуж за него! Эва, хватила! Сейчас ей было бы достаточно знать, что яд не принес ему непоправимого вреда, что он жив, ведь его смерть – это смерть и Александры. И вспомнив, как запрокинулась голова Лоренцо, когда его подняли и понесли эти неуклюжие слуги, она соскочила со своего жесткого насеста (а вчера-то он казался мягче пуховой перины!) и ринулась к выходу, забыв обо всем на свете, даже не зная, а чувствуя всем существом своим: вдали от Лоренцо она смертельно больна разлукою, а чтобы излечиться, надо приникнуть к нему… хотя бы увидеть, хотя бы слово сказать! Тут портьеры заколыхались – и вошла служанка с подносом, на котором стояла бутыль и бокал, а следом появился Чезаре, кивком указал служанке на многострадальный стол, куда она водрузила свою ношу, так же, кивком, велел выйти, а потом обратил к Александре лицо, освещенное канделябром, который он принес с собою, и у нее отлегло от сердца, когда она увидела, что Чезаре улыбается.
– Благодарение господу, все обошлось, – сказал он, хотя Александра ни о чем не спрашивала: просто стояла, ломая руки. – Доктор сказал, синьор вполне благополучен.
Благополучен! Короткое рыдание вырвалось из груди Александры, и она закашлялась, пытаясь его заглушить.
– Благодаря вам… только благодаря вам, прекрасная синьорина, – продолжал Чезаре. – К моему изумлению, признаюсь!
Александра только взглянула – с не меньшим изумлением.
– Я думал, ему придется вас опасаться, – пояснил Чезаре. – Но сегодня, когда я увидел, как вы рвались от этого негодяя, я заколебался: а что, если вы были обвинены облыжно и ничего не знали?
– Конечно! – с облегчением воскликнула Александра. – Наконец-то вы поняли! Я не только не знала – я до сих пор не знаю ничего!
Чезаре смотрел испытующе: он все еще не совсем доверял ей.
Александра махнула рукой:
– Да удастся ли мне когда-нибудь хоть что-нибудь понять во всей этой истории?! Может быть, ежели бы вы, Чезаре, поведали мне, за что меня схватили, притащили сюда из России, за что подвергли… – «Подвергли насилию», – так и хотела она сказать, да осеклась, только почувствовала, как загорелись щеки. Не надо лукавить перед собой и богом, которому сердце твое открыто, будто книга!
Чезаре слегка улыбнулся:
– Я имел о вас свое мнение, но дважды… дважды был убежден в его ошибочности. Но когда б вы знали, сколько важны для синьора Лоренцо эти бумаги… когда б вы знали!
– Скажите, так буду знать, – буркнула Александра, порядком разозлившись от этих недомолвок, – и Чезаре хлопнул в ладоши, как бы решившись:
– Будь по-вашему! Быть может, господин мой меня осудит, но я верю, что поступаю правильно.
Он вынул из кармана два листка:
– Взгляните. Помните эти письма?
Собственно говоря, «письмами» их назвать было нелегко: просто два листка плотной желтоватой бумаги в потеках чернил. Вверху первого листка, внизу второго и еще в двух-трех местах слова были видны, впрочем, довольно отчетливо, и Александра прочла: