Теперь все вдруг закончилось. Теперь Александра дрожала только от холода и страха. Дворец же безмолствовал. И резные, высокие двери были накрепко заперты для нее.
22 Свобода силком
Александра вышла к морю. Темное, почти черное, оно качалось и плескалось о набережную. Вверху, в темноте, уже рассеянной дымкою рассвета, роились мелкие серебряные точки. Звезды гасли одна за другой, но Александра все же начала следить за их узорами и нашла Большую Медведицу за собором, совсем близко к горизонту.
Клонило в сон. Почудилось, если она сейчас уснет, то будет спать под шепот моря десять, двадцать лет… но проснется наконец, как в сказке, вновь юной, прекрасной, все на той же набережной, под той же колонной, у того же вечно тихого, словно бы сонного моря… Но даст ли этот сон покой и отдохновение сердцу, которое болело так, что Александра иногда невольно зажимала его руками и тихонько стонала?
Эта боль лишала ее ясности мысли, и Александре понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, как она оказалась здесь, у кромки Большого канала. Была какая-то гондола, вдруг явившаяся из тьмы… да, баркайоло спросил, не довезти ли ее куда-то, и Александра с трудом подняла свое тело, одеревеневшее от сидения на белых ступенях дворца, двери которого были закрыты перед ней.
Юноша подал ей руку, помог спуститься в гондолу, игриво сжал пальцы, но Александра отпрянула от него так, что едва не вывалилась за борт. Юноша обиженно поджал губы. Конечно, он принял ее за ночную искательницу приключений и не видел, почему бы ей не развлечь его, как она только что развлекала другого. Но Александре он – молодой, сильный, красивый – был отвратителен, потому что его образ приняла свобода… свобода, навязанная ей силком, свобода, которую она не хотела, которая была горше яда, хуже смерти!
– Оставь меня в покое, я тебе хорошо заплачу, – взмолилась она, вдруг вспомнив увесистый кошель, полученный от Чезаре, и гондольер, пожав плечами, отпрянул, перешел к своему веслу.
– Куда везти? – спросил он только. – К морю?
– К морю, – тупо кивнула Александра: не все ли ей было равно, куда! Потом на нее нашло некое помрачение, она как бы спала наяву, и очнулась только, когда мерный и плавный ход гондолы прекратился. Она сунула юноше наугад монету – но, очевидно, это оказались большие деньги, потому что он тихонько присвистнул сквозь зубы, и Александра, бредущая по набережной, еще долго чувствовала затылком его оценивающий взгляд. Может быть, он размышлял, что она должна была проделать в постели мужчины, чтобы заработать такие деньги. В самом деле, что?..
Укол в сердце был так мучителен, что Александра тихонько вскрикнула – и сделала вид, что подвернула ногу. Ей стало немного легче, когда гондола наконец отплыла…
Опять у нее в памяти сделался провал, она и не заметила, как тьма растворилась в небесах, они посветлели в ожидании выхода солнца, посветлели и лагуны. Теперь они казались совсем перламутровыми: как на перламутре, на них играли розовые, зеленые, голубые, фиолетовые оттенки, и одни переходили в другие…
И внезапно Александру словно ударило по глазам! Огненная полоса протянулась по всему морю от пламенного, багрового шара, который остановился на краю далекого небосклона, и чем ярче рдел этот шар, чем сильнее наливался золотом, тем яснее синели небеса.
Александра прижмурила слезящиеся глаза, оглянулась. Город, словно бы весь изваянный из бело-розового коралла, с бесчисленными башнями, куполами, палаццо, несчетно блистал под солнцем яркими красками.
«Если бы я не ждала, а там, с террасы, бросилась в воду и утопилась, все так же сверкало и сияло бы», – вдруг подумала Александра, и эта мысль даровала ей какое-то странное успокоение. Она почувствовала себя призраком в мире живых. Никому не было до нее дела – и ей тоже. Никого не заботило, куда она идет, о чем думает. И ей тоже не было дела до всех этих людей, вдруг во множестве заполнивших улицы.
Широкое небо раскинулось над городом; кругом бездна света, воздуха; голубые каналы струили свои мелкие волны…
Виден был Лидо. К его берегу несколько дней назад причалила барка, доставившая Александру в Венецию. Кто-то говорил, что там всегда можно купить место на судне и отплыть хоть на край света. Ну что же, придется. Домой, домой… Но смешно уехать из этого волшебного города, так и не повидав его, вдруг решила Александра – и удивилась этой мысли. Ну что же, у нее еще будет время забиться в уголки памяти и стенать, лелея свою темную боль, которую она не откроет никому на свете. Разве что Лючия поймет, если им суждено когда-нибудь встретиться… Пусть же эти воспоминания окажутся окрашенными и светом, и перламутровым блеском – не только отблеском свечей, не только сиянием любимых глаз…
Она снова прижала руки к сердцу – и заставила себя сделать шаг. И еще шаг, и еще.
***В полдень на torre del Orologio [46] бронзовые люди пробили в колокола. Этот звон разлетелся по всему городу и застал Александру на Эрберии. Это одно из мест на набережной Большого канала, рынок овощей, фруктов и цветов. Бесчисленные лодки слетались сюда рано утром с островов, и теперь все вокруг благоухало морем, сверкало влажными красками подводной жизни. Но Александре вдруг сделалось жутко глядеть на это буйство красок – особенно после того, как осьминог развернул перед нею свои розоватые бородавчатые кольца, – и она, купив на краю базара традиционных хлеба, да сыру, да померанцев – нехитрой, но надежной еды, – наскоро поела, присев на ступеньки набережной, как ели здесь все, вновь чувствуя облегчение от того, что ее никто не знает и ничего от нее не хочет.
А Венеция, подумала она, оказалась не так уж велика. Какие-то лица ей уже примелькались. Вон тех двух монахов маленького роста, одного толстого, другого тощего, она уже явно где-то видела. И высокого человека, тоже в черном, но – не монаха – бродячего врача, предлагающего направо и налево орвиетан [47] и разные другие разности… И мальчишку этого видела Александра: давеча он стащил у торговки лепешку, потом – померанец и теперь преспокойно подкреплялся добычею, сидя на ступеньках неподалеку от Александры и с любопытством на нее поглядывая еще детскими, но уже томными глазами на красивом чумазом лице.
Впрочем, все люди вокруг были красивы: смуглые мужчины, яркие женщины. Однако Александра не любовалась ими, а смотрела тоскливо: красота мужчин была слащава, однообразна, без признаков мысли, какая-то очень уж плотская. Венецианки чудились ей похожими на чахлые и бледные цветки, выросшие на слишком сырой почве. Это впечатление усилилось, когда она увидела, как две излишне ярко одетые дамы, возможно, куртизанки, сидели на балконе и сушили волосы, только что выкрашенные в золотой цвет. Александра усмехнулась: вот точно так цветы из болотистой низины тянутся к солнцу. Венеция была ведь сплошная вода; ее воздух, бледный и влажный, сливался воедино с бледно-голубым морем. Эта влажная мягкость воздуха, насыщенного вечным испарением, скрадывала все резкие очертания, смазывала яркие краски и обливала все призрачным светом. Нежность природы действовала необыкновенно успокоительно: кажется, что в мире в самом деле нет ничего тяжелого, резкого и грубого, все дышит и живет так же легко и свободно, покоясь в ясном покое. Все было – лень, праздность, нега…
Александра безотчетно прижала руку к сердцу и вздохнула. Нет, ее боль не разнежилась, не успокоилась! Она огляделась – вокруг те же лица. Молодая дама в домино, но с открытым лицом, протянула руку гадалке, слушая ее привычную лесть. Александре тоже захотелось погадать. Но… на кого? на что? На Лоренцо, чтобы услышать: он никогда не пойдет ее искать? Он не захочет ее вернуть, особенно если Чезаре сумеет убедить его, что Лючия Фессалоне знать не знала о бумагах Байярдо. А тогда зачем она ему?
«Ни одну женщину я не хотел так сильно…» – вдруг всплыл в памяти колдовской шепот, и Александра так сильно мотнула головой, отгоняя наваждение, что едва не свалилась со ступенек. Боль, утихшая было, снова встрепенулась и резала как ножом.
Нет, надо идти. Безразлично, куда – лишь бы идти, при ходьбе легче. Может быть, улыбка спокойных вод и прозрачное небо снова дадут ей сил. Она простится с Венецией нынче же к вечеру. А пока – еще немного походить по набережным, встречая те же лица и безнадежно надеясь, что меж ними мелькнет наконец…
Александра поднялась, кусая губы, чтобы удержать слезы. Пошла слепо, ничего не видя, и уткнулась в толпу, которая посмеивалась и болтала, слушая чей-то визгливый голос. Александра ткнулась туда-сюда, но толпа разрасталась мгновенно. Пришлось тоже слушать – и смотреть. И она тотчас поняла, почему со всех углов набережной повалил народ. Было на что поглядеть!
В середине круга стояла тележка. В тележку запряжен был молодой, задорный парень, лицо которого оказалось выкрашено в черный цвет. Александра передернула плечами: к «неграм» у нее теперь было отношение особое! Парень был одет в красную куртку, зеленые штаны и желтую шапку. На плече у него сидела мартышка (Александра уже видела обезьянку в Санкт-Петербурге в одном богатом доме, но все же не смогла сдержать отвращения и быстро перекрестилась). Мартышка, от нечего делать, проводила тщательные поиски в буйных кудрях «негра».
В середине круга стояла тележка. В тележку запряжен был молодой, задорный парень, лицо которого оказалось выкрашено в черный цвет. Александра передернула плечами: к «неграм» у нее теперь было отношение особое! Парень был одет в красную куртку, зеленые штаны и желтую шапку. На плече у него сидела мартышка (Александра уже видела обезьянку в Санкт-Петербурге в одном богатом доме, но все же не смогла сдержать отвращения и быстро перекрестилась). Мартышка, от нечего делать, проводила тщательные поиски в буйных кудрях «негра».
Позади тележки стоял господин в белой, высокой шапке мага, похожей на длинный остроконечный кулек. На плечи его был накинут черный плащ, широкими складками спадающий вниз. На плаще все с трепетом видели изображение черепа и сложенных крест-накрест костей. Длинная седая борода была явно приклеена, потому что совсем не вязалась с молодым лицом с плутоватыми глазами.
Маг громко провозглашал что-то на непонятном языке, зачаровывая народ сумятицей звуков, а потом «перевел» свою речь. Оказалось, что так говорят волшебные попугаи, живущие на острове Адаманто-папирусе. Маг был в плену у волшебных попугаев двадцать лет и узнал от них множество секретов, служащих на пользу человечеству.
Он сорвал полотно со своей тележки: там оказались чучела змей; кости допотопных животных, которые до сих пор живут на острове волшебных попугаев; волос «каменного человека» (зрители пришли в ужас): кто его проглотит, тот в один год станет сильнее всех. А вот кусочек ногтя «огненной женщины». Вот средство увидеть во сне что хочешь…
Все эти и другие снадобья были удивительно доступны: не было ничего дороже одного сольди.
Вокруг толпилось много молодежи, и наконец настал черед любовных снадобий. Скажем, если синьорину оставил любовник… «Бывают же такие злые люди?« – вопросил маг, и несколько девушек робко кивнули в ответ. Александра едва к ним не присоединилась. Итак, любовник бросил девушку, но спасение есть: следует только сжечь в огне вот этот корешок, называя имя изменника, и он сам прибежит к девушке и будет валяться у ее ног! И корешок-то стоит всего пять сантимов… Несколько девушек робко выдвинулись из толпы и, краснея, протянули магу сольди. Корешки поступили в их распоряжение с пророчеством, что не пройдет и месяца, как «он» перед алтарем назовет «ее» своей.
Александра задумчиво нахмурилась. Денег у нее хватит, чтобы купить не только все корешки, оставшиеся в сумке мага, но и его самого в придачу. Пусть с утра до ночи ворожит-привораживает Лоренцо: и в плоть, и в хоть, и во все жилочки и поджилочки, и во все суставчики и подсуставчики… в кровь горячую, в сердце жаркое… Да нет, где ему! Вот Ульяна, сестра князя Андрея, умела лихо ворожить, даром что молодая. Когда же ее спрашивали, отчего сама оказалась несчастной в любви, Ульяна отвечала, что судьба мстит тем, кто ее пытает, и потому все ворожеи всегда несчастливы.
Мысли Александры унеслись далеко-далеко! Там, где она оказалась вдруг, яркое солнце светило с голубых небес над зеленым изгибом холмов. Стайками собирались березовые рощи. Жаворонок пел-заливался над серыми крестами старого кладбища, и голос его дрожал вместе с теплым, душистым воздухом весны. Вода, еще серая и мутная после недавно сошедшего льда, подмывала глинистые берега, украшенные ярко-желтой купальницей, и едва проснувшаяся лягушка – красивая, блестящая, изумрудно-зеленая – сидела на кромке травы, задумчиво тараща свои огромные глазищи на беззаботного мотылька, который трепетал белыми, шелковыми крылышками над желтым цветком…
– Луиджи! – раздался истошный вопль, и Александра чуть не вскрикнула в испуге. – Да это – мошенник Луиджи!
Толпа расступилась, и освирепевшая женщина вцепилась прямо в бороду остолбенелого мага. Борода осталась у нее в руках.
– Что такое, что такое? – заволновалась толпа.
– Какой он волшебный попугай, он просто мерзавец, подлец, разбойник, негодяй, мошенник! – орала женщина.
– Постой, постой, Розина! – воскликнул было маг, но тут же прихлопнул себе рот ладонью, поняв, что проговорился.
– Вот видите! Он, этот каналья, узнал меня! – торжественно завопила Розина, и моментально белый колпак был сбит с головы «мага». – Посудите сами, – обратилась Розина за сочувствием к толпе, – бросил меня с тремя детьми без всякой помощи, одну, а сам бегает, мошенничает, обманывает народ.
– Это, это… я, ты… – забормотал было маг, но все внимание уже было приковано к несчастной Розине.
– Волшебных попугаев выдумал. Обезьяну эту самую у нашего padre украл. Мальчишку, сына соседки, свел за собою… Баттиста! Ну тебе-то что здесь надо?!
Все! Толпа мгновенно дошла до неистовства. Она ободрала с обоих «магов» их павлиньи перья и погнала по площади, причем на вопросы непосвященных: «В чем дело?» – был ответ: «Волшебных попугаев поймали!»
Вокруг хохотали. Слышались соленые словечки в адрес тех синьорин, которые купились на шарлатанство Луиджи. И вдруг…
– Вот же пся крев! – восхищенно воскликнул кто-то рядом с Александрой, и она замерла, словно ее пригвоздило к месту молнией.
Эти слова. Этот голос! Да нет, не может быть…
Она скосила сколько могла глаза. Нет никакого пана Казика рядом: только толстенький монах с лицом, укрытым капюшоном, которого она уже не раз видела сегодня. И однако именно из-под этого капюшона прозвучало незабываемое «пся крев»!
Так, интересно… но ведь монахов было два. Один толстый, другой… другой худой, подвижный. А если он заговорит, не окажется ли его голос самым гнусавым голосом в мире?
Александра не могла шевельнуться.
Да, можно не сомневаться: Чезаре следит за ней! Зачем? Его послал Лоренцо?
«О нет, не обольщайся!» – с презрением сказала она сама себе. Если бы Чезаре хотел вернуть ее, он не стал бы таиться. Ее отпустили, чтобы следить за ней. Чтобы она привела их… ну да, к Бартоломео Фессалоне, в его тайное убежище.
Ну что ж, Чезаре придется долго за нею ходить, поскольку она совершенно не знает, где скрывается приемный отец Лючии. Пусть следят, коли есть охота!
И, смерив толстого монаха презрительным взором, Александра неторопливо, не таясь зашагала к Пьяцетте, где уже пооткрывались все лавки.
23 Невольницы и жеребцы абиссинской императрицы
Пройдя Пьяцетту, Александра поняла, что убила здесь не меньше трех часов, разглядывая излюбленные венецианками жемчуг, зеркала, дивные, тончайшие в мире кружева, сукна, разные шелка, золотые изделия, полотна, разноцветные ленты, парчи, серебро, брильянты… Все было выставлено на продажу, все представляло зрелище неописуемое!
Чувствуя себя несколько ошалевшей, Александра огляделась. Она уже давно потеряла своих преследователей – не обнаружила их и сейчас. Может быть, пытка дамскими радостями, тряпками и побрякушками, сломила их? С другой стороны, монахи, переходящие из одной людной лавки в другую, – зрелище, мягко говоря, необычное. Возможно, они затаились где-то за углом, высматривают жертву.
Александра резко свернула в первый же проулок – и тотчас поняла, что Пьяцца и Пьяцетта – еще не вся Венеция.
Стоило немного отойти в глубь от Сан-Марко, и город неузнаваемо изменился. Узкие переулки глядели молча, затаенно. Шаги прохожих были здесь редки.
Узкий канал вел мимо старого здания, на стене которого отчетливо различим был барельеф: человек в чалме ведет верблюда. Возможно, это приземистое строение без окон служило складом товаров для восточных купцов? Александра не удержалась – погладила верблюда по его надменной морде и пошла дальше.
Солнце весело лучилось на зеленых волнах всякой поросли, перекинувшейся со стен дворцов к тихим водам маленького канала. Вода странно приковывала и поглощала все мысли и звуки, и глубочайшая тишина ложилась на сердце.
Александра остановилась на мостике через узкий канал и задумалась, уйдя взором в зеленую зыбь отражений.
Единственным путем можно заслужить прощение и даже признательность Лоренцо: найти бумаги Байярдо. Но где? Как? И даже в случае невероятной удачи это будет прощение и признательность для Лючии. А что достанется Александре, кроме еще одной ночи, после которой сердце ее будет разбито, ибо оно не нужно Лоренцо. Ему нужно только тело… тело Лючии!
Александра в отчаянии стиснула виски. Ох, она запуталась, безнадежно запуталась в бесчисленном множестве отражений: Александра – Лючия – Александра… Чудилось, она глядится в осколки разбитого зеркала, находя в каждом свой образ – всегда новый, всегда неузнаваемый.
Нет, надо уехать. Зачем ждать вечера? Покинуть Венецию прямо сейчас, пока сердце еще не разлетелось тысячью осколков, в которых запечатлено одно и то же лицо с холодными глазами и насмешливым ртом… Лоренцо. Ох, боже мой, Лоренцо!..
Александра прижала руки к горлу, подавляя стон.
– Вам помочь, прекрасная синьорина? – раздался рядом высокий мальчишеский голос.